Долго и счастливо

— Ты меня бесишь.       Он бросает это через плечо, уходя. Обрывает диалог, больше похожий на мой монолог, где он играет роль взбешенного слушателя. С этим мириться возможно только в одном случае — если наступить на горло своей гордости.       В моей жизни существует два Арсения. Один — вечно улыбающийся с экранов, играющий роль настоящего джентльмена, очаровательный и взбалмошный. Он создал себе образ загадочного романтика, цепляя на свой крючок каждую вторую девушку.       Второй — настоящий. Временами грубый, моментально вспыхивающий, скрывающий всё, что происходит в его жизни, даже от меня. Достаточно агрессивно защищающий всё, что принадлежит ему.       Я не считаю Арса идеальным. Наоборот, нахожу тысячу и один недостаток, начиная от оставленной утром кружки с недопитым кофе и заканчивая его трудоголизмом. Он, в свою очередь, находит тысячу и один недостаток во мне и не стесняется, высказывая это прямо в глаза. — То есть ты вот так просто уйдёшь? — очередная ссора застала нас прямо посреди кинотеатра, куда мы отправились, чтобы снова побыть Арсением и Вероникой — какими мы были в самом начале наших отношений. — Я устал, — он говорит не про свой рабочий график. Он говорит это про нас. — И не смотри на меня так.       Мимо проходят люди, заинтересованно разглядывая нас и узнавая знаменитого Арсения Попова. Он неловко улыбается им, пытаясь сгладить впечатление. Этого хватает, чтобы на нас перестали пялиться, но они всё равно перешёптываются. — Думаешь, я не устала? — выдыхаю. Хочется бросить в него ведёрко с попкорном — даже тут мы успели поссориться, выбирая между солёным и сладким.       Арс не отвечает. Накидывает капюшон чёрной толстовки на голову и оставляет меня одну посреди большого холла. Мы так и не добрались до зала, поругавшись из-за мелочи. Сжимаю в руке билеты, смотрю на них — романтическая комедия, на которую так не похожи наши отношения, должна была скрасить наш вечер в день влюблённых. Отдаю их девушке, которая растерянно глядит на меня и шёпотом благодарит за места на последнем ряду — для поцелуев.       Мы даже не успели снять куртки. Сдаюсь и выхожу из кинотеатра вслед за Арсением, надеясь, что он не уехал. Я знаю его вспыльчивость и привычку уходить от ссоры буквально, поэтому на девяносто девять процентов уверена, что его нет на парковке.       Но машина стоит. Фары не горят, двигатель не шумит. Арс сидит, опустив голову на скрещенные на руле руки. — Идиотка, — я даже не удивляюсь его грубости, — устроила концерт посреди кинотеатра. Что подумают люди?       Конечно, его больше волнует, что в чужих глазах его образ графа из другого века разлетится пылью, чем моё состояние. — Лучше бы включил мозги и хорошенько ими раскинул, прежде чем скандалить из-за вкуса попкорна.       Снова молчание. Тяжёлое, липкое, заполняющее весь салон. Дышать нечем, и я выхожу из машины. На улице мороз, проникающий через распахнутую куртку, — только он не сравнится со льдом, который я вижу в глазах Арсения.       Не так должно быть. Он не должен смотреть на меня ненавидящим взглядом. Он не должен бояться касаться меня. Он не должен кричать и грубить. Он не должен считать всё происходящее между нами ошибкой. — Почему ты меня не бросишь? — Арс стоит рядом со мной. — Почему, Вероника?       Ответ на этот вопрос я прекрасно знаю. Я его люблю. Люблю так невыносимо, и меня выворачивает лишь от одной мысли, что его не будет рядом. — Ты надеешься найти повод, чтобы выставить меня сукой, бросившей самого Арсения Попова? — хмыкаю, глядя ему в глаза. — Хочешь создать образ графа с разбитым сердцем, чтобы фанатки тебя жалели и прыгали в постель? А ты только помани их пальцем, сразу прибегут.       Он сжимает челюсти. Пересохшие губы превращаются в тонкую полоску. Знаю — он едва держится, чтобы не ударить что-нибудь. Машину ему жаль — даже её Арс любит больше и относится к ней нежнее, — а тронуть меня не позволяет воспитание. Смотрит так, словно я дала ему хлёсткую пощёчину лишь одними словами. — Ты не думаешь, что нам пора расстаться?       Иронично. Расставание в день всех влюблённых не входило в мои планы, но я устала. Как и он. — Расстаться или развестись?       Арсений не носит кольцо. На его безымянном пальце — всё та же печатка, «чтобы не было слухов».       Он молчит, прячет глаза, и я это принимаю за самый болезненный ответ. Тишина бьёт под дых, скручивает внутренности — главное, не разреветься на улице и не показать себя слабой. — Садись в машину, — он заканчивает бессмысленный разговор, — завтра поедем подавать заявление на развод.       Финал нашей истории становится не таким, каким мы его представляли. Долго и счастливо не получилось — вышло коротко, ярко и больно. — Давно пора, — не верю самой себе.       Мы давно чужие люди. Между нами толстая стена, и вместо того чтобы разрушать её, по кирпичику выстраиваем её дальше, отдаляясь друг от друга.       Арс крепко сжимает руль, пролетает на красные сигналы светофора, не заботясь о штрафах. Мне плевать — в голове только «Завтра поедем подавать заявление на развод».       Дома он тоже на меня не смотрит. Сразу уходит в спальню — собирает свои вещи в спортивную сумку. Мне снова холодно.       От льда между нами. — И к кому ты поедешь? — наблюдаю за его резкими движениями. Арсений не заботится, что его вещи помнутся, даже любимые футболки, которые он считает своим главным детищем, бросает на дно сумки. — Тебя не должно это волновать, — отвечает грубо, не глядя в мою сторону.       Сердце разлетается на мелкие осколки.       Остатками разума понимаю, что он может снять номер в гостинице или попроситься на ночь к другу, но в голове одна мысль — у него кто-то есть.       От Арса не раз и не два пахло чужими женскими духами, когда он возвращался домой после съёмок. Он не оправдывался, не говорил, что я придумываю, — просто уходил от ответа. «Ты ведь знала, за кого выходишь замуж».       Я выходила замуж за любимого мужчину — за того, кого видела отцом своих детей, с кем хотела встретить счастливую старость и наивно умереть в один день, как в сказках. Я выходила замуж за другого Арсения — любящего и заботливого. — Ты едешь… к ней?       Он смеётся, замирая с очередной футболкой в руках. Громко и заливисто хохочет, и в его смехе я чётко улавливаю одно — «Ты глупая». — К кому из? — Арс издевается, подходя ко мне, как самый настоящий хищник. Это проверка, которую я с успехом проваливаю. — Я не дам согласие на развод. — Значит, будем судиться, — говорит это так легко, будто ему действительно плевать. — Думаешь, это так сложно?       Сжимаю руки в кулаки. Ногти впиваются в ладони, и это отрезвляет не меньше, чем его ледяной взгляд.       Ухожу на кухню, скидываю куртку прямо на пол, подтягиваю ноги к груди. В какой момент всё пошло не так? Когда мы стали настолько чужими, что Арсения тошнит находиться со мной в одной квартире?       Он выходит с сумкой в прихожую и с издёвкой смотрит на меня, переводя взгляд на большое зеркало, к которому прикреплён снимок с нашей свадьбы. В отражении видит меня — сжавшуюся в комок и с потухшими глазами. — Я согласен быть твоим мужем, делить с тобой горе, наслаждаться радостью, делать тебя счастливой каждый день.       Арсений весь светится и нетерпеливо посматривает на кольца, лежащие на маленьком блюдце. Обычный ЗАГС, где почти каждый день регистрируются десятки браков. — Я согласна быть твоей женой, стать для тебя всем, разделять печаль и неудачи, делать тебя счастливым каждый день.       За его плечами — неудавшийся брак. За моими — лишь неудачные отношения. Мы встретились в самый неподходящий момент жизни, утонули друг в друге, не позволили сойти с ума от разочарований в жизни.       Для нас всё только начинается.       Он театрально снимает печатку, пряча её в карман чёрных джинсов с рваными коленями. Мои руки дрожат, стоит мне надеть на его безымянный палец тонкое золотое кольцо. Арс же делает это уверенно. — Я люблю тебя больше жизни, — шепчет, жадно целуя и не обращая внимания на регистратора.       Она говорит, что два любящих сердца соединили себя узами брака, стали мужем и женой, вошли в новую жизнь. — Я люблю тебя до луны и обратно, — он тихо смеётся, зная, что я сказала очевидную глупость. — Долго и счастливо не существует, но мы должны попробовать это исправить.       Арс и сам не похож на себя — выглядит уставшим. Его глаза такие же тусклые, но губы сжаты. Он всё для себя решил. — Если ты сейчас уйдёшь…       Он уходит, громко хлопая входной дверью. «Не возвращайся» остаётся висеть в воздухе. Это становится спусковым крючком для моей истерики. Его любимая кружка летит в стену, разбиваясь на сотни мелких осколков — как и я. Белые тарелки, которые мы покупали вместе, бросаю на кафельный пол. Меня совсем не волнует, что я могу пораниться.       Наоборот, буду рада почувствовать что-то, кроме засасывающей пустоты внутри.       Кухня похожа на поле боя. Мы вместе выбирали цвет шкафчиков и стулья, которые я сейчас ненавижу. Оставшаяся посуда раздражает меня своим идеальным блеском. С криком, больше похожим на зов помощи, разбиваю бокалы и сажусь прямо на пол, не замечая, что ладони изрезаны и кровоточат.       Мне жаль, что так получилось. Жаль, что наши клятвы оказались пустым звуком. Жаль, что каждое признание в любви перестало что-либо значить. Жаль, что ничего нельзя изменить.       Слёзы выжигают глаза. Рыдания исходят из глубины души. Сворачиваюсь клубком на полу, притягиваю ноги к груди и сквозь пелену смотрю на осколки посуды — хочется уснуть и проснуться в объятиях Арсения.       Но это не будет.       Ничего уже не будет.       Холодно, больно и невыносимо. Алкоголь не поможет забыться. От Арса нет противоядия — он сам антидот.       Мне кажется, что я в анабиозе. Смотрю на белый потолок с десятками мелких ярких лампочек — свет режет глаза. Обнимаю себя за плечи, снова рыдаю — громко. И затихаю. Теперь это больше похоже на скулёж. — Ве-ро-ни-ка, — он растягивает моё имя, словно пробуя его на вкус, — почему тебя так назвали?       Мы лежим на песке, подставив лица жаркому солнцу. Идея спрятаться от всех на диком пляже и купаться голышом принадлежит Арсению. Но я в купальнике, который его наглые пальцы норовят снять. — Отец так захотел, — смеюсь от каждого его касания.       Мы больше похожи на подростков — не можем оторваться друг от друга. Арс закрывает собой солнце, которое золотом сияет в его волосах, и нависает надо мной, целуя. Он развязывает верх простого чёрного купальника, кладёт горячие ладони на мою грудь, аккуратно сжимает, пока мои руки исследуют его тело. — Ты сводишь меня с ума, Ве-ро-ни-ка.       Я сумасшедшая, если думаю, что Арсений обнимает меня. Чувствую тёплые прикосновения — слишком аккуратные и нежные, непохожие на его. — Идиотка, зачем бокалы разбила?       Снова рыдаю, захожусь в истерике, от которой невозможно дышать. Снова ощущаю его руки, прижимающие меня к груди, успокаивающе поглаживающие по волосам. Бокалы мне не жаль — жаль, что касания ненастоящие. — Тише, — шепчет, укачивая. — Как в этой разрухе будем праздновать день всех влюблённых?       Это отрезвляет. Затихаю резко, словно кто-то щёлкнул переключателем. Смотрю — это правда Арсений. — Ты меня не любишь, — это единственное, на что мне хватает сил.       Арс смотрит с укором. А я думаю, что говорю с призраком, его проекцией, выдуманным, вышедшим из моей головы Арсением.       И он не говорит обратное. Не спорит, не уверяет, что любит, хоть и по-своему. — Как и ты меня.       И только сейчас я понимаю, что он вернулся. Не знаю, зачем он это сделал, почему обнимает и по какой причине успокаивает, прижимая к себе, — словно снова издевается, добивая меня окончательно.       Чтобы на мне было написано: разбита Арсением Поповым, собрать обратно невозможно. — Ты правда хочешь развестись? — это не я задаю вопрос, это он спрашивает едва дрожащим голосом. — Нет.       Отвечаю честно. — Тогда зачем всё это? Зачем позволяешь мне уходить? — Арс трясёт меня за плечи, грубо сжимая. — Почему ты ведёшь себя так, будто тебе плевать, что будет с нами? — Потому что ты меня не любишь.       Мне больно, но даже сейчас я, как самая настоящая мазохистка, наслаждаюсь его касаниями. Он сильнее стискивает пальцы на моих плечах — останутся следы. — Да с чего ты, блять, решила? — он смотрит ненавидящим взглядом. Опять. — Вероника, объясни, кто тебе дал право решать за меня, что чувствовать?       Я снова захожусь в рыданиях. Болит абсолютно всё тело. — Ты никогда меня не любил, Арс, — до смешного печально. — Ни-ког-да. Мы ссоримся не потому, что у нас невыносимые характеры или мы не сходимся по знакам зодиака, а потому, что я тебя люблю, а ты меня нет.       Он молчит и тяжело дышит. Сбрасываю его руки со своих плеч, но уходить не собираюсь — просто сижу напротив и гляжу на своего любимого человека.       Которым он останется для меня навсегда. — Долго и счастливо не существует, — он повторяет свои слова, произнесённые в ЗАГСе. — Мы пробовали, у нас не получилось.       Арсению физически больно — я это чувствую. Он опускает плечи, закрывает глаза и протяжно выдыхает. Знаю, он пытается смириться с этим. — Я вернулся, чтобы сказать, что люблю тебя, Ве-ро-ни-ка.       Замираю. Не верю — этого просто не может быть. Невозможно любить человека и одновременно его уничтожать. — Нет, Арс, не любишь.       Он заносит руку — я готовлюсь к пощёчине. Он в ярости, потому что всё идёт не так, как он запланировал.       И щеку действительно обжигает его ладонь — только прикосновением. Большим пальцем Арсений собирает мои слёзы, глядя через глаза в душу, снова всё переворачивая в свою пользу. — Люблю больше жизни, — его голос звучит хрипло. Ему приходится бороться с собой, чтобы признаться и мне, и себе. — Люблю до луны и обратно. — Тогда почему, Арс, почему мы всё разрушили? — накрываю его ладонь своей. — Почему мы не можем существовать мирно? Почему мы вечно ссоримся? Почему, Арс? — Потому что у нас невыносимые характеры, — наконец улыбается пересохшими губами, — потому что мы не сходимся по знакам зодиака. Потому что «долго и счастливо» не существует.       Он снова прижимает меня к себе — Арсений сказал достаточно. Он не привык так выражать свои чувства, и дело только в нас. Я позволяю себе обнять его, он слегка дрожит, как и я.       Арс уносит меня в спальню, пытаясь не наступить на осколки, которыми усыпан весь пол. Шипит, оставляя на светлом кафеле следы крови, и я знаю, что он хочет сказать. Идиотка.       Бросает меня на кровать, быстро раздеваясь. Грубо стягивает с меня джинсы, до боли сжимает бёдра, прикусывает кожу на шее, снимая тёплый свитер. Он не церемонится с бельём, и я даже слышу треск ткани. Затыкает меня жадным поцелуем — похожим на яростный пожар.       Сплетаем языки, пока он одним резким движением входит в меня. Арс говорил, что занимается любовью в исключительных случаях — как, например, первая брачная ночь. Сейчас это больше похоже на доказательства его невыносимого характера. Он двигается быстро и рвано, держит меня за запястья, целует грубо, оставляет следы на шее и ключицах. — Ещё раз скажешь, что я тебя не люблю, — его дыхание срывается, пока я выпускаю громкий стон, — и я тебя убью, обещаю.       Выходит из меня, слушая мою недовольную и несвязную речь, снова резко наполняет, выбивая весь воздух из лёгких. Мне жарко, душно, но я готова вечно гореть в этом аду, имя которому Арсений.       Его ладони везде, пальцы грубо сжимают талию, пока он ритмично вколачивается в меня. Срывает стон за стоном с моих губ, снова целует, кусает до крови, ставит очередное клеймо на шее.       Я задыхаюсь — от его движений, от своих ощущений, от того, что происходит между нами. Скрещиваю ноги на его пояснице, позволяя Арсению входить ещё глубже. Он сжимает мою шею, не даёт вздохнуть, но от этого всё чувствуется ещё ярче. — Идиотка, самая настоящая идиотка, — хрипит, посасывая мою кожу, — слишком многое себе позволяешь.       Царапаю его спину, зная, что ему это не нравится. Оставляю следы на его шее вперемешку с влажными поцелуями, прижимаясь к нему ещё ближе. Арс ловит губами мой стон, вторгается в мой рот с языком, двигается резко и быстро. Пошлые шлепки наших влажных тел лишь сильнее сводят с ума и меня, и его.       Он кончает, оставляя меня неудовлетворённой. Изливается на живот, пока я выпускаю разочарованный стон, и с блеском в глазах вводит в меня два пальца. Его движения медленные до издёвки, до моей мольбы, выпущенной в стоне. — Ты же не думала, что я не позволю тебе кончить? — массирует клитор, снова жадно целует.       Схожу с ума, взрываясь фейерверками. Арс довольно сжимает меня в своих руках, и я позволяю себе поправить его влажную чёлку. — Ещё не раз скажу, что ты меня не любишь, чтобы ты доказал обратное.       Он громко хохочет и готовится ко второму раунду своих переубеждений — только уже ласковых и таких непохожих на его привычные. — Докажу, ещё сотни раз докажу.

***

      Сжимаю свидетельство о расторжении брака и чувствую тёплую ладонь на своей талии. Арс привычно хмурится, смотрит на абсолютно ничего не значащую бумажку и в который раз проверяет свой паспорт.       Второй штамп о разводе украшает страницу. У меня — первый. — Ты сам этого хотел, — мы стоим на улице перед ЗАГСом, не решаясь зайти. — Как думаешь, они посчитают нас сумасшедшими? — Пускай, — щурюсь, подставляя лицо августовскому солнцу. — Зачем ты вообще взяла свидетельство о разводе? — он забирает из моих рук бумагу и нещадно сминает. — Очевидно, чтобы ты его порвал.       Арсений посмеивается. И всё же медленно, нарочито наигранно разрывает свидетельство на мелкие кусочки и выбрасывает в урну. — На этот раз надо всё сделать правильно, — я смотрю на него, — чтобы долго и счастливо. И ты с моей фамилией. — А ты будешь носить кольцо, — привычно не уступаю, на что Арс лишь выдыхает. — Не свою печатку. Обручальное. — Нет, — он качает головой. — Да, — смеюсь. — Твой третий раз должен быть удачным.