два открытия

В этот раз им достается. Но достаются и довольно-таки сносные номера в гостинице, которую члены Passione довольно часто используют в качестве перевалочного пункта. Буччеллати здесь вообще знают в лицо и крайне мило улыбаются, когда выдают ключи от номеров. Один на Фуго с Наранчой, который от усталости сейчас практически висит на первом; а другой — на самого капо и Аббаккио. Потрепало их знатно. Задание было связано с небольшой группкой членов Passione, которые вышли из-под контроля. Но не предполагалось, что их станды доставят столько проблем. Как и то, что их будет не трое, а аж пятеро. Поэтому практически все сейчас держатся на ногах из последних сил. Меньше всего досталось Буччеллати и Фуго, а вот больше всего — Наранче и Аббакио. Но «меньше» не значит, что на них вообще не царапинки. — Доброй ночи, — дежурно-приветливо, что не скрывает бесконечной усталости в его голосе, прощается капо, негромко машинально позвякивая ключами в ладони перед дверьми их номера. Номер парней напротив. Наранча что-то неразборчиво что-то мычит в ответ, уже полностью навалившийся на кренящегося вбок от такого напора Фуго. Кажется, тот тоже желает им спокойной ночи перед тем, как неуклюже клацнуть ключами и практически завалиться в открытую дверь. Аббакио не произносит ни слова, молча прислонившись к стене и терпеливо ожидая, когда же все-таки Буччеллати соизволит открыть дверь. Тот не заставляет его долго ждать и даже аккуратно подталкивает идти первым. — Здесь две комнаты, но ванная общая. Иди передо мной, — у Буччеллати мягкие ладони, что удивительно для мафиози, но даже это не спасает от того, чтобы Аббаккио едва не прикусил язык от вспыхнувшей боли в правой лопатке, куда пришелся удар стенда одного из подонков, которому он потом раскроил череп, и и где сейчас наверняка расцветает охуительная по цветовой палитре гематома (ему не привыкать), — тебе явно нужнее, — зачем-то добавляет ему в спину Бруно. — В курсе. С лицом у Аббаккио дела сейчас обстоят явно лучше, чем со спиной. Если не брать во внимание тот факт, что кровь из рассеченной брови залила все глаза, правую скулу и рот, а, попытавшись наскоро вытереть её краем плаща, Леоне лучше не сделал, а только, в довершение ко всему, размазал ещё и половину своего грима-макияжа. Поэтому первое, что делает Аббаккио, слишком резко хлопнув дверью в ванную, это врубает на полную мощность вентель с холодной водой и, морщась от легкого покалывания в неглубоком порезе четко над бровью (повезло хотя, что все-таки не на сквозь), плещет её себе в лицо, остервенело стирая и подсохшую коричневатую корочку, и весь угольно-черный пигмент с ресниц и бровей, стекающий грязными струйками в раковину. — Мразь, — непонятно к кому из той тройки конкретно адресуясь, шипит Аббаккио, дотирая то, с чем не справилась вода, белоснежно-белыми отельными полотенцами, на которых тут же появляются серовато-черные, бежевые и сиреневые отпечатки всей палитры с его лица. Кощунство чистой воды, потому что после такого их только хлоркой ополаскивать. Из зеркала на него смотрит уже почти не человек — бледный призрак или большая ночная моль, которая так любит иногда противно побиться мягким пушистым тельцем в одинокий плафон, оставленный кем-то гореть на ночь. Больше, чем сам факт своего существования, Леоне ненавидит тот факт, что даже природа решила над ним пошутить, сделав ещё и альбиносом. Но если первый факт скрыть никак нельзя было, то со вторым отлично справлялась декоративная косметика. За макияжем следует и отвратительно-сложная для негнущихся после многочисленных ударов пальцев шнуровка на плаще, которую Аббаккио, переусердствовав, едва не выдирает вместе с куском ткани. Плотное, как вторая кожа одеяние, неохотно поддается, пару раз болезненно проехавшись складками по синякам и кровоподтекам — единственным, за исключением горящих желтоватым огнем глаз, ярким пятнам на безжизненно-белом теле. Но и из этих глаз он аккуратно извлекает черными ногтями линзы с фиолетовым градиентом, от долгого ношения которых уже успело возникнуть ощущение песка, который кто-то щедро сыпанул ему в белки. Душ Леоне тоже принимает холодный и по-солдатски быстро — полицейская академия приучила тратить на него не более минуты, чтобы оставалось время на то, чтобы придать лицу какое-то подобие человеческого, а не оставлять на его месте невыразительную маску со светлыми бровями и высокими впалыми скулами. После душа он даже чувствует себя более живым, кровоподтеки перестают тянуть. Но теперь нестерпимо хочется на балкон и по-человечески перекурить, потому что по дороге возможности не было: Буччеллати четко и ясно обозначил ему, чтобы при мелких за сигаретами не лез. Из ванной Аббаккио вываливается, показательно хлопая дверью, чтобы Бруно понял, что свободно, и он может идти. Но в соседней комнате тишина. Видимо, капо уснул, как только дошел до кровати и рухнул в горизонтальную позу, коснувшись головой подушки. По дороге на балкон Леоне чувствует, как приятно вечерняя прохлада холодит голую спину, и лишний раз напоминает самому себе утром не выебываться и одолжить у Фуго что-нибудь заживляющее из его внушительного аптечного арсенала. Влажный застиранный плащ летит на спинку кровать, и сам Аббаккио, не удержавшись, падает на поразительно мягкий матрас лицом вниз. Уставшие мышцы тут же отзываются на это действие приятным гулом. Но курить по-прежнему хочется.        Когда Аббаккио все-таки отскребывает себя от кровати и выходит на балкон, у Буччеллати, уже стоящего там же, становится лицо человека, нос к носу столкнувшегося с призраком. А ещё на балконе уже пахнет тяжелым ментоловым дымом. И тянет точно со стороны капо, держащего в пальцах тонкую сигарету. Чтож, Леоне не удерживается от кривой ухмылки, определённое сходство с ним чётко прослеживается: густые, с красивым изломом бесцветные брови и такие же бесцветные ресницы, двумя облаками укутавшие его практически полностью жёлтые глаза, которые без фиолетовых линз с градиентом, обнажили свой настоящий цвет. Бруно машинально затягивается, всё ещё не отрывая взгляд от лица Аббаккио. Тот, никак это не комментируя, лезет в карман брюк за припрятанной пачкой. Во время этого нехитрого телодвижения лопатку словно бы заново простреливает вспышкой знакомой боли. Аббаккио чертыхается, едва не уронив сигарету, сипло втягивает носом воздух. Блять, ещё и зажигалку в номере оставил, — рассеяно отмечает он, на этот раз гораздо более осторожно похлопав себя по карманам. Буччеллати, вернувшись в реальность, в которой недолго отсутствовал, протягивает Леоне зажигалку, которой тот ту же щёлкает, профессионально прикусив фильтр. И всё же Бруно открывает рот. Дар речи возвращается к нему быстрее, чем планировал Аббаккио. Но затяжка и прохладный вечерний воздух, успокаивающий кожу мирят его с перспективой ни к чему не обязывающего диалога. — Не знал, что ты альбинос. Вот ребята охренели бы, если бы узнали, — вдруг выдыхает Бруно, зайдясь беззвучным смехом. — Мгм, — издаёт негромкий звук согласия Леоне, тоже, видимо, успевший представить себе два раскрытых в искреннем ахуе рта. Хотя, может и один. Потому что Фуго — проницательная сволочь с высоким айкью, — и узнай они, что их обожаемый капо курит. — Тебе бы никто не поверил, — легко усмехается Буччеллати, на миг удерживаясь от новой затяжки. Вместо ответа Аббаккио призывается стенд. Moody Blues смотрит на них через свои глаза-динамики, периодически слабо пощелкивая в ожидании указаний. Бруно недолго рассматривает ничего не выражающее лиловое лицо гуманоидного стенда и зачем-то говорит: — В любом случае, я не курю, — и тут же тушит оставшийся окурок о дно стеклянной пепельницы, передавая её в руки Леоне. — Ясно всё с тобой, — беззлобно заключает Аббакио, облокотившись о перила, — тот самый некурящий, хватающийся за сигарету только тогда, когда херово становится настолько, что легче самому себе харакири сделать, чем удержаться от сигареты, — взгляд Буччеллати медленно ползет по его голой спине, по литым мускулам плеч и расположившимся чуть ниже аляписто-ярким гематомам. И тут же, словно боясь быть пойманным с поличным, переводит глаза обратно на спокойное лицо Леоне, на прямой нос с легкой горбинкой и на прозрачные ресницы, едва трепещущие от дыхания. — Ты куришь постоянно, — то ли обвиняет, то ли констатирует факт Бруно, встав боком и тоже облокотившись о балконные перила. Так ему удобнее смотреть Леоне в лицо. Сейчас оно удивительно спокойно и расслабленно, а ещё капо пытается впитать в себя каждую черту голого без макияжа лица Аббаккио, словно узнавая его впервые. — Это значит, что мне херово перманентно. — Прошлое позади. — Бруно, блять, ты вообще мой стенд видел? — беззлобно огрызается Леоне, оторвав сигарету от своих губ только для того, чтобы стряхнуть пепел в стеклянную тару. Он редко зовет своего капо по имени. Вернее, почти никогда. И сейчас, от случайно вырвавшегося имени, Буччеллати кажется, что атмосфера на балконе становится… интимнее, что ли? И Леоне, без макияжа, обнаживший перед капо не только торс, но и собственную тайну — альбинизм, выглядит по-странному домашним. Если бы не рассеченная кожа над бровью и гематомы на спине. Последние он получил, резко отпихнув из-под удара самого Бруно. — Тебе раны надо обработать, — Аббаккио, хмыкнув, докуривает сигарету за одну мощную затяжку. Потом ставит пепельницу на перила, вынуждая её довольно опасно балансировать, поворачивается к Бучччеллати и подпирает голову рукой, отчего его волосы падают на одну сторону. — Не стремно? — задает он странный вопрос, как интерпретировать который Бруно сходу понять не может. И все равно, видимо, понимает не так. — Раны-то обрабатывать? Ты меня за кого держишь, Леоне? — Я не об этом, — тот раздраженно отмахивается свободной рукой, потом, немного помолчав и пожевав губу, все-таки поясняет, — смотреть на мое лицо? — Ты с чего это взял вообще? — Бруно даже не находится сначала, что сказать, только пристально вглядываясь в лицо напротив: высокие скулы, густые, но светлые с изломом брови, лимонно-желтые глаза, красивая линия сильной челюсти и скатавшаяся в трещинках узких, мужественных губ темно сиреневая помада. Ни одной черты, которую бы можно было назвать уродливой, только необычной. — Блять, Бруно, ты же слепой, — как-то устало тянет Леоне, прикрывая половину лица ладонью с крупными прожилками лиловых вен. — Не слепой, — соглашается Буччеллати, аккуратно отнимая чужую руку от лица — от его пальцев стойко тянет сигаретным дымом, — но тебя бы уродливым никогда не назвал. Ты и без своего макияжа красивый, Леоне, — честно признается Бруно, вглядываясь в слегка расширившиеся зрачки напротив. — Пошел ты, Буччеллати, со своей лестью, — беззлобно огрызается Аббаккио, но даже в ночной полутьме хорошо заметно, как у него слегка краснеет ухо, не прикрытое платиновыми волосами. Мужчина тянется за новой сигаретой, аккуратно выпутывая ладонь из чужих пальцев. Потом косится на Бруно, — будешь? — Не откажусь, — вообще-то, Буччеллати никогда не курит больше одной за раз, но сейчас хочется ещё одну. Из рук Леоне. И тот не отказывает.