Первый ход

Солнечный гриффиндорский мальчик, Гарри Эванс, улыбается всему миру. Идя по по хогвартскому коридору, он не пропускает ни студентов старших курсов, с едва заметной улыбкой кивая им, ни шумных первокурсников, то и дело врезающихся в него на лестницах и в переходах. Особо наглые дети даже лезут обниматься, однако, кажется, что Эванс никогда не против этого. Что самое удивительное — никто не знает, как и откуда Гарри Эванс попал в Хогвартс. «Взял и свалился с неба прямо на окраину Чёрного озера, » — шептались четверокурсники. «Отчислился из Дурмстранга из-за военного положения, » — со знанием дела говорили старшие курсы. «Да кто его знает, ходит весь такой одухотворенный, в друзья к влиятельным отпрыскам подбивается, » — как-то отметил Малфой, настроенный явно скептически по отношению к новому сокурснику. Ситуацию так же усложняло то, что Эвансу, по его же словам, подтверждённым осмотром мед ведьмы, напрочь отшибло часть памяти, связанную с жизнью до его неожиданного появления у стен Хогвартса, так что требовалось какое-то количество времени для того, чтобы гриффиндорец сам, на основе возвращающихся вопроминаний, мог рассказать о своём прошлом. Однако время шло, а на его памяти все так же стояли мощные блокаторы, не позволяющие проникнуть за свои пределы, так что Хогвартс как-то смирился с тем, что Эванс просто есть. Без памяти и каких-либо выдающихся магических способностей, он наслаждался жизнью так, как умел. Да и стоит признать, что школа будто бы оживилась с зачислением этого зеленоглазого чуда на Гриффиндор. Он благоволит каждому, каждому без исключения и деления на факультеты и социальные группы: будь это чистокровный слизеринец, отпрыск благородного и влиятельного рода, или же заика-второкурссник, ничем не примечательный магглорожденный волшебник. «Ни крови, ни таланта, » — говорит о таких Малфой, когда очередной, видимо, случайно попавший на их факультет бездарь, в попытках очистить свои штаны от пролитого сока, случайно прожигает в них дыру; и Риддл задумчиво кивает, машинально соглашаясь и не сводя взгляд со столика Гриффиндора напротив. Гарри Эванс любит весь мир, однако по каким-то неведомым причинам границы его мира заканчиваются там, где начинается мир самого Тома. Он сжимает вилку до побеления пальцев, не понимая, где допустил ошибку, где совершил просчёт в своём идеальном образе педантичного отличника, как выдал то, что никому не следует знать. Но что ещё страшнее — он не понимает, почему вообще Гарри Эванс его так заинтересовал. Вежливость — вот оно, единственное, что Том получает от Эванса в редкие моменты их встреч. Кивок-поджатые губы-оценивающий взгляд, но не более. Если бы Риддл не знал Эванса, то подумал бы, что тот от него чего-то ожидает, однако все верили — у солнечного гриффиндорского мальчика нет двойного дна, он со всеми открыт и максимально прямолинеен. И Том вновь заходит в тупик своих наблюдений, даже не догадываясь, что Гарри наблюдает за ним, тихо посмеиваясь над попытками распутать клубок несостыковок. Вместо подготовки к экзаменам Риддл вскрывает всю информацию об Эвансе, но единственное, что он находит, — это справка о его погибшей однофамилице. Он ставит неопределённый крестик возле слова «мать» в своём блокноте и выходит из библиотеки. Колдомедицинская карточка Эванса, как позже оказалось, так же пуста: только на первой странице приклеен лист с медосмотром при внеплановом зачислении того на пятый курс. Там стоит жирная пометка о магическом истощении и ниже прикреплена размытая колдография свежего шрама, судя по местоположению, где-то в районе подключичной области, в виде треугольника с какими-то фигурами внутри. Риддл в спешке перерисовывает символ, пока из угла больничного крыла за ним с усмешкой наблюдает пара прозрачных глаз.

***

Спустя пару месяцев, на совместном занятии по зельеварению, Эванс берет его за руку, чтобы остановить измельчение лирного корня задумчивым напарником до состояния трухи, и Том вздрагивает. Рука Эванса ледяная, на мгновение тело становится ему неподвластным и замирает, а на его коже после прикосновения проступают едва заметные фиолетово-черные пятна. Буквально пара секунд — и всё это бесследно исчезает, а при повторном, уже случайном столкновении их рук над котлом, рука Эванса тёплая, но Том уверен, что всё это ему это не показалось. Он заинтригован, но сам еще не понимает, чем именно и почему. Паззл не складывается, под каким углом его не разворачивай, да и картинка, по преждевременным прогнозам, выходит не особо интересная. Но слизеринец не привык бросать работу на полпути. В конце урока Том с гордостью сдаёт образец идеально приготовленного в их котле зелья, выслушивая уже привычные слова похвалы от Слизнорта, а Эванс со смешинками в глазах наблюдает, как полупрозрачная костлявая рука Госпожи стряхивает невидимые пылинки с идеальной слизеринской мантии. Не прощаясь, он выходит из кабинета, окидывая Тома тем самым взглядом, пока Риддл ищет ответы на свои вопросы, до скрежета в голове анализируя поведение личной Немезиды. *** Он стискивает зубы, смотря на Эванса, воодушевлëнно разговаривающего с младшим Криви; и не видит, как за спиной гриффиндорца матеарилизуется Госпожа, с ленивой ухмылкой смотря в самые потаённые глубины его разорванной души. Но он чувствует могильный холод, сковывающий сердце и необъяснимую вспышку страха, сдавливающую межреберные мышцы спазмом, не позволяющим сделать вдох. Риддл чувствует, как в глазах темнеет, слышит где-то рядом взволнованный шёпот Малфоя, но не находит в себе силы ответить — зелёные глаза напротив смотрят на него с пониманием. Том сжимает руки в кулаки и вырывается из морока, отводя от Эванса напряжённый взгляд: однако тот, как ни в чем ни бывало, уже читает газету, то и дело перебрасываясь незначительными фразами с однокурсниками. Риддл разочарованно прикрывает глаза — возможно, он просто недостаточно спит в последнее время. Он выходит из Большого зала, жестом давая понять Малфою, что не нуждается в помощи, однако только зелёные глаза за соседним столом способны увидеть Смерть, мягкой поступью босых ног следующую за Томом. Эванс, откинувшись на спинку стула, приподнимает уголки губ в заинтересованной улыбке: Госпожа всегда забирала своё, и если она положила глаз на частицу души молодого Тома Риддла, он был не в праве отказывать ей в маленьких шалостях. Однако их договор распространялся только на часть, так что, возможно, все-таки стоило намекнуть Тому на еë обратное и, желательно, скорейшее воссоединение. Эванс задумчиво хмыкнул, разглядывая гранёный стакан тыквенного сока в своей руке. Игра со Смертью началась, и он достаточно подготовился, чтобы сделать первый ход.