these walls.

Они сидят на небольшом холме.

 Прямо сейчас. Вокруг «вязко». Ужасно хочется пить. Горячий ветер, горячая земля, горячий воздух. Милли без кепки. Добавим немного сарказма, ну и скажем ей — умница, сейчас словишь солнечный удар, ну и расплавишься на месте. В груди болезненно тянет. Внизу виднеется знакомый трейлерный городок и съёмочные локации — как на вытянутой ладони.

 Люди маленькие, камеры ничтожные, машинки игрушечные. Разноцветные такие себе пятнышка. Целая мозаика и любимая ненужная головоломка. Дурацкий лабиринт из. Из — картона, дерева, металла, из ее больного сердца. Влюбленного сердца. Ну кайф. Милли невольно откидывается на локтях назад, подставляя лицо солнцу. Она жмурится, ничего вообще не видит, да и сделать этого не пытается, сама только знает, что рядом с ней Мэтт. Настоящий Мэтт. Не придуманный. Не илюзорный. Протяни руку, ну и прикоснись к нему — она этого не делает. Не станет. Откуда у нее на это право? Да отовсюду. По-моему, теперь она может его буквально припечатать к себе только одним словом. «Огонь». Нужно только попробовать, нужно научиться быть смелой. Ведь движение лечит страх, а страх убивает знание. Видит бог, это все для нее так же странно, как и для него.

 Правда. Мэтт крутит в руках стебелек травы и ничего не говорит. Он тупится взглядом на него, словно тот мгновенно его вводит в какой-то легкий, ну и незамысловатый транс. Белая рубашка липнет к телу.

 Милли (правда) не понимает, чем они занимаются. 
Но это кажется логичным, так как она сегодня проснулась в его постели, буквально вжатая в его ребра. А сам он не спал, только в потолок смотрел, ну и дышал часто, неровно. Будто бы не смог сомкнуть глаз ни на секунду. Сейчас у него они тоже открытые, ясные. Немой вопрос так и вертится вокруг его языка. — Ты рассказывала раньше, что тебе постоянно снятся кошмары. О чем они? — Смит по-дурацки выкидывает траву из рук, а потом запросто срывает еще один зеленый стебелек. В его пальцах тот перекатывается, сгибается, почти напополам ломается. Он глазами так и не смотрит на Милли, а Милли до смерти желает, чтобы вместо травы в его хватке отказалась она сама. Мягкая, решительная, юная, полная ласки и пепельного жара. Чтобы пристала к его ладоням так, что и с кожей не оторвешь. Блин, ну, жаль, конечно, что родственных душ не существует. Жаль, что эти вот легенды и старинные письмена оживают только в историях Таргариенов, а не прямиком тут. Девушка хмурится. Она опускается полностью на землю (головой), ну и руками закрывает себе лицо. Когда она начинает говорить, голос ее звучит приглушенно, тайно. — Наверное, я просто впечатлилась реквизитом, пустяки, — она пожимает плечами. — Насмотрелась на собранные фэйковые головы Драконов, на их зубы… потому вот и мерещится всякое. Придумала бы уже что-то по-интересней, ну в самом-то деле. — Есть разница между снами, ну и тем, что тебе может мерещится. Ну конечно. Мистер Всезнайка, Милли чуть ухмыляется сама себе, а потом робко продолжает говорить в пустоту. Слова льются поверх душного дня, они закручиваются Смиту вокруг горла, как цветы. Он кашляет. — Обычно… я оказываюсь на подобном холме, как сейчас мы с тобой. Стоит жара, я сама в одном белом платье по колено. Смотрю себе под ноги сперва, а земля дрожит. И слышится рев Дракона в небе. А потом он подлетает ко мне, даже не смотрит на меня, наверное, ну и сжигает пламенем. Начисто. Она забывается добавить, что обычно — от нее остается сплошное обугленное мясо и эта вот парочка костей. А она все дальше чувствует боль и страх. Но допустим, что мы живем в мире без деталей, потому зачем вообще таким делится. Правда? Мэтт подводит свой итог: — Любопытно. И все? Ладно. Если просто любопытно, то замолчи опять и больше ничего не говори мне никогда. — Ага. Милли фыркает. Мэтт отряхивает руки. Он утыкается локтями себе в колени, а глаза его останавливаются на облаках. Он затыкается. Молчание его долгое, привычное. Но Милли отнимает руки от своего лица, ну и поворачивает голову в сторону мужчины. Челка забавно падает ей на лоб. Она смотрит на Мэтта, а в грудине разливается объемная тоска и какая-то дурацкая любовь. Ей даже как-то нравится, что они просто себе сидят, ничего не делают. Иногда фразами берут и перебрасываются. А вообще — как обьяснить то, что они даже не сговаривались, чтобы сюда придти? Милли просто вышла из его трейлера, покрутилась у ступенек, даже сама не предполагала, что Смит последует за ней на улицу. Но он вышел. Вышел, достал свою эту сигаретку, зажал ее между губами, волосы пригладил, ну и пошел рядом с Милли. А теперь они на этом вот холме. Телепатия, магия — что из этого? Ровным счетом нихуя, ведь виноваты случайности. Так им захотелось, так они все и обустроили. — Зачем же ты идешь на холм тогда? Если знаешь, что умрешь? — вдруг отзывается Мэтт. Потому что… я не контролирую то, что делаю во сне. Просто себе появляюсь, а потом так же моментально умираю. — Я не знаю, Мэтти. Он глупо закатывает свои глаза. И не прикоснешься ты к нему, нет-нет, только наблюдать можешь. И слушать то, как он опять выхватывает какую-то свою истину из сердцевины того, о чем ты ему поведала. — Ты врешь. Импульс. Милли ловко поднимается, моментально выпрямляется, ну и подпрыгивает на ногах. Сандали слетают, разбрасываются в разные стороны. Смит даже на нее не смотрит. — С чего ты решил, что я вру? С того, что… Все твое тело тебя выдает. Она глазеет на мужчину доверчиво, открыто, с маленькой улыбкой на губах. Она сама на него же и засматривается. Вот если бы ее попросили бы его охарактеризовать сейчас, она бы сказала что-то типа — опыт, очарование, ну и так далее, так далее. Если бы ее вот попросили поговорить с ним о чем-то другом, кроме ее снов и чувств, она задала бы достаточно очевидный вопрос: «А о чем? Он знает буквально все.» И она бы не ошиблась. Она бы не ошиблись. (кроме, разве что, темы о любви) О ней он знает так немного, что становится дурно. Последние десять лет он работает в кино, а Киногильдия буквально молится на него. Какой-то лондонский универ отдал бы половину своих студенческих вложений только за то, чтобы он побывал в стенах лекторных залов хотя бы минуту-вторую, а национальный театр имени Королевы награждал его двенадцать раз подряд в этой вот тупой номинации «актер месяца». Хм. Они бы все сказали, что он очень спокойный. Но если вы знаете Мэтта лично, то никакое спокойствие ему не присуще. Так может казаться, прикинуться вам сперва, но взаправду, он вообще не спокоен. Ни внутри, ни внешне. В четырнадцать он играл в футбол, был нападающим, вертел мячом так профессионально, что Лига поменьше показывала средние пальцы Лиге по-выше. Если бы его тренеров попросили охарактеризовать его, они бы скорее всего сказали — спокойный, опытный, не конфликтный. Они бы все выиграли в номинации «Самые тупые люди года». И никто бы не ошибся. Милли любит Мэтта, кажется, «таким чувством», как и ездить в родительский дом каждые выходные, когда предоставляется такая возможность, (ибо она еще маленькая, она еще маленькая), ей нравится то, как он говорит, ей нравятся его аналитические размышления, хотя вот так прикол, да-да, жизнь совсем не математика, она — непредсказуемая. Все подружки Алкок думают, что Мэтт привлекателен. Но это не мешает ему быть еще и моментами очень странным, даже пугающим. Они говорят — он что-то скрывает, он однозначно что-то скрывает. Эмили в этом на сто процентов уверенна. Милли никогда бы не сказала, что он спокоен. А еще, она бы никогда не захотела бы его тело и душу: нет-нет, она бы не смогла. Вот видите? Но она здесь. Сейчас она здесь. Сейчас она уверяет себя, что она сама спокойна. Ей нужно быть такой, потому что просто напротив… ох, просто напротив Мэтт, ее очарование, ее желание, ее огонь и ее липкая боль. Сердце прыгает где-то в горле. Еще немного, ну и оно просто разорвется в клочья всем нам под ноги. Милли не знает, сможет ли она выбраться живой из этой непонятной темы, что дробит ей голову так настойчиво, так невообразимо. Хоть она и маленькая, но совсем не глупая. У нее хорошо развита интуиция. А еще, она оценивает реальность объективно. Старается оценивать реальность объективно. Это ее маленькая суперсила, это точно. Если бы ее попросили бы его охарактеризовать, она бы сказала что-то типа — опыт, ну и так далее, так далее. Милли закрывает глаза. Глаза Мэтта встречаются с ее глазами. Он спокоен. Твою же мать. От него веет таким пониманием момента, что случается какая-то фигня полнейшая. Алкок робко подходит к нему, опускается на коленки перед ним, а потом тупо так обхватывает его затылок руками, а носом ему в шею утыкается, вдыхая запах его тела и дорогого этого парфюма. Внутри все стягивается в пружину, заклинивает и захлопывается капканом. — Зачем приходить, если знаешь, что ты умрешь? — Он опять спрашивает, но его руки ее вообще не касаются, только тело напрягается так сильно, будто он весь каменеет. — Как думаешь? — Моя участь в этом неминуема. Мне суждено сгореть. Милли прижимается к мужчине еще ближе. Она буквально вжимается в него, между его бедер. Губы начинают вытворять какую-то липкую херню, а ее язык мокрой дорожкой проходится по соленой коже. Она ощущает его пульс — сердце бьется горячо, неровно. Мэтт громко выдыхает воздух ртом. — А что будет после, Милли? Ну, после. После того, как ты сгоришь. Как ты расплавишься. Превратишься в пепел? В гору камней? Или унесешь с собой еще кого-то, а? Это невероятно эгоистично, знаешь? Она знает. Она чувствует, как ее соски прижимаются к его полу-голой груди. Еще один маленький поцелуй ложится ему прямо под линию челюсти. — Отвечай. — Я не знаю. Мэтт вдруг обхватывает руками ее за голову, заставляя девушку прижиматься к нему своим лбом. Это немного больно, он давит на ее висок пальцем, но это терпимо. Алкок зажмуривается, но тут же открывает глаза опять. Смотрит на то, как четко меняется его радужка, как становится темнее, опаснее. — Я правда не знаю, — она шепчет это ему в губы, облизывается, хочет податься опять вперед, но его руки ее удерживают. — Может, тебе придется сгореть вместе со мной. Мэтт ведет скулами. — Может, я не хочу этого. Зачем ты вообще проектируешь на себя Рейниру? Ха. Может потому, что Рейнира получила желаемое. Она получила Деймона. Она прожила с ним связь, окунулась в нее с головой, она победила. И он был рядом. Все время. Он стал для нее самым настоящим союзником, кроме яркой и чистой любви, конечно же. — Ты бы сам спроектировал на себя Деймона, Мэтт. Хоть разочек помимо съемочной площадки, понимаешь? — И что-бы это дало? Да все. Это бы дало все и поменяло бы все. — Ты что-то ко мне чувствуешь? На самом деле? Скажи правду. Она нагло от него отстраняется, потом резко тянет за волосы — Мэтт запрокидывает свою голову. Он сглатывает, кадык подпрыгивает. Светловолосая тут же наклоняется и языком чертит круг вокруг него. Она вычерчивает какие-то слова на Валирийском, не иначе. Смит узнает слово «дядя». — Когда ты отлипнешь от моего горла, может быть… и скажу тебе правду. — Говори так, не обращай внимания, — она его дразнит, так тупо дразнит, будто не сама только что боялась вообще к нему притронуться. Что поделать, так это все и происходит. Милли чувствует, как его член упирается ей в бедро. — Ты мне симпатична, — Мэтт говорит настороженно, медленно. В голове гудит от жары и от мокрого безобразия, которым занимается Алкок. — Я точно хочу знать, как это… быть в тебе. Как туго и влажно внутри тебя. Но- — Но? — Это не отменяет того факта, что я абсолютно не знаю, что мне с тобой делать. Милли отрывается от него, она подается назад так, чтобы увидеть его лицо. Зажмуренные глаза и открытый рот. Ее указательный палец тут же прикасается к его нижней губе. — Ты прилипала. И ты слишком эмоционально вовлечена во все, что с тобой происходит. Это проблема. Для меня, — Он невесомо целует подушечку ее пальца, а потом берет саму ее руку в свою, губами ведет по внутренней стороне ее ладошки. — После любого нашего взаимодействия, ты… скорее всего, привяжешься. — А ты? — Я умею это контролировать. Молодец, ага. — Когда ты мне вещал о Фабиане, так горячо и несдержанно, я уже была подумала, что ты в меня правда влюбился. — А? Мэтт тупо сводит брови на переносице. Милли наконец-то седлает его бедра, как тогда на пляже. Она не дышит. — Я не верю ни одному твоему слову, к слову, — она начинает хихикать, ну и ерзать. — Мне кажется, что тебя никогда раньше не заботило, что потом будет с девушкой, которую ты трахнешь. Ну, факты. Мэтт ухмыляется. — Ты первая такая. Мне тебя- — Жаль? — Мне тебя хочется больше, чем других. М-м. Милли робко наклоняется, а потом оставляет небольшой поцелуй в уголке губ Мэтта. Она прикасается к этому уголку языком. — И что делать? — А ты знаешь? — Понятия не имею. Супер. Мэтт опять цепляется руками за ребра Алкок, ну и обнимает ее. Этот жест больше ласковый, чем наполненный желанием, потому Милли чуть было не расстраивается. Она подавляет в себе слезы, сильно-сильно прикусив щеки изнутри. Когда он с ней просто добрый — ей отчетливо «расклеено». Никто раньше никогда с парней и мужчин не был с ней добрым. Они умели напускать это, одевать маски, но никто не прикасался к ней вот так, как сейчас Мэтт — бережно, правильно, почти-что влюбленно. — Мир? Это звучит по-детски, ну и Мэтт прыскает со смеху. — Думаешь, что мы с тобой ссорились хоть раз по-настоящему? — Нет. То все была фигня, как-то остро и колко было. Заносчиво. Высокомерно. Теперь я хочу, чтобы было «хорошо». Так мы еще не пробовали. — «Хорошо», это как? — Смит проводит носом вдоль щеки Милли. — Без этих скандалов? Боюсь, что не получится. Тебе нужен жар, чтобы подогревать кровь. — Но в таком случае и становится больно, дурак. — Больно будет и с «миром», Милли. Пока ты не получишь то, чего ты хочешь. На данный момент наши желания не совпадают, как видишь. Алкок втискивается в мужчину, надавив на его эрекцию. Мэтт чертыхается. Он лукаво поглядывает на девушку. — А что же происходит прямо сейчас? Действительно. Очевидно. Мэтт пропускает влажный стон со своей рта. — Мы не будем по-настоящему трахаться, — выдыхает, выдыхает, облизывается. — Ты прилипала. А ты дурак. Мы равные, посмотри на нас. — Блин, ну можем тогда поиграть в песочнице с машинками, когда придем к трейлерам, — Милли закатывает глаза, делясь с ним иронией. — Это тебе больше по душе? Мэтт резко и без предупреждения больно цепляет Милли пальцами за подбородок. Глаза его пьяные, едва ясные. Радужка прячется за целым зрачком. Губы переломаны в ухмылке. — Но я все еще могу- Он почему-то затыкается. Легко уворачивается от девушки, поднимается на ноги. Стоит себе секунду, потом стягивает с плеч рубашку и опускает ее на траву рядом с Милли. Аккуратно ее расправляет, пуговицы заворачивает внутрь. Потом склоняется, берет Алкок за локти, ну и опускает ее спиной на ткань. Голова с белыми-белыми волосами чуть было не ударяется об землю. — Что ты?.. Увидишь. Узнаешь. На мгновение становится смущенно и странно. Но потом Мэтт сам вот опускается на колени, ну и большими ладонями своими ухватывается з лодыжки Милли. — Почему ты обычно в юбках и платьях, а сегодня в дурацких серых спортивных штанах? — Отстань от моих штанов, понял? — Милли фыркает, но ее напускное раздражение тут же испаряется, когда мужчина тянется к резинке этих штанов, чтобы опустить их вниз, чтобы стянуть их нахер. — Ты что… собрался- — Не говори, что ты этого не хочешь, — штаны летят вниз, солнце тут же целует Алкок в бледную кожу бедер и коленок. Мэтт цепляет глазами каждый сентимент ее голого тела. — Такое выделывала на мне тогда на пляже, что- — Тогда было темно, — румянец кусает за щеки, за шею, он пятнами идет по груди. — Ч-черт, всему винной то, что ты меня разглядываешь. — Как я тебя разглядываю, это разные вещи, — Смит наклоняется, он оставляет влажный короткий поцелуй на лодыжке. Пальцами сжимает кожу бедер. — А чего ты сама ожидала? Что будет так, как у тебя с Фабианом? Прости, у меня другая философия. Мне нужно поглотить тебя целиком. Милли дергается. Фраза звучит двойственно, учитывая то, что он сейчас задумал. — Просто думала, что ты будешь увлечен своей страстью так сильно, что не станешь меня рассматривать. Наивная дурочка малолетняя. Столько огня, а все еще неуверенная. — Я даже не снял с тебя белье. Пока что, — его руки легко оглаживают ее коленки. — Ты паникуешь заранее. Кто так делает? Это даже нелогично. Ее начинает потряхивать. Милли резко зажмуривается, сильно-сильно. Она опять сама же чувствует его влажный поцелуй — теперь на внутренней стороне бедра. — У меня это впервые так… в ясный день, с- Мэтт останавливается. Он заглядывает Алкок в лицо. Улыбка исчезает, возвращается эта серьезность и какая-то его глупая призрачная «доброта» и ласка, что так сильно выедает внутренности. Он говорит: — Рейнира бы потребовала этого у Деймона, как думаешь? Кровь бы кипела нещадно. Чтобы он опустился вниз, чтобы он протолкнул в нее свой язык. Это форма преданности. Это то, как нужно ее показывать. Она Королева. Милли сглатывает. Она смотрит на Смита во все глаза — она его ужасно любит. Все в нем в ней отзывается — как он говорит, что он говорит, как у него эти волосы лезут в разные стороны, ну и каким сейчас он есть одержимым. Это новые грани — ты либо принимаешь их, либо нет. — Ты так отчаянно хочешь показать мне это, да? Еще бы. — А ты так отчаянно хочешь, чтобы я это сделал, не так ли? Я вижу то, как отзывается твое тело, малявка, — Мэтт по-доброму смеется, ну и ловко ведет пальцами поверх ее мокрого-мокро белья. — Тут нет места смущению. Не со мной. Никогда. Никогда. Мужчина целует ее в губы. Глубоко, горячо, с языком. Они почти-что сталкиваются своими зубами, ну и Алкок пропускает громкий стон. Она цепляется в его волосы, потом лижет его губы, ну и бессловесно умоляет его сделать начатое. Смит понимает. Он стягивает с нее белье, отстраняется, подается назад и утыкается себе в пятки. Потом ловко берется за ее ноги, ну и разводит их в стороны. Широко. Для себя. Милли жмурится. Но долго глаза закрытыми держать не может, ее съедает интерес, потому она опять их открывает, опять натыкается на лицо Мэтта. А он завороженно смотрит на то, какая она мокрая; Его взгляд прожигает в ней дыру, честное слово. Становится до жути волнительно. — Тебе нравится то, что ты видишь? — Ее голос буквально подлетает на целую октаву. Несомненно. На все сто процентов. Мэтт улыбается. Он ничего не говорит, только наклоняется ближе, его дыхание ощущается на коже. Милли подавляет в себе желание сдвинуть ноги. Но ее саму удерживают от этого его крепкие руки. — Я хочу тебя слышать. Мне нужно тебя слышать. Все слышать. Каждый звук с твоего прекрасного рта. Договорились? И прежде чем она вообще ему отвечает, прежде чем в ее голове вообще появляется ответ — Мэтт прикасается к ней языком. И наступает моментальный крах. Под веками искрятся звёздочки, цвета, паутина из желания. А он ведет языком вдоль нее самой, а потом губами впивается в ее клитор. Милли отчаянно стонет. Она сама не думала, что обладает таким диапазоном голоса — но как хорошо, что они на этом холме, что тут никого нет. И никто сюда не заявится. Мэтт всасывает ее в себя, он мажет языком (как ей кажется) такие же валирийские слова поверх нее, как и она раньше… у него на горле. Ток моментально замыкает буквально все тело, позвоночник, кости, он стягивает нервы. Алкок подается бедрами вперед. Она выгибает спину, когда его мокрый и горячий язык проникает внутрь нее. Бля, от такого запросто сдохнуть можно. Это чувствуется скользко, липко, вязко и правильно. Потому что Мэтт (каким-то) образом знает, куда надавить, он знает, как нужно ее вылизывать, у него это знание, вероятно, шло в комплекте с самым его рождением. — Боже, — она так развязно стонет, что даже сперва не может нормально ухватится за его волосы, чтобы дать себе хоть какую-то иллюзию контроля. А контроль вообще слетает нахрен, когда Смит на секунду отстраняется, ну и она видит его этот вот подбородок, полностью перепачканный в ее смазке. Глаза в глаза, дыхание под дыхание. — Блякакжехорошо. Одним словом. Только одним словом, потому что по другому невозможно. Мэтт ухмыляется. Он опять возвращается к ней, в мокрую влажную тесноту, пробираясь языком все дальше и дальше. Пальцем правой руки играясь с ее клитором. А левую он переплетает с ее рукой, прижимая их к ее животу. Бля. И двигается он в ней настолько быстро, с каким-то своим ритмом, что еще чуть-чуть — ну и можно ловить сумасшедший приход. — Вкусно, вкусно-вкусно, — совершенно одержимо лепечет Мэтт, между его касаниями, между всем сумасшествием. — Идеально. Он возвращается губами к ее клитору, а потом толкается в нее двумя пальцами правой руки. Внутренние стенки тут же обхватывают его, почти удерживают на месте. Милли всхлипывает. Она ощущает, как он медленно движется вглубь, сантиметр за сантиметром, она слышит звуки, которые он издает, когда буквально «ест» ее; Глаза закатываются. Пальцы на ногах поджимаются. Она опять выгибается, пальца Мэтта поглаживают ее внутри, а язык кругом скользит по ней самой. — Я сейчас… — Милли пытается ему сказать, хоть что-то сказать, но слова утекают, они забываются. Мэтт ускоряет движение пальцами, раз-через-раз наоборот медленно их раздвигая, почти вынимая из нее. Еще пару секунд — ну и Алкок замирает, сжимается, а потом рассыпается на миллиард кусочков. И пока она это делает, пока она умирает и возвращается к жизни опять, Мэтт не останавливается. Он не останавливается. Он сам же так ловко продлевает ее удовольствие. Святой, не иначе. Грудь неровно поднимается, а сознание уноситься куда-то далеко-далеко, туда, где боли даже не существует. Только сплошной иллюзорный рай. Ее собственный. Мэтт отстраняется. Он ласково гладит ее ноги, потом коленки. Ну и в самом конце сам же языком стирает капельку пота у нее около виска. Смотрит ей в лицо одурманено, почти что счастливо. — Ты в порядке? Милли кивает. Она открывает глаза, сталкиваясь с его собственными. — Ты слушал мое тело? — Она задает ему такой простой вопрос, совершенно неправильно сформулированный в ее голове перед этим. Мэтт, кажется, сразу же понимает, о чем она. — Просто ты сразу же знал, что делать. Конечно. — Да. Только так можно узнать, как тебе понравится больше. Нужно его чувствовать. И слушать, ты права. Милли тянет к нему руки и они опять целуются. Она буквально ощущает свой вкус у него на языке. — И? — Твое тело «пело», малявка. Только самый глухой и пришибленный не отозвался бы на его зов. Ты чертовски вкусная девчонка, ты это знаешь? Милли заливается румянцем. Ну вот опять. Она привстает на локтях, жмурится от солнца. Мэтт ловко тянет свою рубашку у нее из-под спины. Потом он ее складывает в три раза, ну и бегло стирает липкую смазку у нее с бедер. Становится хорошо. И так сонно, что аж страшно. Милли тянется к мужчине и опять утыкается ему в шею носом. — Спасибо. — За что ты говоришь спасибо? За то, что пустил к себе. Не в сердце, может, но домой. За то, что не отвернулся от меня, когда я прижалась к твоим ребрам в своих этих вот кошмарах. За то, что не разозлился. За то, что постарался понять, ну и немного (все-таки) честно поговорил со мной о нашей «небольшой» проблеме. — Просто за то, что ты есть, — она мычит это ему куда-то в шею, это почти-что полное ее признание в любви. Такое простое и сопливое. Может, даже детское. Поебать. — И что ты сейчас со мной. Мэтта пробивает дрожь. Привыкнуть к вечным играм и подколкам — это одно. Ощущать то, как она сжимает твое тело пальчиками, ну и говорит вот это вот безобразие — другое. Ему ли не знать. А он и не знает. Остается просто лениво поцеловать ее, медленно-медленно, до жути сладко. Остается просто не замечать в ее глазах тоски и какой-то переломанной боли; И не вестись на свою же собственную. Они опять проводят больше часа на холме — каждый в своих мыслях. Смит рвет траву, скручивая стебельки в причудливые узоры, пока солнце тупо сжигает его голые плечи. А Милли рядом, головой лежит у него на бедре, а сама читает что-то в своем телефоне — текст маленький, дурацкий, пол экрана засвечивает. У нее есть еще два часа, прежде чем спуститься вниз, переодеться ну и пойти отыгрывать Рейниру. Она надеется на то, что у нее есть впереди вся жизнь, чтобы провести ее рядом с Мэттом. Но это все сказки, они ничего не имеют общего с реальностью. Но пока они тут, на этом вот холме — все возможно. Мэтт переплетается с Милли пальцами.