Ничья женщина

Гриммджо поворачивается к Орихиме, небрежно отпихнув оторванную ногу Лоли. Хозяйка конечности истекает кровью где-то за его спиной и сдавленно шипит что-то про капитана Айзена, который никогда не простит, но ее никто не слушает. Кровь повсюду: и на полу, и на диване, и в синих волосах Гриммджо. Даже на платье Орихиме попало. — Вылечи свое лицо, — советует ей Гриммджо, но Орихиме как будто не слышит. Она пятится, и заготовленные слова благодарности замерзают где-то в горле, когда она понимает, куда он смотрит. Лоли поймала ее за воротник, когда она пыталась бежать, разорвав лиф ее платья почти до талии. Бюстгальтер ей почему-то не дали — она постеснялась сказать об этом Улькиорре — и через прореху просвечивает голая грудь. Орихиме резко прикрывает ее рукой — этот жест вызывает у Гриммджо кривую улыбку. — Нельзя нервничать рядом с хищником, глупая, — почти ласково говорит он. — Я не нервничаю, — врет Орихиме. В первые дни заточения ей кажется, что между этим здоровенным громогласным арранкаром и Куросаки-куном есть что-то общее, но сейчас она понимает, что это не так. Куросаки-кун не будет глумиться над поверженным врагом. Куросаки-кун не будет смотреть на нее таким голодным и задумчивым взглядом. Орихиме такие взгляды хорошо знакомы. Грудь, растущая неприличными для школьницы темпами, обеспечивает ей стойкое внимание со стороны противоположного пола. Она стесняется своих форм и даже покупает специальное утягивающее белье, но это не спасает положение: мужчины свистят ей вслед, улыбаются и подмигивают, отпускают сомнительные комплименты и норовят прижаться в автобусе. Гриммджо не улыбается и не свистит, но Орихиме прекрасно понимает, что у него на уме. А в Лас Ночес нет Тацки, готовой встать на защиту подруги. — Куросаки-кун, — шепчет она, делая еще один шаг назад. Лопатки касаются стены. В глазах Гриммджо появлятся жадный блеск. — Кстати, да. Интересно, что скажет Куросаки-кун, когда узнает, что его женщина теперь моя женщина? — спрашивает он скорее у себя, чем у нее. — Может, хоть раз в жизни разозлится, и мы наконец нормально подеремся? — Я не его женщина! — севшим голосом отвечает Орихиме, вжимаясь в холодный камень. На глазах выступают слезы. Гриммджо прошелся ногами по ее мечте, хотя, скорее всего, сам не подозревает об этом. — Значит, ты ничья, — Гриммджо одним прыжком оказывается рядом, проводит языком по ее шее — от ключиц до подбородка, — тогда тем более... Орихиме дрожит, когда он разрывает на ней остатки платья, завершая начатое Лоли, и по-хозяйски мнет в ладони ее грудь. Ей хочется провалиться сквозь землю, впрочем, если под землю провалится Гриммджо, ее это тоже устроит. Она всхлипывает и тянется за обрывками белой ткани, но он перехватывает ее за запястье. — Руки прочь, а то и хакама порву. Будешь своего Куросаки голой встречать. — Я тебе не понравлюсь... — уговаривает она. — Я еще никогда ни с кем... Даже не целовалась. — Так целуйся, — почти приказывает Гриммджо и тянет ее за волосы, вынуждая запрокинуть голову. Орихиме послушно приоткрывает губы, позволяя горячему влажному языку проникнуть себе в рот. Это совсем не так страшно, как кажется, а если закрыть глаза, можно представить, что это Куросаки-кун. Гриммджо тяжело и хрипло дышит, всем телом вжимая ее в стену, целует сильно и глубоко, как будто и в самом деле имеет на нее какое-то право. Его руки повсюду: проскальзывают в прорези хакама, оглаживают бедра, сжимают маленькие аккуратные ягодицы, теребят клитор. Орихиме выгибается и стонет, пытаясь уйти от прикосновений, но у нее не получается. На смену всепоглощающему стыду приходит другое ощущение — будто по венам бежит жидкий огонь. Напряженный член упирается ей между ног — не то чтобы Орихиме сильно разбирается в членах, но этот кажется ей очень большим. "Он же не поместится", — нелепая мысль яркой вспышкой заполняет все ее сознание. Зарождающееся возбуждение гасит паника, Орихиме отталкивает от себя Гриммджо, упираясь ладонями в широкую грудь, и он — кажется, только от неожиданности — послушно отстраняется. Хмурится, недовольно сводя густые брови. — Ну что опять? Орихиме чувствует, что его терпение на исходе, но все равно не отводит взгляд. — Это же можно только по любви, понимаешь? Гриммджо смеется и выкручивает ей сосок — на этот раз довольно ощутимо — и Орихиме нравится. Дома она тоже иногда трогает себя так, стоя перед зеркалом в ванной. Но эти ощущения совсем другие. Они острее. Ярче. Слаще. Низ живота сводит сладкой судорогой, и ей нестерпимо хочется перестать сопротивляться, позволить наглым рукам и губам Гриммджо прикасаться к ней там, где она сама не осмеливается, почувствовать его большой член внутри себя. Гриммджо стягивает с себя форму, во всей красе демонстрируя Орихиме предмет ее интереса. У него красивое мускулистое тело, волосы в паху тоже бирюзовые, только чуть темнее. — У тебя есть секунд тридцать, чтобы в меня влюбиться, успеешь? Она неуверенно качает головой. У ее первого мужчины должны быть добрые карие глаза, а не дыра в животе через которую видно кровавые разводы на стенах. Так нельзя. Это нехорошо. Это неправильно. — Ладно, пробуем другой вариант, — Гриммджо с шумом втягивает воздух, скалится бешено и весело. — Твой Куросаки-кун сейчас валяется с пробитой грудной клеткой в одной из башен. Как скоро мы там окажемся, зависит только от тебя. Теперь ты достаточно влюблена? Орихиме ловит его взгляд, и на какую-то дурную минуту ей кажется, что он понимает, что именно ее беспокоит. А потом приходит другое озарение, еще более неожиданное. Ведь Гриммджо прав — она и в самом деле ничья женщина. Так какого черта? Хакама Орихиме снимает сама.