ghostly living

      Внутри всё было таким, как Ланга и представлял. Низенькие стены и убранные маленькие комнаты. Золотистый свет искрится, освещая каждое из помещений, окутывая тёплым сиянием. Если с улицы дом казался маяком, завлекающим ярким светом из холода вечерней темноты, то теперь блондин чувствовал себя так, словно оказался в центре уютного очага. Наверное, в такое место было приятно возвращаться. Наверное, в таком месте тебя ждут. Наверное, Ланге просто понравилась эта мысль, ведь сам он подобного не чувствовал уже давно.       Однако, наваждение длилось недолго. Пройдя чуть глубже, Хасегава вдруг ощутил, будто что-то не так. Что-то давило на него, и юноша даже не сразу понял, от чего ему так нелегко на душе. Дом, такой ухоженный, согретый теплом семейного очага, казался мёртвым; его красивый фасад — напускным и фальшивым; он был полон звуков: звон посуды, шорохи за стенами, гомон включённого телевизора, — но они были не более, чем просто белый шум. Атмосфера уже не казалась такой дружелюбной, а скорее уж натянутой и отталкивающей. Ланге было знакомо это. Так ощущается дом, в котором скорбят по мёртвым.       Хасегава сглотнул. Наверное, будет странно, если он сейчас пойдёт на попятную и, сославшись на какую-нибудь расплывчатую и нелепую причину, сбежит домой. Да и не время отступать назад.       Масаэ Кян провела Лангу в гостиную — единственную просторную комнату во всём доме, — учтиво предложив ему располагаться за котацу, и скрылась на кухне, а юноша остался неловко мяться на месте. Он прошёл вглубь комнаты и медленно осмотрелся, нервно перебирая пальцы и переступая с ноги на ногу. Взгляд его упал на буцудан. Деревянный шкаф цвета тёмного шоколада стоял в углу у боковой стены, и Ланга удивился тому, как сразу не обратил на него внимание. Конечно, он закрыт: никаких религиозных празднований сейчас не идёт.       Наверное, стоит отдать честь и помолиться за усопших, но Ланга не торопится подходить ближе, моментально с неприятным, гниющим чувством внутри понимая, что именно он там увидит, — и желая избежать этого всеми возможными способами. До этого момента присутствие Рэки в доме не ощущалось. Не было ничего, что напомнило бы о нём, никаких свидетельств того, что он тут когда-либо жил. И в какой-то степени это позволяло находиться в блаженном неведении, убаюкивающем заблуждении, ведь, возможно — просто возможно, — Ланга ошибся. Возможно, тут действительно живёт семья Кян — но не та, что он ищет. Не та, призрак которой теперь навечно связан с судьбой Хасегавы. Возможно, Рэки всё же плод его воображения, выдумка. И это не так плохо: тогда это означает, что нет и не было Рэки Кяна, солнечного юноши, которому так рано и так несправедливо пришлось расстаться с жизнью.       На ватных ногах Ланга медленно подходит к буцудану, осторожно тянет на себя дверцы, которые тихо скрипят, открывая взору содержимое, — и замирает. Что-то внутри него с болью и треском ломается. На полке внутри, в соответствии с принятыми религиозными традициями, в идеально выверенном порядке стоят храмовые талисманы, амулеты, потухшие благовония, а в самом центре — фотография в рамочке, а на ней — молодой человек. Те же огненные вихры рыжих волос, блестящие медовые глаза, кривая полуулыбка — словно юноше велели вести себя прилично, и он изо всех сил старается сдержать смех, — и даже та самая дурацкая неизменная жёлтая толстовка и повязка на голове. Это точно Рэки, тот самый Рэки, и у Ланги всё плывёт перед глазами.       Казалось, до этого момента Хасегава никогда по-настоящему и не осознавал, что Кян действительно мёртв. Не смеётся, не плачет, не дышит; тело его либо гниёт в метре под землёй, либо кремировано и чахнет в пыльной вазе, а может и вовсе отдано ветру и слилось воедино с природой — колыбелью жизни. Ланга лишь по неведомой счастливой случайности (или это не случай, а судьба? и проклятье, а не удача?) получил шанс приподнять завесу жизни, заглянуть по ту сторону и наткнуться там на заблудшую душу. Да, он нашёл бестелесную душу, отголосок прошлого, сознание не так давно жившего человека. И он видит его, и общается с ним, но для остальных Рэки Кян перестал существовать. Для кого-то незнакомец, для кого-то бедняга из сводки новостей о несчастном случае. Странный одноклассник; любящий брат; неумелый скейтер, ставший жертвой собственных понтов; слишком рано ушедший из жизни дорогой сын. Но для каждого — воспоминание.       Ланге становится хуже, и он вспоминает отца. Скрежет шин, потерявших сцепление с заледеневшей дорогой; удар и тряска; бездыханное тело отца, лежащее на руле автомобиля, и потухшие глаза; могильный, пробирающий до костей холод помещения, где нет места жизни; бесконечная прощальная церемония с приторным тошнотворным запахом благоухающих цветов, призванных замаскировать зловоние гниющего тела, а за ней — тусклая и беспросветная череда пустых и одиноких дней, в которых Хасегава не мог положиться ни на кого, кроме себя. Оливер канул в небытие, оставил Лангу — одного, — и его, как и Рэки, тоже нет в этом мире, в этом блядском мире.       Перед глазами плывёт, а к горлу подступает тошнота. Хасегава чуть кашляет и хрипит, сдерживая рвотный позыв, в бессознательности берёт и поджигает тонкий прутик благовоний, ставя его на подставку, — даже не до конца понимает, так ли вообще нужно делать, — и, не забыв сложить руки в молитвенном жесте, опускается на пол, на колени, лишь бы только ощутить под собой опору, твёрдую поверхность, дождаться, пока всё вокруг перестанет кружиться, а желудок — мутить. Закрывает глаза и делает глубокий вдох, собирая себя назад по кусочкам, и через какое-то время ему действительно становится лучше.       Ланга не знает, сколько он так просидел на месте: время будто замедлило свой ход, — но когда он чувствует себя более-менее нормально, то открывает глаза, оборачивается и первым делом видит Масаэ Кян, застывшую в дверном проёме с маленьким подносом в руках, на котором дымились две чашки чая. Заметив, что юноша смотрит на неё, женщина тут же чуть оживилась.       — Прости, не хотела тебя отвлекать, — извиняется она, а на лице — выражение глубокой печали. Ланга сглатывает. В горле внезапно першит от сухости.       — Прошу прощения, что без спросу. — Хасегава чуть кланяется, всё ещё сидя на коленях.       — Что ты, что ты, — тут же успокаивает его Масаэ Кян, и, кажется, голос её на мгновение стал теплее, — присаживайся.       Хасегава встаёт и присаживается за котацу, а женщина аккуратно ставит на стол две чашки ароматного зелёного чая и тарелочку с сёгато и садится напротив.       — Извини, что так скудно: гостей мы не ждали, — чуть смутившись, произносит Масаэ Кян, будто стыдится недостаточно радушного приёма гостя.       — Ничего-ничего! — тут же нервно проговаривает Ланга, чувствуя себя максимально стыдно за то, что так нагло заявился в дом. Юноша осторожно берёт чашку чая, чтобы занять руки, которые начали подрагивать от беспокойства и неловкости.       На минуту повисает давящая тишина. Ланга не уверен, стоит ли ему начать разговор или дождаться, пока хозяйка сама соберётся с мыслями. Наконец, Масаэ Кян прерывает тяжёлое молчание между ними:       — Так, как, говоришь, тебя зовут? — спрашивает она.       Ланга готов стукнуть себя по лбу, понимая, что за всё это время он так и не представился, и спешит исправить это.       — Ланга! Ланга Хасегава! — скороговоркой выпаливает он.       — Ланга... — задумчиво тянет Масаэ Кян. — Не слышала ничего о тебе. Так, значит, ты знал Рэки?..       Договорить ей не дают. Где-то вглуби дома хлопает дверь, а затем, усиленный эхом пустующих коридоров, раздаётся топот маленьких ног и девчачье хихиканье. Уже через несколько секунд в гостиную, на полной скорости, прямо-таки влетают две маленькие девчушки. На вид ещё совсем крохи, как две капли похожие друг на друга, даже одетые одинаково — лишь хвостик из жиденьких тёмно-рыжих волос на макушке собран с двух противоположных сторон.       — Мама, мама! — радостно пищат девочки, заполняя комнату звонкими голосами.       Одна из близняшек виснет на руке у Масаэ Кян, крепко обнимая её, и жалобными глазками смотрит на мать:       — Что на ужин? Что на ужин?       Прежде, чем Ланга успевает это понять, вторая девочка садится на корточки рядом с ним и задумчиво осматривает с головы до пят, склонив голову набок и прижав указательный пальчик к губам. Хасегава застывает на месте и тихо паникует: он никогда не умел общаться с детьми, да и они его, признаться честно, самую малость пугали. И тот факт, что малышки были так сильно похожи на Рэки — ну прямо маленькие копии старшего брата, — ещё больше сбивал его с толку.       — Девочки! - пожурила малышек Масаэ Кян. — Не смущайте Лангу! Идите к себе в комнату, я позову вас, когда всё будет готово.       Всё ещё хихикая, девочки с неохотой, но послушались мать, озорно и с любопытством оглядываясь на незнакомого гостя, и убежали обратно к себе так же быстро, как появились, снова поднимая шум по всему дому.       На писк и гомон голосов вышла ещё одна девочка, гораздо старше, наверное, ненамного младше Рэки — на вид лет четырнадцать-пятнадцать. И так же сильно похожа на своего старшего брата. Только вот если близняшки и вели себя, как Рэки: шумели, привлекали к себе внимание, были активными, — то старшая сестра выглядела, наоборот, сдержанной и даже хмурой. Она остановилась в дверном проёме, оперевшись плечом о дверной косяк и скрестив руки на груди, и смерила Хасегаву неприязненным взглядом, отчего тот неловко и нервно сглотнул. Ланга сразу понял, что ему тут не рады, и чувство дискомфорта оттого, что он находится не в своей тарелке и, по сути, навязывается этим людям, которые даже не знают его, лишь усилилось.       — Коёми, знакомься, это Ланга, — Масаэ представила девушке Хасегаву. — Друг Рэки. — На этой фразе её голос заметно дрогнул.       — Здравствуйте! — поздоровался Ланга, поклонившись.       Коёми лишь фыркнула и смерила юношу ещё более холодным взглядом.       — У Рэки не было друзей, — процедила она, а Ланга залился краской и растерялся, не зная, что ответить на это. — Впервые о тебе слышу, дружок. — Последнее слово прямо сочилось презрением и издёвкой. — И где же ты был всё это время? Почему мы ничего о тебе не знаем?       — Не груби, Коёми! — строго осадила дочь Масаэ Кян и затем, задумавшись на пару секунд, произнесла по-прежнему довольно дружелюбно, но с явно закравшимся подозрением: — Но, в какой-то степени, её вопрос имеет смысл. Ты пойми нас: Рэки никогда не говорил о тебе, и на похоронах тебя тоже не было, вот мы и...       — Я только недавно переехал сюда из Канады! — Тут же нашёлся Хасегава. — Мы, э-э... Мы познакомились с Рэки в интернете. Разговорились, подружились, стали больше общаться, ну и вот... — Хасегава выпалил первое, что пришло на ум. Пришлось соврать: не рассказывать же им настоящую историю того, как он встретил Кяна? Они подумают, что он просто издевается над горем семьи. — Я приехал уже после того, как... ну...       Завершить фразу сил и смелости не хватило, но все присутствующие и без того поняли, что юноша имел ввиду. И мать, и дочь призадумались, и выражения их лиц стали ещё мрачнее. Но, кажется, словам Хасегавы они поверили.       — Да, это многое объясняет... — кивнула Масаэ Кян. Коёми снова фыркнула, но ничего не сказала.       Снова повисло напряжённое молчание, и Ланга, кажется, уже в сотый раз пожалел о том, что явился сюда. Нужно было что-то сказать — что угодно, — но язык не слушался, а голова была пуста. Хасегава снова склонился, ещё ниже, чем раньше, едва не ударяясь лбом о поверхность низенького столика, — но даже это не смогло бы передать всю глубину сочувствия, которое он испытывал по отношению к этим людям.       — Я... мне жаль, — выдохнул Ланга. — Соболезную вашей утрате!       — Спасибо. — Масаэ Кян на мгновение опешила.       — Я... не могу, конечно, сравнивать ваше горе со своим. Но я тоже потерял близкого родственника. — Хасегава выпрямился и наткнулся на вопросительный взгляд хозяек дома. — Этой весной мой отец умер. Остановка сердца при вождении. Так что вот, да...       Ланга замолчал, удивлённый собственным поступком: зачем он только что сказал это? Этим людям нет до него абсолютно никакого дела, не говоря уже о том, умер кто-то там у него или нет. Хуже того, они могут расценить это как наглость. «Да что ты себе позволяешь? Хочешь сказать, что понимаешь, что мы чувствуем?». Но ведь он действительно понимал — хотя бы от части — через что они проходят. Хотя, конечно, это не повод вот так вываливать на незнакомцев свои эмоциональные травмы. Слова сами слетели с губ, и Ланга не понимал, действительно ли он хотел тем самым поддержать семью Кян, или ему самому нужно было высказаться. С матерью они смерть отца так никогда и не обсуждали, и, возможно, Хасегаве действительно нужна была замена родительской фигуры.       Даже такое объяснение показалось юноше жалким, но никакой злости его слова, как оказалось, не вызвали: Масаэ Кян тихо ахнула, сочувствуя блондину, и даже взгляд Коёми чуть смягчился.       — Нам очень жаль, Ланга, — первой подала голос Масаэ, и от той искренней грусти, с которой эта фраза была произнесена, на сердце у Хасегавы почему-то приятно кольнуло. Он ненавидит выслушивать соболезнования по поводу смерти отца, — но в этот раз всё почему-то иначе. Наверное, потому что эти люди сами совсем недавно потеряли члена семьи, и их слова действительно имели вес. Или потому, что им не только не было дела до Оливера, но ещё они и не были обязаны утешать самого Лангу. А может, это волшебная особенность всей семьи Кян в принципе — оказывать на боль Хасегавы терапевтический эффект своими словами.       — Это тяжело — терять близкого из-за несчастного случая... Они уходят так рано, и это случается так внезапно, и ты никак не можешь на это повлиять... — тем временем продолжила женщина.       — Сколько можно, а? — Коёми перебивает мать, и голос её звучит резко, холодно, презрительно. — Прекращай этот цирк.       — Коёми... — напряжённо, предостерегающе цедит сквозь зубы Масаэ, одной только интонацией намекая дочери, что ей стоит сейчас замолчать, но девушку уже не остановить.       — Что? Мы все прекрасно знаем: никакой это не несчастный случай. Рэки убил себя, мама. — Коёми сделала короткую паузу, и на мгновение фраза осталась звенеть в воздухе. — И вам настолько страшно признать это, что вы трусливо прячетесь за дурацкими отговорками, убеждая себя, обманывая мыслью, что никак не могли повлиять на это.       Несколько долгих мгновений Масаэ Кян удивлённо смотрела на дочь, то открывая, то закрывая рот, точно рыба, выброшенная на сушу. Ланга чуть вжал голову в плечи, чувствуя, что этот разговор совсем не предназначен для его ушей, но, к сожалению, он именно за этим сюда и пришёл.       «Убил себя? Значит, Коёми верит, что это не несчастный случай, случившийся по неосторожности Кяна?». Для Хасегавы это не было новостью: он догадывался, что Рэки сам наложил на себя руки, — но вот почему в этом убеждена его сестра, юноше известно не было. Чего он не знал?       — Нет, он не мог... он бы не стал... Рэки бы никогда.. — словно загипнотизированная, тихо бормотала Масаэ Кян, и голос её звучал до того неуверенно, что сложно было сказать, кого она пыталась убедить: свою дочь или саму себя.       — Ты правда веришь, что он просто случайно навернулся со скейта с перил крыши? — Коёми фыркнула. — Не смеши меня. Ты не хуже меня знаешь, как сильно Рэки любил скейт и как хорошо на нём катался. Его рефлексов было достаточно, чтобы сместить центр тяжести и упасть назад, а не полететь вперёд. К тому же, он хоть и вёл себя глупо и часто лез на рожон... — Девушка вздохнула. — Но Рэки никогда не был настолько глуп, чтобы так безрассудно рисковать своей жизнью ради какого-то трюка.       — Но... Он ведь... он был таким счастливым. Он никогда ни на что не жаловался... У него всё было хорошо, он бы не стал делать ничего подобного намеренно! — Масаэ Кян отчаянно хваталась за последнюю соломинку.       — Правда, мам? Правда? — Голос Коёми сочился сарказмом и плохо скрываемой неприязнью. — А действительно ли мы знали Рэки? Действительно ли были в курсе того, что происходит в его жизни? Какая из его бесконечных улыбок была не фальшивая? — Масаэ Кян съёживалась от каждого слова дочери и упрямо мотала головой, отказываясь верить в то, что та говорила. — Мам, Рэки никогда по-настоящему не был искренен с нами. Он всё держал в себе. Если его что-то беспокоило, он никогда не подавал виду. — Кажется, девушка была на грани слёз, потому что голос её стал на тон выше и ломался под напором эмоций. — А вы этим пользовались. Рэки не полагался на нас — свою семью. Это мы полагались на него.       По спине Ланги пробежал холодок: это действительно было в стиле Рэки.       — Нет, нет, нет... — повторяла Масаэ Кян, продолжая мотать головой, и голос её звучал жалобно. Теперь она не отрицала слова дочери, не выражала своё несогласие и нежелание верить им. Она просила остановиться и не мучать её дальше. Но Коёми, видимо, и не думала прекращать. Ланга подумал, что семья Рэки, как и его собственная в своё время, никогда по-настоящему не пыталась обговорить — и отпустить — смерть Кяна. Но эмоциям нужен выход. Было лишь вопросом времени, когда кто-то сорвётся.       В этот момент Коёми злилась: на родителей — за то, что не хотят смотреть правде в лицо; на глупого, вечно импульсивного, старшего братца — за то, что, как всегда, молчал о проблемах и, наверное, даже не попытался попросить о помощи; на себя — за то, что в своё время не была достаточно настойчива и не заставила брата признаться во всём, что его беспокоило, и за то, что прямо сейчас давит матери на больное и заставляет её плакать.       — Мы игнорировали то, что творилось у нас прямо перед глазами, — когда должны были настоять на своём. Но ведь так удобно было закрывать на происходящее глаза, да? Рэки хороший, Рэки помогает по дому, Рэки нянчится с сёстрами, Рэки сам зарабатывает себе на карманные расходы. Рэки не доставляет проблем. И что с того, что побитый приходит? Видать, со скейта упал. — Нарочито тонким голосом приговаривала Коёми, явно пародируя мать.       — И что ты хочешь сказать? Что у Рэки были неприятности? — Судя по тону, Масаэ Кян тоже начинала злиться.       Ланга неловко сглотнул. «Ну и угораздило же меня прийти в самый неподходящий момент и оказаться в самом центре семейной драмы».       — Я не знаю! — воскликнула Коёми, разводя руками. — Может, над ним издевались в школе. Может, он связался с плохой компанией. Может, у него клиническая депрессия была. Может, вообще в тёмный бизнес подался, — я не знаю! Никто уже не узнает. Но вы не можете продолжать закрывать на это глаза.       — Мы не закрываем глаза, — сухо возразила Масаэ Кян.       — Нет, мам, это как раз то, что вы делаете! Вас никогда не было рядом! Вы вечно пропадали. Вы игнорировали то, что происходило в этой семье, — и посмотрите, что из этого вышло! — Слёзы полились из глаз девушки. Голос её дрожал от рвущихся наружу рыданий. — Отец пропадает хрен пойми где: разъезжает по командировкам, никогда не остаётся тут надолго. Днём закапывает себя в работе, а ночью, небось, топится в алкоголе. Ты упорно отказываешься принимать правду, живёшь в самообмане, а за ним забываешь и про себя, и про оставшуюся семью — посмотри, как ты исхудала! — Ланга невольно украдкой скользнул взглядом по сидящей напротив женщине. Коёми была права: щёки у её матери осунувшиеся, под глазами залегли тени, руки дряблые, со свисающими мышцами, — женщина явно резко сбросила вес. — Бабушка от известия как слегла с больным сердцем, так и не покидает постели. А девочки... — Тут Коёми запнулась от нехватки воздуха и шумно вдохнула через рот, давая себе секунду передышки. — А девочкам ты даже не сказала, что их брат больше не вернётся! — Эту фразу Коёми почти прошипела. Она плакала, шмыгала носом, и у Ланги неприятно сводило живот от происходящего. — Вы хотели как лучше — а теперь наша семья разваливается! Рэки убил себя. Убил, мама! И меньшее, что мы можем для него сделать, чтобы почтить его память, — это признать блядскую правду!       — Коёми! — возмущённо воскликнула Масаэ Кян. — Следи за языком. У нас гости.       Ланга едва подавил горький смешок — настолько абсурдно звучала эта фраза. Твоя дочь вываливает всё грязное бельё твоей семьи в присутствии незнакомого человека, а единственная вещь, которую ты говоришь ей в ответ, — упрёк за то, что она употребила в речи нецензурное слово.       — Да какой он гость?! — воскликнула Коёми, вытянув руку и пренебрежительно ткнув указательным пальцем в сторону Ланги. — Неужели ты не замечаешь очевидные несостыковки в его рассказе? Если он всё это время жил в Канаде, то как узнал о смерти Рэки? Телеграммой с того света? — Юная Коёми даже не подозревала, насколько близка к правде, но Хасегаве было не до того, чтобы оценить всю комичность данной ситуации: ему совершенно не нравилось, в какое русло сворачивает этот разговор и как быстро он превратился из скромного наблюдателя в объект неприязни. — Никто из нас не знал о его существовании до этого дня! Даже если он вычитал обо всём в интернете — ты серьёзно думаешь, что он переехал бы в другую страну, чтобы узнать больше о смерти своего интернет-друга? — Масаэ Кян задумчиво и, как показалось блондину, даже немного стыдливо прикусила губу: видимо, сочла слова дочери разумными и теперь чувствовала себя неловко из-за того, что позволила ей настроить себя против юноши, пускай и частично. — Нет, мам. — Коёми обратила гневный взгляд на Лангу, и тот, вздрогнув, поёжился. Скорбящий человек выглядит ужасающе, когда ему кажется, что над памятью человека, который был ему так дорог, издеваются. Интересно, он сам в глазах окружающих выглядел так же после смерти отца? — Он просто незнакомец, который пришёл над нами поглумиться! Сидит, развесив ушки, и смакует каждое слово, что мы тут произносим. А на Рэки ему плевать! Я более чем уверена, что на самом деле он его и не знал вовсе...       — Но я знаю его! — Прервал гневную тираду юношеский голос, и Ланга удивился, когда понял, что он принадлежит ему. В комнате воцарилась тишина. Растерянный взгляд двух пар карих глаз устремился к юноше. Хасегава исправился: — Вернее, знал.       Он не хотел встревать, не хотел обращать гнев скорбящей семьи против себя, не хотел становиться козлом отпущения: этим двоим точно необходимо было поговорить между собой на чистоту, высказать, освободить всё, что накопилось в душе, скинуть тяжёлый груз вины и печали с плеч, — и Ланга не хотел мешать этому, не хотел забрать то, чего так не хватало семье Кян, — искренности и честного, человеческого разговора, диалога, который только-только начал выстраиваться. Но он не мог сидеть и слушать, как кто-то обвиняет его в полном безразличии к Кяну. Ланга мог быть кем угодно — но только не равнодушным, нет. Не по отношению к Рэки.       Он переживёт, если его несправедливо обвинят в том, что он не был рядом, когда Кян проходил через трудности в жизни, и не помог ему. Всё равно описать все тонкости их встречи с рыжим будет невозможно, — как объяснить родственникам погибшего, что он может видеть и общаться с его призраком? Как минимум, Масаэ и Коёми убедятся в том, что Ланга пришёл поиздеваться над ними. Как максимум — посоветуют лечь в психлечебницу. Так что пускай обвиняют: Хасегава действительно жалел, что оказался в нужном месте не в то время, — даже если от него самого это никоим образом не зависело.       Но Рэки был дорог ему. Во всём мире не нашлось бы человека, с которым Ланга чувствовал такую особенную связь, как та, что свела его с Кяном. Шумный и дружелюбный, заносчивый и отзывчивый, непоседливый и внимательный, доставучий и очень, очень понимающий, — таким рыжий предстал перед Хасегавой и именно таким Ланга его и принял, со всеми его причудами, что и делали его таким невероятным и особенным. Ланге не хватало в жизни именно такого человека, и довольно иронично, что он нашёл свою родственную душу при таких обстоятельствах. Кто бы мог подумать — мёртвый человек заставляет его чувствовать себя таким живым, и Хасегава ни за что бы это не променял. Да, Рэки важен ему, и чего Ланга точно не стерпит — так это обвинений в том, что он недостаточно дорожит им.       — Я знаю. Знаю, как сильно он одержим скейтбордом. Как любит кататься и мастерить их собственными руками. Знаю, как сильно любит солнечную погоду и как ненавидит дождь. Он бы никогда в этом не признался, поддерживая образ отвязного панка, рассекающего по улицам на скейте, как местная спортивная рок-звезда, но Рэки любит слушать приставучую попсу. Он вечно жалуется, когда сёстры пытаются заплести ему волосы, или нанести косметику на лицо, или накрасить ногти лаком, — но никогда не отказывает в этом, потому что втайне наслаждается тем, как выглядит в такие моменты, и счастлив тому, как сильно это радует сестёр. Он не любит ужастики, но в восторге от манги; у него ужасный режим сна; он предпочтёт мучиться от боли, чем сходить к стоматологу. Он не откажет в помощи нуждающемуся...       Слова сами лились из уст Ланги, и он не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Они не могли полноценно проводить время вместе, дурачась: Рэки не мог покидать пределы школы, а также они не могли касаться друг друга, — поэтому разговоры — единственное, что у них было. Они разговаривали, разговаривали и разговаривали. Ланга столько всего знал о Кяне, что мог бы расписать все его качества, особенности характера, воспоминания из жизни на несколько томов.       Говорить о Рэки было легко. У Хасегавы как будто у самого на душе легче стало. До этого Кян как будто существовал только в его жизни, только в его сознании, но обсуждение его жизни с другими людьми, кто также знал его, сделало Рэки таким реальным. Пока Ланга говорил, образ Кяна отчётливо вырисовывался в его голове, и с каждой новой фразой, каждым новом словом, казалось, он всё больше оживал. Воспоминания о нас в сердцах других людей — вот в чём заключается наша жизнь после смерти.       Хасегава продолжал свою пылкую речь, задыхаясь и тараторя все предложения, съедая окончания слов, будто боясь что-то упустить, а Масаэ и Коёми Кян слушали его, не перебивая, не смея даже вдохнуть — настолько они были поражены. Словно чувствовали, что, пока Ланга говорит о Рэки, тот действительно возвращается к жизни и невидимой тенью стоит рядом с ними, приглядывая. Всё, что говорил Хасегава, было правдой, а чего-то даже они сами о Кяне не знали, поэтому ни у матери, ни у дочери не осталось никаких сомнений: Ланга им не врал, и Рэки он действительно знал, и знал очень хорошо, а судя по тому, с какой нежностью и теплотой отзывался о рыжем, ещё и очень им дорожил.       Воздух постепенно кончался, пока Ланга говорил, не смолкая, перескакивая с одной мысли на другую, и ему всё же пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. В этот момент снова повисла тишина, но на этот раз она была не такой напряжённой, как прежде. Все чувства юноши будто обострились — или же в помещении действительно было настолько тихо, — но он мог отчётливо слышать бешеный стук сердца в груди, участившийся от волнения, бьющий по рёбрам; звук собственного прерывистого и неровного дыхания; тиканье настенных часов; завывание ветра за окном; тяжёлое дыхание Масаэ Кян и рваные всхлипы Коёми Кян. Никто не решался нарушить молчание, все были погружены глубоко в свои мысли.       Облегчение от того, что наконец-то излил душу, постепенно сменялось беспокойством: неужели Ланга наговорил слишком много? Но ему самому казалось, что он сказал недостаточно. Хасегава украдкой скользнул взглядом по лицам хозяек дома: они всё ещё были печальные, но, казалось, им тоже стало... легче? Может, не один Ланга сбросил груз с плеч. Может, он сделал правильную вещь. Может, им нужно было это услышать. Наверное, каждый человек, уходя, хочет, чтобы его вспоминали с теплотой и благодарностью в душе; за то хорошее, что в нас есть, а не то плохое, что мы оставляем за собой. Такая простая истина, но её так легко забыть.       — Да, он действительно, даже рано повзрослев, оставался ребёнком в душе. — Масаэ Кян улыбнулась, слёзы текли из её глаз. — Рэки, мальчик мой... Простит ли он меня когда-нибудь?..       Женщина позволила рыданиям, терзавшим душу, вырваться наружу. Коёми, не выдержав, тоже расплакалась, в несколько шагов, едва не спотыкаясь, преодолела разделявшее их расстояние и опустилась на пол рядом с матерью, крепко обнимая её и пряча голову в сгибе её шеи. Масаэ Кян обхватила девушку руками, сцепив их в замок за её спиной и прижавшись ближе. Мать и дочь цеплялись друг за друга, как за якорь, наконец, объединённые горем, а не разрозненные им.       Наблюдая данную картину, Ланга подумал, что, возможно, для этой семьи ещё не всё потеряно. Им предстоит ещё долгий путь к тому, чтобы смириться со смертью Рэки, но, кто знает, может сегодня они сделали первый шаг. Интересно, сможет ли Ланга когда-нибудь отпустить собственную утрату? Юноша и сам не понял, когда начал плакать вслед за ними: просто в какой-то момент с удивлением ощутил влагу на щеках и, вхлипнув, поспешил утереть слёзы рукавом кофты.       Вскоре Масаэ и Коёми успокоились и, вытирая красные от влаги глаза, но не разрывая объятий, слабо улыбнулись друг другу, а затем и Ланге, постепенно приходя в себя. Хасегаве вновь стало неловко, когда он обдумал всё, что только что произошло, — и как только близняшки не сбежались на крики? — но виду не подал, лишь крепко обхватив ладонями дрожащих рук гладкие бока чашки с давно остывшим чаем.       Атмосфера в доме заметно изменилась. Напускной фасад спал, никакой притворной безмятежности не было, в воздухе всё ещё звенели призрачные отголоски ссоры, обид, недомолвок. Но теперь она была искренной в своей грусти, а от этого, как ни странно, всем присутствующим стало легче.       Молчание затянулось, но оно никому не было в тягость, а потом, фраза за фразой, они разговорились. Прежде, чем Ланга успел это осознать, он обнаружил себя, с любопытством и скромной радостью выслушивающим забавные истории из детства и более поздних периодов жизни Кяна. Как тот впервые встал на скейт — и как круто это изменило всю его жизнь; как он своеобразно, но всегда искренне и с любовью заботился о своих сёстрах; как с самого детства имел привычку заступаться, когда видел, что кого-то обижают, даже когда это приводило к драке. Иногда побеждал, иногда проигрывал и возвращался домой весь побитый, но довольный собой, — и всё равно никогда не сдавался.       Хасегаве казалось, он всю ночь готов слушать эти истории — да что там ночь? Хоть несколько дней подряд, пока они не закончатся. Он узнавал о Рэки больше; рыжий будто представал перед ним в новом свете, и Ланге нравилось думать, что он становится ближе к тому, чтобы собрать весь пазл воедино, разгадать этого замкнутого юношу, который прятал всё самое сокровенное и тёмное глубоко внутри себя — и чего Хасегава так отчаянно хотел коснуться, чтобы показать, что он примет Кяна любым.       — Может, хочешь посмотреть его комнату?       Предложение Масаэ Кян застало Лангу врасплох. Он растерянно моргнул, не поверив ушам, а потом неуверенно спросил:       — А можно?       — Можно. — Чуть улыбнувшись, кивнула головой женщина. — Мы там, правда, давно не убирались, с того самого дня, как... — Масаэ запнулась. — Ну, неважно. Ты проделал весь этот путь от Канады, не побоялся зайти к нам в гости, а затем ещё и выслушивал наши семейные дрязги. Я думаю, будет честно, если ты в полной мере посмотришь, где Рэки... жил. Всё-таки вы были друзьями.       Ланга не знал, что ответить. Он и не надеялся, что ему представится такая возможность, и теперь, когда она возникла сама собой, юноша смог лишь молча кивнуть, чувствуя, как подрагивают кончики пальцев рук в радостном предвкушении. Наверное, странно так радоваться тому, что тебе позволяют увидеть чью-то комнату, но Хасегава отмахнулся от этого чувства. В конце концов, это не он напросился, а ему предложили. К тому же, по тому, как выглядит комната человека, можно многое сказать о её владельце.       Комната Кяна выглядела именно так, как Ланга её себе и представлял. Когда Масаэ Кян отперла дверь и включила свет, в глаза сразу бросился беспорядок, царивший в спальне Рэки. Женщина прошла внутрь, и Хасегава проследовал за ней, оглядываясь по сторонам, впитывая, запоминая, а Коёми осталась стоять в дверном проёме — видимо, находиться в комнате брата для девушки всё ещё было довольно тяжело.       Пыль лежала на поверхности мебели тонким слоем, но воздух затхлым не был: видимо, комнату проветривали, но старались ничего не трогать и оставить всё как есть.       Кровать разобрана и смята, на спинке стула плотной кучей взгромоздилась груда одежды. На стенах висели плакаты, видимо, с популярными профессиональными скейтерами, фотографии и чертежи, а также множество рисунков. Для Ланги был открытием тот факт, что Рэки, оказывается, не только мастерил скейты, но ещё был очень хорош в рисовании. Логично предположить, что человек, проектирующий и саморучно изготавливающий доски, должен иметь способности к художеству, чтобы достоверно и точно изображать на бумаге дизайн и схемы дек, но Хасегава всё равно был приятно удивлён, разглядывая остальные рисунки рыжеволосого, не связанные со скейтбордингом, которые выглядели очень даже хорошо.       К стене плотным рядом приставлены старые доски, сломанные и обшарпанные, а также недоделанные прототипы новых. В углу притаился низкий шкафчик с коллекцией манги. По полу разбросаны журналы, тетради, и такой же кипой учебников и школьных принадлежностей был завален письменный стол. Ланга подошёл ближе и замер: поверх раскиданных бумажек, колёсиками вверх лежал скейт Рэки. Оранжевая, с причудливыми узорами и мини-рисунками доска была очень красивая, хоть местами и обшарпанная от многократного пользования. Хасегава сглотнул, борясь с желанием коснуться предмета. И это Рэки сделал сам? Да он же талантище!       Масаэ Кян встала рядом с Лангой и, проследив за его взглядом, с мягкой и немного грустной улыбкой на губах коснулась шершавой, потёртой поверхности скейта, плавно проводя кончиками подрагивающих пальцев по каждой царапине, оставленной на отшлифованном и выкрашенном дереве. Все они выглядели, как шрамы, и от этого сравнения у Хасегавы неприятно скрутило живот.       Юноша удивился тому, что скейт всё ещё был на месте, в доме его владельца, а не в ближайшей мусорке. Возможно, Масаэ Кян просто не решалась его выбросить, ведь сын так сильно горел этим увлечением и вложил в него всего себя. Но, скорее всего, всё это время, где-то глубоко в душе, она понимала, что скейт тут не при чём, что Коёми была права, и это не несчастный случай. Рэки слишком хорошо катался, чтобы так глупо умереть, чтобы в принципе безрассудно подвергнуть себя опасности, попытавшись проехаться по перилам крыши. Но и понять, почему женщина до последнего отказывалась верить в это, было можно: если это самоубийство, значит, она не доглядела, а для любого родителя хуже смерти ребёнка может быть только смерть по его косвенной вине, смерть, которую он не предотвратил.       Ланга вдохнул поглубже, едва сдерживая расслабленную улыбку. Комната не только внешне полностью соответствовала характеру Кяна, но и хранила его запах. Хасегава чувствовал запах краски, дерева — вполне ожидаемо для комнаты скейтера, который сам себе мастерит доски. Но кроме этого, принюхавшись, можно было различить оттенки других, более слабых запахов: цитруса и кока-колы. Сладость и свежесть. «Так вот как пах Рэки? — подумал Ланга, делая ещё один вдох. — Да, ему подходит».       — Может, хочешь взять что-нибудь? — Масаэ Кян отвлекла юношу от размышлений. Хасегава немного непонятливо уставился на неё. — Ну, на память о Рэки. Не то чтобы эти вещи кому-то пригодятся теперь...       Краем глаза Ланга заметил, как напряглась Коёми. Последняя произнесённая фраза будто снова повысила градус напряжения в комнате, и юноша не знал, как отреагировать на неё. Да и само предложение ставило в тупик. Конечно, взять что-нибудь хотелось бы: так частичка Рэки всегда будет с Хасегавой. Но действительно ли ему позволено это? И что именно он может забрать с собой? Что такого он может попросить, чтобы не показаться наглым? Что бы он в действительности хотел забрать себе?       Взгляд сам собой упал на скейт, лежащий на столе. Вместе с тем сразу же вспомнились и слова Кяна о том, что он хотел бы, чтобы его доска была у Ланги. Да и юноше самому нравилась эта идея. Если он и собирается научиться кататься на скейте, то он хотел бы сделать это на доске Рэки. И это не говоря уже о том, как сильно рыжий обрадуется, вновь увидев свой драгоценный скейтборд. Стоит только представить довольную морду Кяна, с его яркой улыбкой во все зубы, когда Ланга вручит ему его, — как все сомнения исчезли. Порадовать рыжего очень хотелось, и сердце Хасегавы дрогнуло в сладком предвкушении того, что он теперь действительно может это сделать. О том, что Кян не обрадуется, узнав, что Ланга без его ведома наведывался к его семье, блондин как-то не подумал.       Прежде, чем Хасегава успел что-либо попросить, Коёми, проследив за его взглядом, тут же бросилась через всю комнату к столу и схватила скейт, сразу прижав его к груди.       — Только не... только не это, — сдавленно произнесла девушка, и тихий, чуть хриплый голос сделал её слова не то угрозой, не то просьбой. — Он так сильно его любил... Мы не можем... Я не могу...       Более девушка не могла произнести и слова, но Ланге и не требовалось. Того, что она уже произнесла, было достаточно, чтобы отрезвить его, прогоняя сладостное наваждение. Юноша словно очнулся, пришёл в себя. Эти люди просто добры к нему. Он не может просить у них что-то, забирать, уносить вещь, принадлежавщую Кяну. Просто не может. Только сейчас Ланга понял, как это нагло и неправильно.       Блондин покачал головой и слабо улыбнулся, произнося через силу:       — Спасибо большое, но я, пожалуй, откажусь.       Настаивать никто не стал: они не на гаражной распродаже, не на рынке, чтобы насильно втюхивать вещи и уговаривать его взять что-то.       Посмотрев на часы, Ланга понял, что слишком задержался в гостях, и поспешил сообщить, что ему пора идти домой. Масаэ Кян понимающе кивнула: время было действительно позднее, и как бы она не хотела узнать больше о тех отношениях, что связывали его сына с Лангой, женщина не могла удерживать юношу из своей прихоти. Наверняка, его уже хватились дома. Хотя очень хотелось бы узнать, вдруг Хасегава знал что-то, чего не знали они, вдруг Рэки делился с ним чем-то сокровенным, чем-то, что помогло бы пролить свет на причины произошедшего.       Перед уходом Ланге предложили ещё раз помолиться у буцудана. Хасегава спорить не стал: вряд ли он когда-нибудь сюда вернётся, так что от него не убудет. Пусть сегодняшний семейный конфликт и разрешился, и расходится он с семьёй Кян на вполне себе приятной, или хотя бы нейтральной, ноте, блондин всё равно был уверен, что больше ему приходить сюда и беспокоить ради своей прихоти и без того страдающих людей не стоит.       Ланга вновь склонился перед шкафчиком в молитвенном жесте, — на этот раз без головокружения и тошноты, — и понадеялся, что боги и духи предков, если они существуют, простят его, ведь он сейчас собирался слукавить. Ланга не мог помолиться за упокой души Рэки, ведь в таком случае это означает, что она канет в небытие, освобождённая от земных тяжб, а этого юноше совсем не хотелось, — но он всё же понадеялся, что Кян найдёт в себе силы отпустить то, что так сломало его, пока он был жив. За кого и нужно молиться, решил Ланга, так это за живых. Им ещё жить и справляться с этим горем, чувством вины и болью утраты, которые, блондин был уверен, будут преследовать эту семью ещё долгие годы.       Собравшись, Хасегава остановился у входной двери и развернулся, чтобы глубоко поклониться Масаэ Кян. Он поблагодарил женщину за гостеприимство, за уделённое время, на что та лишь улыбнулась, прикрыв рот рукой, и небрежно махнула, благодаря юношу в ответ за то, что нашёл время и смелость зайти к ним. Ланга хотел попрощаться с Коёми, но та скрылась в своей комнате. Наверное, всё ещё злилась на него. Хасегава не мог винить девушку.       Ещё раз попрощавшись с Масаэ Кян, Ланга вышел за дверь. Юноша прошёл лишь пару метров вперёд, не успел даже покинуть территорию дома Кян, как вдруг дверь громко распахнулась, и наружу выбежала Коёми. Собиралась девушка явно второпях: кофта накинута наспех лишь на одну руку, а обувь не застёгнута до конца. Завидев Лангу, Коёми тут же устремилась к нему, а блондин встал, как вкопанный, едва не разинув рот, не понимая, чего ему ждать.       — Вот, держи.       Девушка остановилась прямо перед ним, тяжело дыша, и вытянула руку вперёд. Ланга непонятливо уставился на протянутую ладонь, сжатую в кулак, но невольно подставил под неё свою. Чуть помедлив, Коёми разжала кулак, и на раскрытую ладонь Хасегавы упала какая-то тёмная мягкая ткань. Развернув её, Ланга понял, что это бандана Рэки, которую тот так сильно любил носить. Парень в шоке взглянул на девушку. Та пристально смотрела на него, не отводя взгляда, но в глазах её стояли слёзы.       — Я не могу отдать тебе скейт, но... Ты тоже заслуживаешь иметь что-то, что будет напоминать тебе о Рэки. — Ланга видел, как тяжело даётся девушке этот жест признательности. — В конце концов, тебе он тоже был дорог.       Хасегава кивнул. Он был тронут до глубины души и совершенно не знал, что ответить.       — Спасибо, — наконец, проговорил он, крепко сжимая повязку в руке, вкладывая в эти слова всю благодарность. — Спасибо большое.       Коёми усмехнулась, кажется, довольная, и, кивнув, поспешила вернуться в дом. Ланга несколько мгновений стоял на месте, глядя ей вслед, а затем двинулся домой, обуреваемый самым разнообразным спектром мыслей и чувств, пока ткань банданы, бережно сжатая в ладони, приятно согревала сердце.