What does the fox say?

Все окна комнаты затворены. Душно. И это раздражает Джеймса, который уже час сидит на кровати своего гостиничного номера, сжимает в одной руке ремень, а в другой – листки сценария и старается отрепетировать сцену, которую предстоит снимать уже завтра. Уже завтра, а он не готов. К тому же, душно. К тому же, в соседней комнате уже сорок минут играет Металлика. Сконцентрироваться еще труднее. Но Джеймс старается: в конце концов, он же актер, он должен приспосабливаться. И эта роль обещает стать апогеем его нынешней актерской карьеры – так почему бы не поднапрячься? Джеймс напрягается: вскакивает на колени, расставляя их и представляя, что между ними распласталась девушка, с которой они играют эту сцену. Джеймс сжимает ремень в руке сильнее, затягивая невидимую петлю вокруг такой же невидимой и воображаемой шеи. Джеймс рычит, наматывает мягкую кожу на запястье. Джеймс маниакально улыбается и срывается на истерический стон: «Ну же, давай, перекрой мне газ! Отключи его! Давай же, сучка. Вот так, совсем как я тебе. Я знаю, тебе это нравится. Ну же, сильнее! Отключи мне газ!». Джеймс повторяет это еще раз и смотрит в зеркало. Ему не нравится: слишком искусственно и фальшиво. Конечно, это можно списать на отсутствие партнерши, которая должна затягивать свой ремень на его шее между его ног, но раньше ведь ему удавалось репетировать лишь со своим воображением. Что не так теперь? Джеймс пробует снова, и еще несколько раз после - в итоге ни одна из попыток не удовлетворяет его. Но и сил на новые не остается. МакЭвой падает на кровать и чувствует себя беспомощным мешком, который запорет завтра все дубли. А потом ему найдут дублера. Или сразу замену: они ведь отсняли не так много сцен. Джеймс стонет от фрустрации, переполняющей его черепную коробку, и зарывается лицом в подушку. И зачем он вообще согласился на эту роль? Да, ему нравится роман; да, ему бы хотелось поработать над этим фильмом – даже очень хотелось бы, – но он ведь должен был понимать, что Брюс Робертсон ему совершенно не по зубам: слишком отличается от него самого. Но это гордость – его дурацкая актерская гордость, вопиющая и заявляющая: «Мы, Джеймс МакЭвой, можем сыграть все, что нам скажут, и все, что мы хотим. Мы ведь хотим, Джеймс?». Джеймс хочет. Но продолжает лежать и тяжело дышать в подушки, пахнущие дешевым, несмотря на общий статус отеля, кондиционером для белья. Постепенно Джеймсу удается выровнять сбившееся дыхание и привести мысли в порядок: он хочет этого – значит, он добьется. Даже если для этого придется репетировать в поте лица до самого момента съемок. «Ну же, давай, перекрой мне газ! Отключи его! Давай же, сучка. Вот так, совсем как я тебе. Я знаю, тебе это нравится. Ну же, сильнее! Отключи мне газ!». Джеймс накручивает ремень, соответствующе дергает бедрами, тяжело дышит, растягивает губы, и смеется. И так без конца. Спустя несколько минут – а может, и часов, кто знает – Джеймсу кажется, что он – не он, а Брюс Робертсон. Что в его жилах перестала течь его собственная кровь, что где-то между всхлипами она была перелита, заменена. По его лбу струится пот, а он сам продолжает всматриваться в отражение в зеркале: он потерял последние крупицы самообладания, слился с ролью настолько, что перестал чувствовать под ногами реальность. И ему, Джеймсу – Брюсу? - это нравится. Он чувствует силу, которую не чувствовал прежде. Сила, которая всегда его привлекала, но которую он никогда не мог постичь. Сила, ради которой все и затевалось; ради которой он и взялся за эту роль и кряхтел по несколько часов ежедневно, стараясь заучить реплики и манеры так, чтобы те не отскакивали, нет – выливались из каждой клеточки тела, словно его собственные. Чтобы приелись настолько, что не пришлось бы играть – чтобы самим стать Робертсоном. И сейчас, когда его бедра разрезают пустоту, а в голубых помутневших глазах не осталось ни капли человеческого, когда его взгляд кричит: «Животное, ты животное, Брюс Робертсон. Грязная, вонючая свинья!», - Джеймс понимает, что он готов. Готов к финальному акту, который дожидается его в гостиной. Финальному акту, который слушал Металлику все это время так громко, что соседи, если бы не знали, кто именно живет по соседству, уже давно позвонили бы на ресепшен и вызвали администратора. Финальный акт, который стоит только поманить пальцем. Джеймс –Брюс? – скатывается с кровати, ударяясь коленями, и, прихватив знакомый ремень, пропитанный потом в месте, где рука МакЭвоя сжимала материал пять часов подряд, плетется в соседнюю комнату. Фассбендер сидит на диване, вальяжно раскинувшись и забросив лодыжку одной ноги на колено другой. В его руке – бутылка пива, а стальной взгляд серовато-зеленых глаз испытующе буравит вошедшего Джеймса. МакЭвой не может не отметить, как дергается чужой кадык и как вздымается грудь под легкой белой рубашкой, рукава которой закатаны, обнажая сильные, перечерченные дутыми венами предплечья, в которых больше силы, чем может показаться на первый взгляд – уж Джеймс знает. Но сегодня не время Майкла показывать и доказывать свою силу. Сегодня – время для Джеймса. Время показать, насколько хорошо он выучил урок; насколько хорошо он выучил свою роль. А кто, как не Майкл, может сказать ему правду об этом? Фассбендер продолжает прожигать дыру в Джеймсе и не может поверить своим глазам. Сейчас перед ним не его Джеймс. Его Джеймс – это вымытые и аккуратно уложенные в прямой пробор волосы, естественная бледность и приятный, ненавистный самому Джеймсу румянец на скулах. Его Джеймс – полуотворенные губы и постоянно скользящий по ним язык; черная футболка с «Людьми Икс» и пижамные штаны. Его Джеймс – штиль в голубом океане глаз и ворчание из-за слишком громкой музыки и сигаретного дыма в и без того душном помещении. Его Джеймс – шутки о том, что со светлыми волосами Майкл похож на дешевую проститутку, и хриплые, уже вполне серьезные смешки, стоит Майклу укусить Джеймса за мочку уха. Человек, стоящий сейчас перед ним – не его Джеймс. Волосы этого мужчины выглядят грязными и неухоженными, а кожа – зеленоватого оттенка с пролегшими под глазами пурпурными тенями. Губы этого мужчины плотно сомкнуты, а ноздри раздуваются от тяжелого дыхания. На нем ничего, кроме потертых джинсов, плотно прилегающих к заметной выпуклости в паху. Этот мужчина – шторм в маниакально поблескивающих глазах. Этот мужчина – животное, в груди которого клубится рык, подпирающий самодовольно задранный подбородок. - Как насчет небольшой игры, Майкл? – Джеймс – Брюс? – тянет его имя медленно, вертя на языке; по спине Фассбендера пробегает дрожь предвкушения. - Что за игра? – Майкл говорит заранее заученную фразу, но не может отрицать, что чувствует каждую нотку, на которую срывается его голос. Он не просто подыгрывает Джеймсу – окунается в омут, где выдуманное и реальное смешиваются. Возможно, это вина сигаретного дыма, плотным облаком осевшего на землю; возможно, это все несвежее пиво или духота; возможно, это нездоровый блеск в чужих небесно-синих глазах, который перескакивает в его собственные и заставляет податься вперед и встать на дрожащих коленках, когда Джеймс – Брюс? – хмыкает в ответ на вопрос, манит его пальцем вытянутой руки и скрывается обратно в спальне. Майкл следует за МакЭвоем, как слепой крот лезет к солнцу. Майклу интересно и одновременно страшно. Он боится, что Джеймс перегнет палку. Но ведь он обещал, что все будет в порядке. Майкл верит Джеймсу. Должен верить. Майкл верит своему Джеймсу – Джеймсу, который мечтает о суперспособности влюблять людей друг в друга и который пародирует смех своей чокнутой соседки. А этому Джеймсу – сумасшедшему, повернутому, грязному – Фассбендер не верит. Но любопытство сильнее. Майкл садится на кровать, совсем близко к внезапно ставшему другим Джеймсу. Джеймсу, который не ждет от него первого шага – который не теряет времени и опрокидывает Майкла на спину, замыкает между своих широко разведенных коленей. Этот Джеймс смотрит на него в упор, а не отводит стыдливо взгляд, прячась в подушку и настаивая на позах, при которых не нужно смотреть друг другу в лицо. Этот Джеймс наслаждается тем, как медленно он расстегивает пуговицы на рубашке, и как под конец терпение гаснет и ткань под напористыми, внезапно будто погрубевшими руками рвется, а пуговицы безобразно рассыпаются по полу, отдавая трелью в ушах. Этот Джеймс вытаскивает его ремень из петлиц и затягивает на шее. Слегка поношенная дорогая кожа неприятно трется о кадык, врезается в нежный хрящ. От ремня немного спирает дыхание, но Джеймсу этого мало: он тянет за длинный конец – туже и туже, пока Майклу не приходится широко открыть рот, чтобы иметь возможность вбирать крупицы воздуха. - Тебе нравится? – это не его Джеймс, нет. Сейчас говорит офицер-сержант Брюс Робертсон. Брюс Робертсон гладит его, Майкла, по впалой щеке, поддевает подбородок, очерчивает большим пальцем нижнюю губу. Брюс Робертсон пропихивает указательный и средний пальцы внутрь, в горячее нутро его рта, и медленно трахает, надавливая на корень языка, собирая и наматывая на костяшки слюну. Брюс Робертсон на секунду отпускает импровизированную удавку и ловко расправляется с пуговицей и молнией его брюк, стаскивая их вниз и выбрасывая прочь вместе с бельем и носками. - Тебе понравится эта игра, я обещаю, - Брюс набрасывает свой ремень себе на шею и затягивает в петлю, конец которой вжимает в руку Майклу. - Ну же, давай, потяни на себя. Будь хорошим мальчиком, Майкл, - Брюс треплет Фассбендера по холке, отбрасывает челку с влажного лба и затягивает ремень вокруг его шеи еще туже – Майкла выгибает почти пополам. Ему трудно дышать, несмотря на то что его горло обнажено до предела, а грудь раздута в отчаянных попытках полноценно вдохнуть – получается лишь хрипеть и брыкаться в чужих руках, чувствуя, как наливаются кровью веки и глаза и как жизнь тонкой струйкой готовится покинуть тело. - Отключи мне газ, Майкл, потяни на себя! Будь хорошим мальчиком, давай же! Потяни на себя, и я отпущу! – Майкл находит конец выпавшего из ладони ремня и тянет, делая первую намотку на кулак. - Перекрой мне газ! Отключи его! – Брюс все не унимается: ему мало, чертовски мало. Вернее, много. Слишком много воздуха в его крови. - Я научу тебя, как правильно это делать, сучка. Открой рот! – снова два пальца таранятся в его, Майкла, рот, и он не может противостоять нажиму: послушано впускает и позволяет чужой руке ласкать нёбо, десна и щеки. Позволяет и затягивает ремень туже. Тянет. Перекрывает Брюсу, по лицу которого расползается такая же больная, как и искорки во взгляде, улыбка, кислород. - Да, вот так, ты, шлюха. Расставь ноги шире, - Брюс резко отдергивает влажные и блестящие от слюны пальцы, нетерпеливо раздвигает локтем ноги, которые Майкл только-только начинает поджимать, и въезжает двумя пальцами в тугое колечко мышц, вырывая почти звериный рык из чужой груди, которая вздымается и на которой торчит дыбом, кажется, каждый рыжеватый волосок. - Ты, блять… - Майкл начинает, но не успевает закончить: Брюс тянет за ремень, эффектно затыкая его на полуслове. Фассбендера жжет огнем изнутри: легкие горят от нехватки воздуха, глотка и шея – от ремня, вонзающегося колючим терновником в самый кадык, а по сфинктеру будто наждачкой проехались. На такое они с Джеймсом – с его Джеймсом - не подписывались. Значит, пришло время поиграть в игру по-настоящему, офицер-сержант Брюс Робертсон. Майкл сжимается вокруг чужих пальцев и тянет свой конец ремня на себя, наматывая по третьему кругу. Майкл видит, как металл пряжки врезается в нежную кожу, как давит на голубую, пульсирующую вену, которую теперь можно созерцать свободно и открыто, как и все остальные лицевые вены. V-образная на лбу, длинная, уходящая под ухо на виске, короткая, ведущая от левого уголка губ к подбородку; несколько вен, расходящихся от шеи к ключицам и от ключиц к плечам. Каждый сосуд заметно напряжен: пульсирует, перекачивает загустевающую без воздуха кровь, проталкивает ее сквозь невидимые преграды. Майклу хочется вгрызться в каждую из жил зубами, открыть их. Впустить в них воздух. Но он только тянет и тянет, затягивает петлю туже, мимикрируя чужие движения. Потому что, как только он усиливает давление поршня, поршень усиливает давление на него. Брюс отвечает вызовом на вызов. Кто дольше продержится? Кто первый попросит вдохнуть? Майкл всматривается в лицо Робертсона – оно полыхает огнем процессов, которые убивают, заставляют мучиться в агонии. Чужие глаза широко открыты, и в них пляшет открытая насмешка, а под глазами – набухшая паутина вен – клеймо бессонницы. Чужие ноздри раздуваются, как у быка на корриде, а губы растянуты в нахальной улыбке. В улыбке экстаза. Но еще не полного. Брюс приподымается на коленях, прекращает вбиваться в Майкла пальцами и входит в него одним резким движением, не забывая потянуть ремень. И в этот момент что-то хрустит и будто бы щелкает. Хрустят, без сомнения, чужие кости: Майкл выгибается в пояснице так сильно, что позвонки вынужденно трескаются и стираются друг о друга. А щелкает… Брюс не уверен, что он действительно слышал щелчок, но в следующий момент, когда Фассбендер снова смотрит на него, снова притягивает к себе за уже короткий ремень и впивается с поцелуем, который приносит еще больше боли и отбирает еще больше кислорода, у кого-то из носу начинает течь кровь. Брюс не уверен, что это не его кровь, и не уверен, что эта кровь – Майкла. Возможно, обоих. И это – алая жидкость, размазывающаяся между их лицами, пока языки пытаются запутаться и распутаться – должно было их остановить, послужить стоп-сигналом. Но это – горячие капли, падающие на горячую кожу – только разгорячает. Майкл кладет вторую руку на чужую поясницу, впивается в нее короткими ногтями, оттягивает зубами соленную и искусанную нижнюю губу и рычит в приотворенный рот. Брюс выхватывает ремень из чужой руки, тянет за оба разом, перекрывая воздух сразу обоим, и отпускает. И снова тянет, и снова отпускает, идеально дозируя приток: чтобы хватило только на полвдоха, но не на полный. И это окончательно сносит крышу. От нехватки воздуха и Майклу, и Брюсу кажется, что комната вокруг плывет, ходит ходуном вокруг них. В их ушах звенит и пульсирует работающее на полную мощь сердце. Дыхание у обоих тяжелое, а с губ то и дело срываются темно-алые капли, пачкая кремовые простыни. Но Брюс продолжает тянуть, продолжает играть и втрахивать Майкла в кровать, пока тот царапает его грудь и улыбается – обнажает два ряда ровных, натыканных плотно и словно частоколом зубов с чуть заостренными клыками. «Акулья улыбка» - так это называют фанаты? Джеймсу хочется подставиться под эти зубы, позволить им открыть себя, но потом, в другой раз. Брюс последний раз тянет за ремни, надежно пережимая артерии и «перекрывая» газ обоим; Брюс вбивается в тело Майкла один финальный раз; Брюс хрипит что-то невразумительное. Джеймс чувствует, как рука Фассбендера, впивавшаяся в его бок, слабеет и отпускает его; Джеймс чувствует, как его собственная рука, сомкнутая вокруг ремней, разжимается. Перед глазами темнеет, сердцебиение замедляется. Джеймсу кажется, словно его куда-то тащат… Джеймс теряет сознание. *** Майкл приходит в себя первым и морщится от боли: каждая мышца ноет, а в голове словно поселилась кукушка. Он кое-как поворачивается на бок и утыкается носом в живот Джеймса. Его Джеймса. Джеймса, который до сих пор спит, грудь которого все еще слабо дрожит и на носу которого темной корочкой подсыхает кровь – Майкл так и не понял, чья она. Превозмогая самого себя и боль в спине, Майкл осторожно устраивается рядом с Джеймсом и накрывает их тела сбитой у ног простыней. Фассбендеру не хочется будить МакЭвоя – хочется просто продолжать смотреть. На то, как от родного лица постепенно отливает ненужная краска, как смягчается контур губ, как прячутся под кожей вздутые вены. На то, как все становится на свои места. Как Брюс Робертсон становится Джеймсом МакЭвоем. Его Джеймсом, который будет в ужасе, когда очнется, который будет бегать из угла в угол и хвататься за голову, причитая: «Животное, какое я животное». Джеймсом, который привык подчиняться, а не подчинять в постели; Джеймсом, который заигрывает со всеми подряд и дарит всем щенячий прищур своих голубых глаз. Джеймсом, которому нужно постоянно что-то себе доказывать. Джеймсом, которого знает и, возможно, даже любит Майкл Фассбендер.