Дракон и протест

      Улочки столичного города вьются, как стебли лиан, опутывают низенькие двухэтажные дома своей нескончаемой сетью, огибают каждый участок земли и совсем теряются только далеко за границей. Кирпичные стены домов окрашены в бежевый оттенок, хоть и грязный от времени, но оттого не менее приятный глазу. Пологие крыши улыбчиво глядят квадратными трубами от печей, высокими шпилями, врезающимся в самый небосвод. Небо светлое и безоблачное, в нем отражается вся сущность свободы и радости, но только не человеческой. Плакаты на деревянных стендах пестрят бардовым цветом, режут глаза и вовсе сводят с ума. Рыцарский шлем, скрещенные шпаги и миллион мотивационных лозунгов. От них до тошноты плохо, ведь они повторяются от бумаги к бумаге, не меняются в стиле написания и несут одинаковый смысл. Брови прохожих хмурятся сами, непроизвольно и как-то машинально — каждый здесь устал от постоянного насилия. Насилия не физического, скорее, морального, даже какого-то почти незаметного, но сильнодействующего. Площади озарены извечными криками, толпой, выступающей против желания короны, и только несменные глашатаи разрываются на части, зазывая в ряды.       — И с чего они вообще взяли, что кто-то согласится идти на дракона? — тяжело вздыхает А́ртур.       — Деньги за это обещают несоизмеримые, поэтому и кричат на каждом углу о службе, — Эрих внезапно округляет глаза, будто что-то вспомнил. — Еще обещают принцессу ту — девушку небывалой красоты, правда, ходит молва, что она мертва, а не спит.       Артур так и остается стоять на месте с искривившимся лицом, точно судорога хватила. Какой-то старик, увидев его ужасную гримасу даже испугался, заверещал как раненое животное и начал бубнить неясные заклинания. Эрих прыснул усмешкой, но в открытую издеваться не решил, Артур был слишком раним на подобные вещи. Сам же Артур расслабил скулы, и лицо его приобрело привычную миловидную умиротворенность. Он оглядел площадь и вовсю возжелал закрыть уши, только бы не слышать мерзкий голос очередного глашатая — мужика лет тридцати с очень высокими нотами, изрекаемыми изо рта. Это недоразумение точно визжало как свинья, а не проговаривало слова. Артур нахмурился до складок на лбу, приложил ладонь к уху, будто она поможет спасти слух от ультразвука, и постарался найти место, более отдаленное от этой надоевшей какофонии. Эрих находился в некоторой отрешенности поэтому на него вовсе не подействовал зазывающий клич, но только смущала его обстановка. На площади, вроде как, вновь собрался небольшой митинг из протестующих против службы во благо короны и вовсю пытающихся завершить это дело — их с Артуром нахождение здесь делалось не обычной прогулкой, а косвенным отношением к митингующим. Пораскинув мозгами, Эрих наконец решился сказать приятелю, что нужно поскорее шевелить ногами и уходить отсюда. Их молчаливое наблюдение за всей комичной ситуацией порядком затянулось.       Свершилось же, что прямо напротив митингующих стоит огромный деревянный стенд на четырех ножках с извечными плакатами, призывающий всех неравнодушных идти в наступление под полным руководством короны. И плюющийся слюной во все стороны глашатай тут же; точно спектакль, поставленный умелым и знающим толк в шутках человеком. И ни одну из сторон нисколько не смущает нахождение друг друга: одни заняты своей бесполезной деятельностью, которая по их мнению принесет плоды, другой занимается примерно тем же, вот только с большим успехом. К глашатаю все же подходят некоторые отчаявшиеся, которым терять нечего. И дела у мужика идут как нельзя лучше, все же, людей, что будут за деньги даже голыми танцевать с бубном, гораздо больше найдется, чем тех, которые поддержат митингующих. А вот и погода начинает сгущаться, ведь к народу протестующему уже вальяжно идут чиновники, явно не особо восторженные всем действом. Однако, как бы то ни было, что те, кто идут на службу, что митингующие — одинаково попадают под прицел сущей опасности. Одних забьют дубинками, других забьют когтями или съедят. Эрих смотрит на ситуацию с точки зрения легкой смерти и понимает, что вторым будет легче отправится на тот свет. Их смерть будет легка и почти безболезненна, если свезет быть съеденным сразу, а не мучиться с оторванной конечностью. Артур же — натура лиричная и романтичная — видит ситуацию с другой стороны, с философской. Ему нравится думать, что каждый здесь находящийся умрет во имя чего-то. Одни во имя жизни и свободы, другие за желание денег, и, быть может, за искреннюю любовь к короне. И, хорошенько прикинув, понимает, что первые ему ближе к сердцу.       Эрих дергает Артура за локоть и отводит на противоположную улицу — пора скрываться от служащих, чтобы им не наваляли за просто так. Каких бы взглядов они не придерживались, а примкнуть к одной из групп вовсе не собирались. Еще бы им не хватало сдохнуть как собака под забором во имя чего-либо. Ни одному, ни второму такой расклад не нравился, ведь они хотят умереть от старости, или от болезни, но точно не за что-то. Потом на том свете ведь прохода душе не будет, всегда найдутся преграды и воспоминания о тех невыполненных планах, которые могли бы свершится, если бы не подобравшаяся смерть. Стоило бы хорошо задуматься над тем как провести жизнь дальше, чтобы не находится в извечном страхе за свою тушу, ведь чует сердце, повсеместная обязательная служба не за горами. Сначала набирают добровольцев ради сражения против дракона, а потом начнут забирать всех, потому что первая партия подохнет как таракан от отравы. Думается тоже, что дракона никак не одолеют, потому что он существо сильнейшее, люди ему не ровня, даже одного когтя его не стоят. Настолько слабо человеческое тело, что стоит на него только дунуть — тут же согнется в три погибели и загниет. Да и кому нужна принцесса, ведь о ней давно слагают страшные легенды, будто в полночь она превращается в небывалой красоты мужчину. Правда, было это до ее странной кончины, которую называют обычным ведьминским колдовством. Но какой здравомыслящий человек поверит в эти бредни, если она так и лежит неподвижно, точно мертвая: бледная, иссохшая и почти разгорается на ней разложение. При жизни, конечно, писаная была красавица, Артур даже думал над тем, чтобы вызволить ее из темной башни, но только сил не хватило — сношаться с мужиком не хотел.       — А ведь по-другому никак, — говорил тогда ему Эрих. — Чтобы избавить принцессу от чар, нужно совокупиться с ней обязательно в полночь.       Но в полночь утонченная девушка превращалась в мускулистого мужчину. Нет, Артур вовсе был не против, но подставлять свою пятую точку под терзания — не его занятие точно. Эрих тогда же предложил ему отыскать ту колдунью, чтобы помогла и наложила проклятие, и тогда в полночь Артур станет прилесной барышней, свершится у них все без извращений. Артур чуть от отвращения на месте не помер, не хватало ему только в девушку превращаться. Но какой бы не была красавицей ныне мертвая принцесса, а вызволять ее от лап дракона — тоже желания не возникало. Не даст Бог еще калекой после таких приключений остаться, а вдруг вернется умалишенным? Так тут совсем можно крест ставить на спокойно жизни. И даже полцарства не может затмить всю ту подноготную грязь, которая так и прет наружу. Хорошо было бы, если отдавали полцарства прекрасного и изящного, так отдают ту часть, которая остается вся в испражнениях дракона — кому только в голову придет согласиться с этим. Та цветущая, великолепная и несравнимая роща, которая множество лет радовала жителей города своим ароматом, ныне вся загнивает в продуктах жизнедеятельности. Даже митинги устраивали по поводу этого, чтобы в случае победы над драконом отдавали ту часть, которая пышет красотой, а не утопает в натуральном дерьме. Быстро прикрыли тогда митингующих, пару раз пройдя по их спинам дубинками. Вот потеха была сначала наблюдать за их бесполезными терзаниями по поводу вознаграждения, а потом за тем, как весело они разбегаются от наступающих чиновников.       И ведь не просто предлагают вступить в битву с драконом, так еще и ворваться в пещеру, в которой он почивает. Вот тут уже совсем абсурд начинается, ведь это перечит обычным устоям царства. Нельзя же нарушать чужую неприкосновенность, вникать в личные интимные границы, но, кажется, короне на свои правила все равно. Никому их нарушать нельзя, а тем, кто эти законы вершил — можно, обязательно только нужно ухмылку натянуть, чтобы точно желание возникло в челюсть красиво ударить. Руки у митингующих давно чешутся, сколько раз бедные глашатаи получали с размаху только за то, что просто появились на точке. Впрочем, их даже жалко, ведь они только пешки — маленькое звено во всей той паутине, которая тянется до самой короны. Почему еще никто не устроил массовый переворот и не начал настоящую революцию, ведь пора бы уже? Раз митинги так активно разгораются алым пламенем, то решились бы наконец на вооруженный конфликт против власти. Слишком скучно наблюдать за протестующими с их то смешными табличками, точно попрошайки возле таверн, просящие на жизнь. Пора устроить настоящее шоу, а не обычный нудный спектакль. Эрих даже попытался подтолкнуть своего знакомого, который помешан на теме свободы и отказа от службы, но ничего не вышло. Знакомого забили палками, когда насильно запихали в каземат. А забили ведь свои же, вот так новость на потеху остальным. И никого не смутила такая развязка, митинги шли дальше. Эриху и Артуру, впрочем, все нипочем. Не сдались им ни митинги, ни служба: начнут массово призывать — укроются где-нибудь в огороде у бабушки на окраине города, будут пытаться вербовать к митингующим — плюнут в лицо. Гораздо важнее сейчас пропустить пару стаканов в баре, ведь никогда еще хмель не был так вкусен, как в такой напряженной ситуации.       — Когда-нибудь сказочке придет конец, но только когда? — Артур потягивает очередную кружку эля.       — Тогда, когда дракон наконец отгрызет голову короне, — Эрих прищуривается, точно интересная мысль прокралась в его череп. — А знаешь что, Артур? Зря ты тогда не согласился на мое предложение сходить к той колдунье. Думаю, из тебя бы вышла замечательная девушка, я бы даже пару ночей с такой провел.       — Я твой рот на уду вертел, — Артур надувается как шарик, но улыбка продолжает играть на его лице.       — Ой, будто бы ты не согласился провести ночь со мной, — Эрих цокает и закатывает глаза.       — Конечно, с таким чуханом я бы отказался сношаться даже за хмель. А он для меня самое главное!