Шарф

К концу первого месяца в Ордене Астольфо начинает кашлять — тихо, сухо, явно пытаясь скрыть это от Марко. Его только выпускают из лазарета, через неделю должны начаться первые тренировки в качестве ученика, и Марко видит: Астольфо прилагает все усилия, чтобы выглядеть в глазах Роланда и других охотников готовым. Он встает куда раньше, чем привык дома, вместе со всеми посещает мессы и не жалуется на скромный стол в трапезной. Он переодевается в униформу, надевает на шею четки с крестом и выучивает все необходимые молитвы, он спрашивает Роланда, существуют ли какие-нибудь трактаты или книги, в которых описаны слабости вампиров. Он молчит о ночных кошмарах и панике, которые все еще догоняют его почти каждую ночь, смотрит упорно и сосредоточенно — и иногда Марко не узнает в Астольфо того хрупкого ясноглазого мальчика, которого знал раньше. Самого Марко в охотники не принимают: священник из административного аппарата долго рассматривает его личное дело, затем тяжело вздыхает и предлагает пост интенданта. Марко соглашается: слишком хорошо понимает, что для него это едва ли не единственная возможность остаться в Ордене. Астольфо не может дождаться начала тренировок и только о них и говорит каждый вечер. И все же — он кашляет, и первая мысль Марко — рассказать медсестрам. Марко успокаивает себя тем, что это ради общего блага, что в закрытых катакомбах, где нет ветра и непонятным образом выстроена вентиляция, больному ходить вместе со здоровыми опасно. «Это не потому, что я не хочу, чтобы Астольфо становился охотником», — уверяет себя Марко и даже решает на утро пойти и поговорить если не с главной медсестрой Альциной, то хоть с Мелиссой, которая ухаживала за Астольфо весь последний месяц. А вечером замечает, что Астольфо то и дело потирает плечи, и понимает, что тот просто мерзнет. На улице в полную силу цветет май, набережные Парижа заливает своими золотистыми лучами солнце, вода в Сене теплеет, а клумбы полнятся буйством цветов — но здесь, внизу в катакомбах, так же холодно, как и в день, когда Марко впервые сюда попал. Трубы с нагретой астермитовыми котлами водой вьются вдоль коридоров, не давая превратить штаб-квартиру охотников в гигантский каменный склеп, но их тепла, похоже, все же недостаточно, чтобы согреть маленькое детское тело. Утром Марко идет не к медсестрам, а выбивает себе разрешение отправиться «на поверхность», как говорят в Ордене. Ищет магазины с пряжей, покупает несколько мотков и спицы, ловя на себе удивленные взгляды посетительниц — еще бы, мужчина в чисто женском царстве, наверное, выглядит святотатством. Марко не обращает внимания — только крепче прижимает к груди сверток. А вечером, после того, как помогает Астольфо переодеться, дождавшись, пока тот наконец забудется тревожным сном, впервые за долгие недели садится вязать. Ему кажется, что ничего не выйдет. Что все его умения, все, что было связано с его маленьким увлечением, осталось там, где-то далеко в прошлом, где смешливые горничные выпрашивали у него перчатки на зиму, пожилая кухарка жаловалась, что все чаще начинают болеть плечи, и вот бы ей шаль, чтобы согреться холодными вечерами, а старший лакей церемонно благодарил за связанный кардиган. Но спицы словно сами ложатся в руки, петля идет за петлей, и на третий вечер Марко понимает, что закончил. Для Астольфо он вяжет впервые, поэтому не уверен, как тот отреагирует. Но когда Марко протягивает ему свернутый шарф, Астольфо смотрит на него широко распахнутыми глазами, и его взгляд почти такой же ясный и открытый, как был до трагедии, унесшей жизни Гранатумов. С минуту он стоит, неуверенно разглядывая подарок, а потом все же берет его и наматывает на шею, пряча в пушистой пряже половину лица. — Спасибо, — бормочет тихо, а Марко видит, как розовеют кончики его ушей, почти сливаясь цветом с волосами. На глаза невольно наворачиваются слезы, и Марко вытирает их быстрым движением, просунув палец под очки — а потом вдруг понимает, какой бессмысленный подарок сделал. Ну действительно, ученики ведь почти не выходят на поверхность, а в самих катакомбах ходить, замотавшись в шарф, будет странно. Марко шмыгает носом, сглатывает клубок, который успел застрять в горле, и решает: нужно связать кардиган. Месяцы незаметно уходят друг за другом — Марко сам не замечает, как привыкает к новому распорядку дня. Проснуться, разбудить Астольфо, помочь ему одеться и собраться самому, вместе посетить мессу и утреннюю трапезу. А дальше — на весь день или в отдел обеспечения в катакомбах, присматривать за инвентарем и выдавать охотникам амуницию, или же на поверхность, за закупками, проследить, чтобы правильно приняли в штаб-квартире или отправили в форпосты товар, договориться с перевозчиками или даже найти нового поставщика. Не слишком отличается от его работы управляющим в доме Гранатумов, осознает в какой-то момент Марко. Астольфо с головой погружается в учебу и часто возвращается в их общую небольшую келью еще позже, чем сам Марко. Загнанный, уставший, иногда обессиленный настолько, что отключается на ходу, и Марко приходится почти что на руках переодевать его ко сну, он, на удивление, с каждым днем выглядит все увереннее. Его все реже накрывает паника ночью, он все чаще начинает улыбаться. Астольфо прекращает застегивать рубашку до последней пуговицы, когда находится в келье, а иногда даже закатывает рукава до самого локтя. Когда Марко видит это впервые, ему хочется плакать: воспоминания о том, как Астольфо панически заматывался в одеяло, забиваясь в самый угол кровати в лазарете, до сих пор кровоточат свежей раной на сердце. А еще Астольфо все больше и больше рассказывает — о том, что удалось на тренировке, о том, что узнал на теоретических занятиях, о том, как хвалил его сегодня Роланд. Роланда вообще много в его рассказах, и всякий раз, когда Астольфо говорит о нем, его большие глаза сияют почти так же, как раньше, до всего, что случилось в поместье. Марко возносит молитву Богу, что в Ордене находится такой человек — и что именно Роланд спас Астольфо от вампиров. Кошмары медленно, неохотно, но начинают отпускать Астольфо. Марко больше не нужно караулить каждую ночь у его кровати, чтобы вовремя разбудить или успокоить — но привычка засиживаться допоздна за вязанием, кажется, намертво въелась за последние полгода. Иногда Марко вместо этого берет книгу — его начинает тянуть на приключенческую литературу и всевозможные драмы, и он перечитывает всего Дюма, затем Гюго, затем берется за Жюля Верна — но окончательно вязание не бросает. Когда он заканчивает новый кардиган — глубокого серо-голубого цвета — ноябрь переваливает за середину. Астольфо кутается в пушистые широкие полы, прячет руки в слишком длинных рукавах — Марко знает, у Астольфо легко мерзнут пальцы, поэтому сознательно довязывает еще несколько сантиметров. — Вам очень идет, — говорит Марко, а улыбка сама собой появляется на губах. — Если бы граф и графиня увидели, каким замечательным молодым человеком растет их сын, уверен, они были бы счастливы. Думаю, пройдет всего несколько лет — и Ваша Светлость станет одним из самых красивых охотников в Ордене. — Перестань ко мне так обращаться, — вдруг говорит неестественно ровным голосом Астольфо. — Лучше просто по имени и без «вы». Марко запинается на полуслове. Смотрит потрясенно, а в груди медленно затягивается холодный скользкий комок. — Но ведь вы единственный наследник и… — пытается возразить он, однако Астольфо его обрывает. — Род Гранатумов мертв, — говорит тяжело и глухо, а его глаза темные, словно два бездонных колодца. — Я охотник. Охотников «Светлостями» не величают. Марко ищет слова, которыми мог бы ответить — и так и не может их найти. Когда совсем скоро после его пятнадцатилетия Астольфо назначают паладином, одна половина Марко не может сдержать радости и гордости, другая же замирает от ужаса. У паладинов много привилегий. Они могут занимать отдельную келью, а не ночевать в общей спальне — и из крохотной каморки, которую Марко смог ему выбить еще в самом начале пребывания в Ордене, Астольфо переселяется в нормальную комнату. Разделенную на две половины высоким, заменяющим ширму книжным шкафом, с письменным столом и небольшим диваном с одной стороны — и гардеробом и неширокой, но удобной кроватью с другой. У паладинов есть свой кабинет при казарме. Свое уникальное оружие, созданное специально для каждого. Отдельный стол в трапезной, более богатый на яства даже в постные дни. Право самостоятельно выбирать себе заместителя. — Я сделаю им тебя: Роланд говорил, я могу выбрать кого угодно, — бросает Астольфо через плечо, мечась по комнате в тщетных попытках найти идеальное место для своих скудных пожитков, которыми он успел обзавестись в Ордене за пять лет, и Марко от шока роняет чемодан с вещами прямо на пол. — Но ведь я не охотник… — лепечет онемевшим языком, а сердце в груди колотится как бешеное. Астольфо на мгновение останавливается, окидывая его удивленным взглядом. — Ну так стань им, — пожимает плечами, отворачивается и бросается к столу. Пристраивает письменный набор по центру, склоняет голову в сторону, хмурится, затем передвигает вправо. Снова хмурится, стоит секунд десять, скрестив руки на груди, наконец передвигает влево. — Но я не умею драться… — хрипит Марко, не в силах не только наклониться и поднять чемодан — просто сделать шаг. Астольфо, оставив письменный набор, разворачивается. — Не страшно, — на его лице расцветает улыбка — сияющая, солнечная и совсем немного наглая. — Я теперь сильный, даже Роланд признал это, раз рекомендовал меня на паладина Граната. Я тебя защищу. Марко тогда так и не находит, что сказать. У паладинов много привилегий — но обязанностей едва ли не больше. Глаза Астольфо — большие, с длинными ресницами, такие же, как были у Ее Светлости графини — горят огнем, когда на официальной церемонии он слушает, что теперь сам будет вести свой отряд в священный бой против отвратительных кровопийц, проклятых порождений ночи, нарушающих законы Божьи. Марко бы предпочел, чтобы он с таким нетерпением ждал не первого боя в качестве паладина, а бала, который организовал бы граф, чтобы представить юного наследника высшему свету. Чтобы не пропадал на тренировочной площадке до ночи, а волновался, достаточно ли хорошо запомнил схему кадрили «Варьете Паризьен», и много ли будет юных мадмуазелей из достойных семей на посвященном ему вечере. Чтобы не давал своему новому оружию — сложному, с астермитовым двигателем, как и у всех остальных паладинов — забытое второе имя гильотины*. Чтобы не смотрел такими полными искреннего счастья и восхищения глазами, когда Мира вручала ему копье и объясняла, что и как в нем работает. Чтобы его жизнь не шла рука об руку с кровью, ранами и смертью — паладины выступают авангардом Ордена, и самые страшные противники всегда достаются им. Когда Марко пытается поговорить об этом с Астольфо, тот смотрит на него широко распахнутыми глазами, и на дне его зрачков светится непонимание. — Стать паладином — высочайшая честь для любого охотника, — отвечает он, и в этот момент Марко осознает, что его никогда не услышат. От этого хочется плакать — хотя Марко до этого казалось: все слезы он выплакал уже давно, еще пять лет назад. Он лишь молча кивает, но Астольфо, кажется, даже не обращает на это внимания. Марко учится называть Астольфо «капитаном» и снова обращаться на «вы» — последнее звучит наконец правильно. Начинает ходить на задания с двенадцатым отрядом — и на первом же чуть не складывает голову: прямо посреди боя, когда к нему бросается вампир, у Марко отказывают ноги. В последний миг, когда он уже успевает попрощаться с жизнью, вампиру сносит голову широким ударом. Марко оцепенело смотрит на то, как разлетаются брызги крови, прямо в воздухе распадаясь на пепел, как за ними очерчивается тонкая фигура. — Держись позади меня, — хриплым голосом командует Астольфо. Его щеки горят румянцем, глаза пылают, по губам блуждает едва заметная улыбка, и Марко чувствует, как замирает сердце: такого Астольфо он совершенно не знает. Будни охотников совсем не похожи на работу интенданта, и в попытках приспособиться к новой жизни Марко теряет счет времени; единственное, что остается неизменным — привычка в свободную минуту браться за спицы. К тому, что на каждом задании смерть дышит ему в затылок, Марко постепенно привыкает. Где-то в глубине души он думает, что это правильно. Это его расплата за то, что он не был в поместье Гранатумов, когда все случилось. К тому, что прямо на его глазах коготь вампира может пропороть затянутую в перчатку руку или бок над самой фасцией, Марко привыкнуть так и не удается. Астольфо калечится куда меньше, чем тот же Роланд, он внимателен и ловок, он не атакует необдуманно, а выстраивает сложную тактику, готовя ловушки и используя обманные маневры — когда Марко видит это впервые, не верит своим глазам. И все же в Ордене нет ни одного охотника, который бы всегда возвращался с заданий невредимым. Каждая рана Астольфо отзывается в груди десятикратной болью по сравнению с собственными. Марко помогает ему менять повязки — кажется, Астольфо чем дальше, тем сильнее пытается избегать врачей. А потом перед сном достает спицы, моток пряжи — и вяжет до тех пор, пока не начинают слипаться глаза, а руки наконец не прекращают дрожать. Часовая стрелка медленно подползает к двенадцати, когда Марко заглядывает навестить Астольфо перед сном. Они уже давно не делят одну келью — Марко отселился еще тогда, когда Астольфо официально приняли в охотники, — но избавиться от старой привычки никак не получается. Комнату тускло озаряет лампа на столе, и в первый миг Марко кажется, что Астольфо, низко склонившись, что-то пишет в документах. Но затем Марко делает шаг внутрь и понимает: положив голову на сгиб левой руки, Астольфо спит. Марко осторожно прикрывает дверь. Тихо проходит внутрь — невольно радуясь, что пол в катакомбах каменный, а не деревянный, и Астольфо не разбудить скрипом досок. Черная охотничья сутана висит на спинке кресла, из-под нее выглядывают синие кисти фасции. Сам Астольфо полулежит в одной рубашке, его плечи едва поднимаются от ровного дыхания, волосы в теплом свете лампы сияют приглушенным багрянцем. Забытое перо валяется поверх каких-то бумаг, а правая рука крепко сжимает крест на гранатовых четках. Сердце пропускает один удар. Астольфо почти не упоминает семью с самого попадания в Орден. Он не говорит о них сам и молчит в ответ, когда его спрашивают другие. Он не посещает их могилы на День памяти всех почивших верующих и так ни разу и не возвращается в поместье, хотя теперь, имея статус паладина, получить разрешение на поездку ему гораздо легче, чем раньше. Марко кажется: еще тогда, пять лет назад, Астольфо провел невидимую стену между собой и ими, и это в глубине души пугает, но Марко так и не может окончательно для себя сформулировать, почему. И все же сейчас Астольфо спит, крепко сжав крест, который когда-то носил его отец. Марко улыбается одними уголками губ. Он тихим шагом идет к гардеробу, находит там широкую шаль, которую связал совсем недавно, и осторожно, чтобы не разбудить, набрасывает ее Астольфо на плечи. Затем пристраивается рядом на свободный стул, аккуратно вытаскивает забытые документы, пробегает глазами. Подсовывает к себе письменный набор, окунает перо в чернильницу и начинает их заполнять. Бумажная работа — наверное, единственное, что абсолютно не дается Астольфо в его новом статусе, и Марко рад взять на себя хотя бы это, раз уж не может защитить его на поле боя. Часы в кармане размеренным тиканьем отмеряют секунды. Настольная лампа отбрасывает на стены мягкие тени. Перо с тихим скрипом выписывает строку за строкой на бумаге, ткет чернильно-синее кружево из завитков, хвостиков, штрихов и кругов. Марко время от времени бросает взгляд на Астольфо — тот продолжает спать, не замечая ничего вокруг, его лицо светлое и полное какого-то внутреннего покоя. Улыбка снова невольно поселяется на губах, и Марко ловит себя на том, что хотел бы, чтобы этот миг длился вечно. На следующий день шестой и двенадцатый отряды отправляются на общее задание в Валанс. Обычная зачистка оборачивается кровавой бойней, из которой не возвращаются пятеро, а раны получает каждый второй. Роланду протыкают когтями плечо, когда он бросается прикрыть собой новичка из шестого отряда. Астольфо в гуще боя ранят в правый бок. Части вампиров удается сбежать. Части охотников — не погубить свою жизнь в бессмысленном, обреченном на поражение бою. В этот день Астольфо разговаривает с Роландом и называет его по имени в последний раз. Астермитовая лампа на столе то загорается, то гаснет: последнюю неделю внутри где-то стал отходить провод, и свет бьется болезненным пульсом. Марко все забывает ее заменить, и теперь откинутые неровными всполохами тени выгибаются на каменной кладке стен, ползут по полу и тянутся к кровати в углу. Астольфо тяжело дышит и комкает руками одеяло. Его сильно лихорадит уже час, и Марко в который раз за свою жизнь сожалеет, что ему не хватает характера хоть раз настоять на своем. Врач, который зашивает и перебинтовывает рваную рану на левой руке — пропущенный удар, когда Астольфо под конец боя метнулся прикрыть Марко — говорит, что в лазарете лучше остаться хотя бы на день. Что температура обязательно поднимется, и хотя серьезных угроз здоровью это не должно принести, не стоит пренебрегать медицинским наблюдением. Астольфо молча ждет, пока на руку ляжет последний бинт — только пальцы каждый раз сжимают до побелевших костяшек ткань брюк, когда врач случайно касается одной из меток. Затем, так и не сказав больше ни слова, натягивает рубашку, накидывает сверху сутану и уходит. Иногда Марко думает: после ссоры с Роландом Астольфо совсем перестает себя беречь. Марко ненавидит себя за то, что с этим тоже ничего не может поделать. Огонек лампы нервно пульсирует. Марко в очередной раз за вечер смачивает небольшое полотенце в миске с холодной водой, выжимает и подходит к кровати. Отводит мокрые — не разобрать, от воды или от пота — пряди, осторожно меняет компресс. Астольфо не открывает глаза — только бормочет что-то хрипло и неразборчиво, а его ресницы дрожат, как обычно бывает у людей, видящих сон. Париж на поверхности млеет от июльской жары, но здесь, внизу в катакомбах, стоит привычный холод. Иногда Марко кажется: время застыло между каменными стенами, сковало все неподвижностью, и вместо охотников темными коридорами давно снуют бестелесные тени. Марко гонит от себя эти мысли — они глупые и бессмысленные, всего несколько часов назад он самолично общался с врачом, а потом раздавал распоряжения двенадцатому отряду. Однако неприятное чувство неправильности, чужеродности всего вокруг так окончательно и не проходит. Лампа снова нервно вспыхивает, тени судорожно дергаются, тянутся своими зазубренными краями из одного конца стены к другому. Астольфо медленно открывает глаза. Несколько секунд смотрит вверх, затем пытается подняться — и Марко наклоняется к нему. — Капитан! — полотенце сползает на подушку, Астольфо вскидывает тусклый расфокусированный взгляд. — Марко?.. — шепчет совсем тихо и хрипло. Его ведет, Марко ловит его под локоть и снова укладывает в постель. — Капитан, вам нельзя вставать, — собственное сердце бьется где-то под самым горлом. Длинные ресницы опускаются, и на мгновение Марко кажется, что Астольфо проваливается назад в тревожный сон — но тот снова открывает глаза. — Воды, — просит одними губами, и Марко вскакивает на ноги. Быстрым шагом направляется к столу — там стоят кувшин и глиняная чашка, — на полпути вспоминает, что перевязывавший Астольфо врач вручил напоследок какую-то микстуру — «Если лихорадка будет слишком сильной, дайте ему выпить, всяко лучше, чем ничего». Бросается к своему саквояжу, который оставил на диване, цепляется ногой о ножку стула. Взлетают в воздух и катятся в разные стороны разноцветные мотки пряжи, яркие даже в тусклом свете лампы — Марко берет их с собой, чтобы легче было не уснуть ночью. Он больно ударяется коленями о каменный пол, но все же ловит склянку с микстурой. Поднимается, тихо охнув, возвращается за чашкой и кувшином, затем идет к кровати. — Капитан, выпейте сначала это, — Марко помогает Астольфо приподняться, придерживает чашку с налитой в нее микстурой. Астольфо даже не пытается привычно спорить или хотя бы спросить, что именно ему дали. Он пьет так послушно и покорно, что Марко кажется: принеси он яд — Астольфо выпил бы и его. Марко подает воду, а сам пытается прогнать эту мысль, но она продолжает тревожно скрестись где-то в дальних уголках сознания. Астольфо устало закрывает глаза. Марко забирает с подушки полотенце, снова смачивает его в миске. Разбросанные мотки пряжи так и остаются лежать на полу хаотичным плетением нитей. Петля ровно ложится за петлей. Марко вяжет, нанизывая ряд за рядом, взгляд время от времени скользит над спицами и падает на кровать. Утреннее солнце прокрадывается в окно сквозь кружевную занавеску, разливается красным золотом по шелковистым прядям волос, мелкими, почти незаметными искрами замирает на длинных ресницах и тепло касается своими лучами худого лица, делая его хоть на короткое время не таким смертельно бледным. Астольфо так и не приходит в себя после Жеводана. С разрешения Ордена Марко снимает небольшую квартиру в доме недалеко от собора и нанимает юную фельдшерку. Не без труда, но все же выбивает для себя право тоже временно переселиться из катакомб. Разрывается между домом и работой, пишет подробный отчет об инциденте в Жеводане, доплачивает фельдшерке за то, что та иногда ждет его до поздней ночи. И вяжет — когда выдается свободная минута, чтобы успокоить руки, все чаще начинающие дрожать, и привести в порядок мысли, в которых он все возвращается к тому злосчастному дню. Возможно, если бы он сделал что-то иначе, приложил бы больше усилий, если бы попытался остановить раньше… Раз в несколько дней проверить Астольфо заходит один из врачей Ордена — однако, несмотря на все надежды Марко, ничего нового никто из них не говорит. Вероятно, передозировка эликсиром дала особо тяжелые последствия на не полностью сформировавшийся подростковый организм. Возможно, если дать телу время, оно сможет восстановиться, и Астольфо придет в себя. «Вам остается только ждать», — фраза, которую Марко успел возненавидеть за последние две с половиной недели. Он не думает, что дело только в эликсире — все попавшие в эпицентр событий вокруг Зверя пережили кое-что более страшное. Марко слишком хорошо помнит, какими реальными казались тела графа и графини Гранатум, и до сих пор иногда слышит в кошмарах голоса, повторяющие: «Это твоя вина, твоя, твоя, твоя, тебя не было рядом, когда это случилось, ты никого не защитил, все погибли из-за тебя!» Марко не знает точно, что именно видел Астольфо, но догадаться не так уж сложно. От воспоминания о том, как отчаянно цеплялись дрожащие руки за его спину за мгновение до того, как взорвался формулами гримуар Ванитаса, сжимается сердце. Марко не думает, что дело только в эликсире, но он не врач, а у Ордена все равно нет панацеи. Охотники калечатся. Охотники гибнут. Охотники пропадают без вести, и иногда единственное, что можно принести родным — это известие о смерти и нательный крест. Это их реальность, реальность тех, кто взял на себя смелость бороться со сверхчеловеческими чудовищами — но Марко до последнего не хочет верить, что она коснется и Астольфо. Петля ложится за петлей. Солнечные лучи ползут по накрахмаленной до хруста постели все ближе и ближе к окну. Скоро они коснутся подоконника, и тогда придет фельдшерка, и Марко оставит Астольфо на нее, а сам на весь день пропадет в катакомбах под собором: двенадцатый отряд и так сейчас парализован, и Марко нужно сделать все, чтобы он не развалился до того момента, как Астольфо придет в себя. В то, что это все же случится, Марко упрямо верит. В дверь тихо стучат, и Марко удивленно оборачивается. Врач должен прийти не сегодня, а больше здесь некому что-то делать. Встать и открыть он, однако, не успевает: тяжелая металлическая защелка поднимается, и внутрь заходит Роланд. — Капитан... — Марко вскакивает на ноги, но Роланд останавливает его коротким жестом. — Не надо, мы же не на службе, — улыбается светло и извинительно. — Да и я ненадолго. Его дорожный плащ покрыт пылью, солнце преломляется на полах мелкими искрами, и сейчас Роланд похож на межзвездного путешественника, только что сошедшего со своей тропы. Он несколько секунд стоит, словно не зная, куда себя деть, затем находит взглядом грубый деревянный табурет, на который фельдшерка обычно ставит миску с теплой водой, аккуратно цепляет ногой и садится на край. Сжимает и разжимает руки на коленях — без привычных латных перчаток, невольно замечает Марко. — Как он? — спрашивает наконец тихо, не отрывая взгляда от Астольфо — и Марко прерывисто вдыхает, пытаясь прогнать клубок, сразу же застрявший в горле. — Без изменений, — говорит хрипло. — Врачи говорят, нужно подождать. Роланд молча кивает, крупные, покрытые шрамами пальцы на мгновение сильнее сжимают ткань брюк на коленях. Марко вспоминает, как сиял от счастья маленький Астольфо, когда эта рука гладила его по голове, и глаза начинает щипать. — Что это у тебя? — внезапно оборачивается Роланд, в его глазах светится искреннее, неподдельное любопытство, и Марко с удивлением опускает взгляд на вязание, о котором уже успел забыть. — Ох, это… — ему становится немного неловко — он никогда ни с кем особо не обсуждал свое скромное увлечение, тем более с паладином. Это было что-то, что связывало только его и Астольфо. — Шарф, с которым капитан прибыл в Жеводан, потерялся, и я решил, что нужно связать новый. Глаза Роланда вспыхивают восторгом. — Пресвятая Дева Мария! — он вскакивает на ноги, и уже в следующее мгновение Марко шокировано таращится на то, как покрытые шрамами руки сжимают его ладони. — Как же щедро разливает Бог Свою благодать! Кто бы мог подумать, что у одного из моих братьев по Ордену окажется такой талант! Невероятно! Непревзойденно! Поистине, Бог любит всех нас и каждому дарит нечто особенное! Марко ошалело моргает, а Роланд все продолжает стоять рядом на коленях и изливать поток восторгов волна за волной, словно разбушевавшийся океан то и дело налетает на песчаный берег. — Так те кардиганы, которые так любил носить Астольфо, все твоей работы? — зеленые глаза сияют по-детски искренне. — И шарфы? А теплые перчатки, которые я видел на Астольфо прошлой зимой? Марко ошарашенно кивает, и Роланд улыбается еще лучезарнее — хотя, казалось бы, куда больше? — Слушай, слушай, — не унимается он, — а можно будет и мне попросить что-нибудь связать? Тоже шарф, например? Конечно, только если у тебя будет свободное время и вдохновение, о, и за пряжу я тебе верну деньги. Я бы сам купил, но не разбираюсь… Марко кивает снова, и Роланд улыбается счастливо, словно мальчишка, получивший вдруг в подарок кучу сладостей. …Как Астольфо на Рождество перед тем, как ему исполнилось десять… В сердце болезненно колет. — Спасибо, — Роланд отпускает руки Марко, поднимается с колен. — Тогда буду с нетерпением ждать. Он снова бросает взгляд на кровать, и улыбка почти исчезает с его лица, превращаясь в бледную, извиняющуюся тень. Астольфо никак не реагирует на все происходящее в последние минуты. Солнце крошечными искрами танцует на длинных, словно стрелы, неподвижных ресницах. — Если вам будет нужна какая-то помощь, обязательно говори, — Роланд поправляет застежку плаща, затем прячет руки в длинные рукава. — Сделаю все, что смогу. Марко лишь молча качает головой: даже Роланд не способен сотворить чудо. Если бы его голос мог разбудить Астольфо, это случилось бы еще две с половиной недели назад, когда Роланд внес его, потерявшего сознание, в катакомбы на руках. И все же если бы не Роланд... Одна мысль об этом заставляет сердце сжиматься от холодного, липкого страха. Глаза снова начинает щипать. — Ну, я пойду, — Роланд смущенно улыбается, разворачивается к выходу. — Прости, что побеспокоил. — Ох, капитан Роланд, — Марко тоже вскакивает на ноги, прижимая недовязанный шарф к груди. — Я так и не поблагодарил вас тогда за то, что было в Жеводане. Если бы вы не появились, я не знаю, что бы... — Марко запинается, на глазах все же выступают слезы, и он быстрым движением вытирает их, просунув палец под очки. — Капитан меня не слушал, я не смог его остановить, и если бы не вы, он точно погиб бы. Вы спасли ему жизнь. Спасибо вам. — Нет, — слово тяжело зависает в воздухе. Роланд останавливается перед открытой дверью, мгновение стоит молча, затем поднимает тяжелый взгляд. — Не спас, — говорит хрипло. — Я должен был прийти раньше. И до того, как Марко успевает вставить хоть слово, выходит. В комнате снова воцаряется тишина. Марко долго смотрит на закрытую дверь, затем возвращается обратно в кресло. Глубоко вдыхает — только сейчас он понимает, что в последние минуты сердце билось слабо и болезненно. Солнечные лучи переползают за край кровати и медленно подкрадываются к подоконнику. Марко снова берется за спицы, набрасывает первую петлю. Он хочет верить: Астольфо обязательно откроет глаза. И когда это произойдет, Марко подарит ему новый, только связанный шарф.