Нервные срывы и кофе

Му Цин ненавидит сидеть с детьми. Он не то чтобы совсем уж бесчувственный, родных сестер он, конечно же, любит и всячески потакает, насколько его вообще хватает, чего не скажешь о чужих детях, но и у его братской любви есть свой предел. Когда старшая разрисовывает его конспекты по матанализу сердечками, или заплетает ему косички, — которые не умеет заплетать, но он ее как-нибудь научит — больно оттягивая пряди и спутывая длинные нежные волосы в безнадежный ком, он терпит, лишь мрачно поджимает губы и дышит носиком, чтобы глаза не закатить. Он любит своих сестер. Младшую, мелкую совсем, которая только и может, что орать ему в ухо и слюнявить рубашку, тоже, хоть с ней и поджимает губы, недовольно пыхтя, чаще. Ну не может любовь к этим двоим перекрыть тот факт, что его и взрослые люди-то выбешивают, когда начинают от него что-то требовать, так что только природное изящество заставляет отвечать лишь сарказмом, а не вертящимся на языке «вау, какие у нас запросы, а пососать не хочешь?». А уж с существом, которое только то и делает, что орет и требует, одному морскому ежу известно что, которое, тем не менее, ни сарказмом, ни прямым текстом не пошлешь, дела обстоят и того плачевнее. Но в отличие от контактов со взрослыми людьми и чужими детьми, вопроса быть или не быть на постоянной основе нянькой для двух мелких сестер жизнь ему не задавала. Впрочем, обычно он больше помогает матери по вечерам, и к тому уже давно привык, это ничего. А вот дни, когда матери требуется срочно куда-то отлучиться на день без возможности взять младшую с собой, и она с жалобными глазами поворачивается к Му Цину, ведь кто еще выручит, если не хороший сын, и вроде бы не совсем безнадежный брат, для самого Му Цина являются демо версией ада. Вот, смотри, человек, будешь гневиться, богохульствовать и заниматься мужеложеством, будешь после смерти вот этим вот всем целую вечность без продыху заниматься. Впрочем, для него выбор между вечными мучениями в аду за мужеложество и даже мизерной вероятностью случайно стать отцом все так же очевиден, как ни крути. Сейчас мелкая орет вот уже который час подряд, что бы Му Цин ни предпринимал, и мысли о каком-нибудь котле в аду и вовсе кажутся мечтой. У нее, очевидно, лезут зубы, или чертовы колики, или не выспалась, или нутром чует, какая жизнь сука. Или все сразу. Или еще что. Му Цин, откровенно говоря, готов поверить и в какой-нибудь сглаз, ибо только с бубном он над сестрой поскакать и не попробовал, а все адекватные меры не помогли. На то, чтобы уложить ее спать, у него уходит два часа и половина оставшихся с прошлой сессии нервных клеток, так что к тому моменту, как он укладывает наконец-то затихшего ребенка в кроватку, он ее едва не роняет от трясущихся рук. Он медленно опускается в кресло и даже облегченно выдыхает как можно тише, чтобы не разбудить ненароком. Он клянется, если он случайно ее разбудит, он вскроется, честное сл— Ровно в этот самый момент в абсолютной тишине комнаты прямо из-за стены раздается громкий скрип тяжелой и передвигаемой по полу массивной мебели, а следом стук молотка о, судя по всему, забиваемый конкретно в эту самую стену гвоздь. Сестра просыпается незамедлительно, и принимается истошно орать еще до того, как открывает глаза, и Му Цин… он клянется, что нет ничего ужасного, что он громко и грязно матерится, младенец все равно этого помнить не будет, а кого-то это спасет от смерти. Может быть, это не точно. Он подхватывает сестру на руки, слепо затыкая ей рот соской, и даже не пытается ее укачать. Он ее любит, но честно, если он подержит ее на руках еще хотя бы пять минут, кого-то заберут на скорой. Либо его самого с нервным срывом, либо этого ублюдка за стенкой с проломленным молотком черепом. Его предел настал настолько стремительно, что он вообще не в состоянии что-либо соображать сейчас, его хватает только на то, чтобы аккуратно покачивать ребенка, пока нога яростно стучит в соседскую дверь. Соседа он знает не то чтобы хорошо, видит его иногда в универе, но учатся они на разных факультетах, лишь с одной в неделю общей парой, где Му Цин строчит конспекты на переднем ряду, а этот ублюдок дрыхнет на самой дальней. Так что знает Му Цин о нем не много, и теперь к этим скудным фактам прибавляется и тот, что он ублюдок. Фэн Синь открывает сразу, на нем безрукавая майка с зацепленными на ворот наушниками, а лицо удивленно вопросительное, и если Му Цин не опустится до убийства, это будет чудо из чудес. Вместо этого он опускается до мощного потока грязной брани, который матушка от него не слышала примерно никогда, а сам он считал себя выше того, чтобы выражать свое недовольство столь вульгарно. Кажется, он угрожает засунуть этот молоток ему в задницу, что тоже не в его стиле, но, предки, лучше так, чем угроза убийства. — Воу, я думал, ты только надменностью и пренебрежением унижать умеешь, — выдает Фэн Синь, терпеливо — скорее в шоке — дождавшись, пока у Му Цина кончится воздух. Что ж, очевидно, он о Му Цине знает чуточку больше, чем имя, но это не слишком удивительно: репутация она такая, как жаль, что ему не жаль. Му Цин делает глубокий вдох и стискивает зубы, заставляя себя медленно выдохнуть. Спокойно. Дышим по квадратику. Сестра в его руках все еще заливается ором, никак не впечатленная тем, что на протяжении двух минут кто-то смел быть громче нее. Фэн Синь кивает на нее. — Вижу, вы точно родственники. Ты, падла, бессмертия поел? Если бы у Му Цина был хвост, он бы сейчас забил им этого урода до смерти. Вместо этого он лишь зло щурит глаза, и впихивает сестру ему в руки. Его собственные хотят что-нибудь разбить, и держать в них ребенка больше нельзя. Фэн Синь принимает эту ношу чисто на автомате, хлопает глазами пораженно, но Му Цину так сказочно поебать, если бы хоть кто-то мог представить. Он вытягивает соседа за плечо из его собственной квартиры, и машет рукой на дверь в свою. — Иди и сам ее теперь укладывай, раз разбудил, ублюдка кусок, — заявляет он непрекословно. Фэн Синь смотрит на него, выпучив глаза, и открывает рот, чтобы что-то возразить, но Му Цин отвечает ему взглядом настолько злым, что он затыкается. Видимо, состояние Му Цина столь очевидно фатальное, что даже этот долбящийся в стены — и кто его знает, во что еще — дятел приходит к выводу, что лучше сейчас прикусить язык. — Ладно-ладно, расслабься только. Держа одной рукой притихшую от вида незнакомого человека девочку, второй рукой он закрывает дверь собственной квартиры и аккуратно подталкивает Му Цина в локоть, в сторону соседней квартиры. Тот лишь раздраженно шипит и впускает соседа к себе домой. Когда они оказываются в заваленной игрушками, пеленками, бутылочками, тизерами, чистыми и, прости господи, использованными подгузниками, и прочей хренью, от которой у Му Цина уже дергается глаз, Фэн Синь замирает в растерянности. Девочка в его руках снова начинает хныкать, а Му Цин же лишь молча опускается в кресло, прямо поверх какой-то погремушки и абсолютно бессильно прикрывает глаза. — И что мне с ней делать? — спрашивает Фэн Синь беспомощно. У него никогда не было опыта общения с детьми младше пяти, и не то чтобы он горел особым желанием. — Успокоить и уложить спать, — отзывается Му Цин холодно. — Как хочешь. Ты производишь впечатление парня, который может случайно заделать кому-то ребенка, и потом узнать об этом через год, так что давай, тренируйся. — Любопытно, конечно, по какому критерию ты это определил, но давай я не буду уточнять и просто представлю, что это комплимент моей внешности, — хмыкает Фэн Синь, силясь не показать, как у него по спине от этого почти попадания пробежали мурашки. У него была одна бывшая, с которой они повстречались пару месяцев, а недавно — как раз через год после их расставания! — он узнал, что она родила ребенка. Прежде, чем выяснить, что зачала она аж через два месяца после их разрыва и от парня, с которым до сих пор вместе, успел несколько раз мысленно умереть, так что до сих пор иррационально побаивается трогать девушек. Мелькает сильное подозрение, что Му Цин каким-то образом в курсе этой истории и поддевает его со знанием дела, но нет, правда в том, что Му Цину слишком плевать на людей, чтобы узнавать и тем более запоминать о ком-либо хоть что-то, и это знают все. — Ага, мечтай. Это был намек на то, что ты тупой и безответственный, — шипит Му Цин, приоткрыв один глаз. Фэн Синь набычивается, словно готовится ответить такой же грубостью, но ребенок в его руках начинает плакать сильнее, и он решает отвлечься на нее. Наблюдая за Му Цином в аудитории и коридорах, он не раз подмечал его привычку ставить людей на место, тыкая их носом в то, как легко и профессионально он делает то, с чем они не справились, демонстрируя тем самым свое излюбленное холодное превосходство, и сейчас решает поступить так же. У него нет опыта общения с детьми и, вопреки мнению Му Цина, не слишком развит навык общения с девушками тоже, но в подростковом возрасте он вырастил и выдрессировал аж двух щенков, да и в целом был парнем легким на подъем и улыбчивым, а это уже хоть что-то. Он улыбается девочке своей самой яркой и милой улыбкой, на которую только способен, и принимается воодушевленно с ней сюсюкаться, отвлекая ее от, какого бы там ни было недовольства, смешными рожицами и легким щекотанием. Му Цин смотрит на это с неким скепсисом и насмешливо хмыкает, но сестра на эту дешевую клоунаду ведется и начинает смеяться, и он позволяет себе чуть расслабиться и закрыть глаза. Уши, впрочем, все так же сфокусированы улавливать малейшие звуки. Он не настолько спятил, чтобы доверять ребенка кому попало безоговорочно. Фэн Синь же в свою очередь результатом доволен и воодушевляется, выуживает с ближайшей поверхности какую-то погремушку и принимается показывать девочке, но когда видит, что ту больше интересуют его браслеты, позволяет ей играться с ними. — Не давай ей тянуть это в рот, они не стерильные, — предупреждает Му Цин, не открывая глаз. Фэн Синь свои только закатывает. Сам знает. На то, чтобы полностью успокоить ребенка уходит минут пять от силы, после чего она начинает тереть глаза кулачками, и Фэн Синь пытается ее укачать. Слыша, что все затихло, Му Цин комментирует: — Не тряси ее так амплитудно, это тебе не гантеля. — С-ка, ты даже не смотришь! — шипит Фэн Синь, но послушно сбавляет темп, понимая, что действительно качает ребенка слишком быстро. — Мне и не надо, по тебе и так понятно, что контролировать силу, это не про тебя. — Какое несправедливое замечание, раз уж я до сих пор контролирую себя, что б не применить силу и не заткнуть тебя. Му Цин на это лишь брезгливо фыркает и не удостаивает Фэн Синя ответом. Тот же вздыхает и принимается напевать ребенку какую-то песню, что крутилась у него в голове с утра. Она даже близко не колыбельная, а если вслушаться в текст, еще и пошлая, но он искусственно замедляет и растягивает ее на более мелодичный манер, пропуская неприличные слова, а смысл песни ребенок все равно не поймет. — Эта та отвратительная песня, которую Пэй Мин орал своей очередной девчонке на весь коридор на прошлой неделе? — вздергивает бровь Му Цин. — Мгм, приелась. — Это самая тупая песня, которую слышал свет, не засоряй уши моей сестры этим кошмаром, — отрезает он. — Да ладно тебе, ей кроме звучания ни до чего дела нет, — отмахивается Фэн Синь, продолжая напевать тот же мотив. Справедливости ради, звучание ребенку и впрямь нравится, хоть Фэн Синь и фальшивит время от времени. От того, что он силится петь тихо и успокаивающе, его голос звучит низко и вибрирующе, но тем не менее ласково, что в итоге создает довольно убаюкивающий эффект. У Му Цина и самого глаза слипаются, но это лишь его измотанность и не более. Задремать он себе все равно не позволит, оставлять сестру с рандомным парнем из универа без прямого присмотра самого Му Цина он не намерен. Даже если этот рандомный парень уже год живет в соседней квартире и два или три раза одалживал у мамы Му Цина соль. Агхх, купи уже себе свою пачку, что ты таскаешься-то сюда?! Ребенок каким-то необъяснимым чудом засыпает через пять минут. Му Цин смотрит на это, пытаясь не показать своего удивления, и холодно указывает Фэн Синю положить ее в кроватку. Он чувствует себя несколько преданным, от слова «предательство», но он явно выше этого иррационального дерьма, чтобы его рефлексировать. Фэн Синь подходит и наглейшим образом садится на подлокотник его кресла, так что лишь физическое изнеможение не дает Му Цину задрать ногу и пнуть его в зад, чтобы слетел на пол. А, ну еще он выше этого, да. — Она уснула, — оповещает Фэн Синь шепотом. Му Цин закатывает глаза, полностью скрывая черную радужку. Надо же, какое неожиданное открытие, он ведь даже не заметил! — Поздравляю, десять очков Пуффендую, — отвечает он ядовитым шепотом. — О, наш Когтевранец шарит за поттериану, — притворно удивляется Фэн Синь. — Теперь в моих глазах ты самую малость ближе к образу нормального человека нашего возраста. — Ты уложил ее только потому, что она уже спала, пока ты ее не разбудил, — отрезает Му Цин надменно. — Или просто, чтобы нормально ладить с детьми достаточно не выглядеть так, словно хочешь безжалостно убить десяток человек, да только в свой плотный график это впихнуть не можешь, — услужливо подсказывает Фэн Синь, и этот самый убийственный взгляд черных глаз никак не намекает ему заткнуться. — Ну знаешь, улыбаться им, там, сюсюкать, а не как ты со всеми. — Лицо свое завали, — шипит Му Цин со всем ядом, что в нем есть. Правда в том, что он прекрасно ладит с сестрами. Когда физическое и эмоциональное изнемождение хоть немного ниже, чем на пределе. То, что какой-то хмырь, который пинает балду сутки напролет, пришел и со спокойствием дао-чжана сделал то, что Му Цин делает каждый день, а теперь пытается тыкать Му Цина в это носом, тому хочется плюнуть этим ядом ему в лицо, чтоб то на пол стекло к чертовой матери. Фэн Синь смотрит на него минуту, а потом вздыхает и уходит. Главное, чтоб хватило мозгов не хлопать дверью, а то ведь Му Цин не поленится затащить его обратно, если сестра опять из-за него проснется. Входная дверь прикрывается тихо, и Му Цин позволяет себе прикрыть глаза на пять минуточек, прежде, чем подняться и закрыть ее на замок. Но через пять минут она снова открывается, и Фэн Синь появляется в поле зрения Му Цина вновь. Он протягивает ему уродливую пузатую кружку с коричнево-желтой мультяшной собакой, от которой разит запахом кофе, и Му Цин принимает ее исключительно из-за этого, просто на автомате. — Ну и что это? — спрашивает он шепотом, придирчиво морща нос, оглядывая содержимое кружки. — Не хотел шуметь на вашей кухне, сходил заварил у себя, — пожимает Фэн Синь плечом. — Вау, — Му Цин действительно удивлен такому жесту, учитывая, что его грубость еще осечек не давала, и желание относиться к нему по человечески не отбила разве что у Се Ляня. Но там случай такой особенный, об него если ноги не вытирать, сложный характер своих друзей он переварит. — Надо же, всего одно наказание и ты выдрессировался, как быть тихим. — В дрессуре предпочтительно обучение через поощрение, а не наказание, — подмечает Фэн Синь, ни капли не задетый сравнением, и вновь садится на подлокотник. — Мне плевать, я кошек люблю, — отмахивается Му Цин, делая глоток. Кофе ему действительно был нужен, но благодарить за то, чего не просил, он не будет. — И я пью кофе без сахара, — это, вообще-то, ложь, чуть подслащенный кофе, который ему принесли, его более чем устраивает, но врать об этом своем предпочтении — слишком старая привычка. Он делает еще один глоток, и Фэн Синь хмыкает. — Меня Фэн Синь зовут, кстати, — зачем-то представляется он, и глаза Му Цина не могут закатиться сильнее. — Я знаю, как тебя зовут, болван. — Да ну? — переспрашивает Фэн Синь таким тоном, что даже Му Цин не может определить точно: издевка это или реальное удивление. — А я-то был уверен, ты не утруждаешь себя тем, чтобы запоминать имена своих одногруппников. — Ты мне не одногруппник, — поправляет Му Цин рефлекторно, как поправил бы любую мелкую незначительную ошибку. На сам комментарий он ничего не отвечает, потому что действительно обычно не утруждает себя запоминанием имен. Не говорить же, в самом деле, что невольно запомнил имя Фэн Синя еще год назад, когда та девчонка пустила слух, что у ее парня неприлично огромный член. Об этом он, так уж и быть, покается чертям в том треклятом аду, и уж точно не Фэн Синю, все равно он очень скоро забыл об этом слухе, посчитав его выдумкой, так какая разница. — Ну да, — Фэн Синь закатывает глаза. — А ты душнила. О, кстати, у тебя есть конспект за две последние лекции? Можешь дать? — С какой стати? — надменно отбривает Му Цин. — На пары ходить не пробовал? — Ну, я же тебе, вроде как, помог, — закидывает удочку Фэн Синь. Суть в том, что в конспектах Му Цина всегда можно найти миллион заметок-мыслей самого Му Цина о материале, которые раскрывают тему куда понятнее, чем ее диктует преподаватель. И они оба это знают. — Ты не помог, а налажал и исправил, — отрезает Му Цин. — Теперь иди гуляй. — А если я впредь буду помогать? — кивает Фэн Синь на кроватку с ребенком, торгуясь. Это прием нечестный, учитывая, как легко в последнее время роль няньки доводит Му Цина до нервного срыва, и покупаться на это — дешево, но… в конце концов, дать списать каких-то тридцать страниц конспекта — ничего не стоит, в самом деле. Му Цин еще какое-то время молча пьет кофе, но в итоге лениво кивает. — Хорошо, дам. — А конспекты? — усмехается Фэн Синь, и бровь Му Цина вздергивается, хоть он и не удивлен. Насколько он знает: этот идиот приятельствует одновременно и с Пэй Мином и с Се Лянем, потому считать такого рода шутки прикольными и при этом улыбаться не похабно, а дурашливо, словно они, блять, в младшей школе, должно быть в его стиле. Лицо Фэн Синя меняется по мере того, как бровь Му Цина поднимается все выше. — Ой-ой, — только и успевает пробормотать он, подрываясь с подлокотника, чтобы отсесть подальше от убийственного взгляда, но тем самым только предоставляет Му Цину возможность сделать то, что тот хотел еще раньше. Острая пятка босой ступни бьет по верху чужой задницы, ближе к пояснице, и Фэн Синь с тихим шипением приземляется на ковер. Он садится в позу лотоса прямо на полу, и укоризненно смотрит на Му Цина. Тот его игнорирует, полностью довольный собой, и отпивает еще кофе из уродской кружки. Конечно же, ясно, как день, что это лишь тупая шутка, подцепленная от того же Пэй Мина, а этот субъект и вовсе натурал, увы и ах. И как раз от очевидности этого Му Цин считает своим долгом ее перехватить. В конце концов, за годы старшей школы и полтора года в университете, привычка отвечать на гейские шутки натуралов притворным приторным согласием, чтобы они заткнулись и держались от него подальше на всякий случай, в нем слишком укоренилась, чтобы сдержаться. — Ну-у, — он делает вид, что оценивающе оглядывает крепкие, не скрытые рукавами руки и ключицы в вырезе майки. Зрелище приятное, но лицо с такими правильными чертами и так очаровательно нелепо вытянутое, ему нравится больше. — Если поладишь не только с младшей, но и со старшей, то я подумаю, — улыбается он полу-игриво. В настоящем флирте он так не делает, по-настоящему флиртует он исключительно оскорблениями, но он ведь и в самом деле играется, так что улыбка даже искренняя. Фэн Синь смотрит на него удивленно, хлопает глазами так умилительно, что Му Цин почти смеется, но сдерживается, дожидаясь полноценной реакции. Самому Фэн Синю в этот момент просто не верится, что Му Цин, о характере которого он имеет отдаленное представление, мог бы реально это сказать. Но в итоге он лишь отмирает и пожимает плечом. — Ладно, думаю, у меня получится, — говорит он легко, но неожиданно серьезно, так что воспринять это, как шутку, у Му Цина не получается. — Можно зайду к вам в гости вечером? Теперь наступает очередь Му Цина удивленно хлопать глазами и позорно зависнуть, не зная, что сказать. — Нет конечно, идиот, — отвечает он в итоге своей самой безопасной реакцией: брезгливым закатыванием глаз. Позже, еще одна мелкая предательница приходит от Фэн Синя в восторг.