Шрам

      След от клинка саднил. Болезненно и часто, подчас выбивая из тела дух. Хотелось рычать, может быть, как рысь, но не та рысь, коей ей приходилось быть для посетителей Зверинца, более суровая, непрошибаемая, смертоносная. Дикая.       Инеж не была дикой. Смертоносной — вполне, но не дикой. Она никогда не упивалась убийствами, в ночи заглаживая собственные грехи искренними молитвами к святым. Парадоксальная, почти двойная жизнь. Мораль на дне помойной чаши.       Она часто ловила на себе нечитаемые взгляды Каза. Он мазал ими ежесекундно, едва ей удавалось попасть в поле его зрения, и тут же отводил. Его маска равнодушия и чёрствости трещала в её присутствии. Инеж понимала, и ей было страшно от этого знания.       — Ты не пойдёшь.       Каз перехватил её перед самой вылазкой. Пригвоздил низкой скрипучей просьбой-утверждением в узком дверном проёме её комнаты в Клепке.       Их ожидало банальное, простофильское ограбление, ничего такого, чего бы они — она — не делали тысячу, две тысячи раз. Ничего не могло пойти по наклонной. Но он запрещал ей идти с ним. Добровольно отказывался от Призрака.       — Я нужна тебе.       Глухой, уверенный полушёпот с ноткой шипения. Едва затягивающаяся рана очень вовремя напомнила о себе. Ладонь машинально легла на место травмы, и ситуация, облачённая в искрящуюся вуаль словестного противостояния, потеряла силу.       — Я — твой Призрак.       Через боль. Без утверждения. Лёгкая констатация.       — Именно поэтому ты остаёшься.       — Каз.       — Инеж.       Лежать в луже собственной крови было больно. Инеж вспомнила об этом, едва за Казом захлопнулась дверь. Удаляющийся стук трости о деревянные ступени напомнил ей о том дне, когда она попалась, когда удача и благословение сулийских святых оставили её в ответственный момент.       Инеж не перестала верить, но после той ночи, она стала понимать всю суть фразы Каза про веру в себя. Святые не всегда были рядом, нужно было полагаться только на себя, только ты сам мог дать гарантии на успех.       Поразительная душевная тяжесть комом легла в клетку рёбер. Инеж никогда не ощущала себя настолько паршиво, никогда после Зверинца.       В ту ночь, когда её подбили кривым, отвратительно сделанным ножом, она была без Каза. Обучала новеньких паучков добыче информации о грузе, привезённом по морю из Равки. Паучки спаслись, она — нет.       Ублюдок, кольнувший её, жаждал продолжения. Скалился над её беспомощным телом, клялся убить, выпотрошить, но поток его грязной речи прервал стук трости о старую деревянную палубу.       Отойдя к окну, она взяла в руки любимый кинжал, и вгляделась в мрачную темноту ночного Кеттердама.       Каз вернулся наутро. Растрёпанный, ещё более суровый, но с каким-то, подвластным только ему, мрачным удовольствием.       Он вошёл в её комнату, ещё более нетвёрдым шагом, чем обычно. Сдержанно улыбнулся, словно зубы были сдавлены в один жёсткий капкан, и свалился прямо на письменный стол, больно приложившись покалеченной ногой.       — Каз!       — Всё прошло прекрасно, Инеж, — через силу выдавил он, предприняв вполне успешную попытку встать. — Всё замечательно. Не так много, как я думал, но и этого вполне достаточно.       Инеж опешила, остановившись около него на непозволительно близком расстоянии. Голос Каза не был лишён обычных жёстких нот, но всё же звучал растеряно, он убеждал — то ли её, то ли себя, — что всё под контролем, и это было ужасно. Это было сумасшествие!       А потом всё вдруг встало на свои места. Взгляд Инеж мазнул по столешнице, часть которой Каз старательно закрывал своим телом — кровь. Много чёртовой крови.       — Нет, нет, нет, нет! — зашептала Инеж и рванулась к сундучку с медикаментами. — Я убью тебя, Каз Бреккер! Убью, а потом воскрешу и снова убью!       Каз криво усмехнулся и самостоятельно добрёл до гостевого диванчика у стены. Пальто и шляпу он небрежно бросил на пол — безнадёжно испорчено. Трость прислонил к столу.       — Тебе стоит встать в очередь, — беззлобно ответил он, погодя.       Инеж метнула в него уничтожительный взгляд, и Каз принял его, словно один из её кинжалов. Впрочем, эта игра веселила.       Спустя пару минут, она вернулась к нему с определённым количеством бинтов и снадобий, с иглой и ниткой. Бесцеремонно сняв с него жилет, Инеж принялась за рубашку, но едва пальцы коснулись нижних пуговиц, она остановилась. Осознание настигло её ледяным душем.       Нерешительно подняв на Каза взгляд, Инеж отметила, что тот выглядит одновременно напряжённым и заинтригованным, поэтому она не совсем поверила в реальность происходящего, когда его губы едва слышным шёпотом произнесли:       — Продолжай.       Инеж кивнула. От былой прыти не осталось ни следа. В руках вдруг появилась дрожь, из-за которой пуговицы стали достойными противниками. Одна, вторая, третья — было достаточно, чтобы увидеть бледную оголённую часть кожи и тонкую полоску волос, уходящую ниже. Инеж сглотнула. Это совершенно точно походило на сумасшествие. Определённо, она умерла тогда, на корабле, а всё, что было после…       «Не трогай его, только не трогай» било набатом в голове, «не сейчас!»       — Мне нужно обработать твою рану, — осторожно начала она, справляясь с последней пуговицей. — Мне придётся косн…       — Всё в порядке, Инеж, — тихо заверил он, сам не веря в то, что позволяет кому-то настолько многое.       Инеж тяжело сглотнула и медленно кивнула в ответ на его дозволение. Рубашка пропиталась кровью на левом боку, и был виден уродливый порез.       — Ты специально подлез по нож так, чтобы у нас были одинаковые шрамы? — с мрачным смешком, спросила Инеж, принявшись смывать кровь и обрабатывать рану.       Тревожность вдруг отступила, но только на время. Рану предстояло ещё зашить.       Каз улыбнулся. Своеобразно, но беззлобно и почти мягко.       — Из меня тот ещё романтик.       И закрыл глаза.