Тайный воздыхатель

      Диана де Меридор, новообращённая графиня де Монсоро, с опаской смотрела в окно. Она очень боялась навлечь на себя лишние взоры, и лишь украдкой, под прикрытием бархатной занавески, девушке удавалось взглянуть на мир, оставаясь при этом невидимой.       Не смотря на позднее время и моросящий летний дождик, жизнь в Париже продолжала кипеть также, как и пузырьки в лужах, остававшиеся следом за упавшими каплями. Люди сновали туда-сюда, довершая сегодняшние дела. Одни громко разговаривали: о важном и не совсем; другие о чём-то спорили, кто-то затянул песню.       Привыкнуть к шумной, бурлящей городской жизни графине было непросто. По обыкновению, щедрый на солнечный свет и тепло месяц июль она проводила в родном Меридоре. Однако, на сей раз всё изменилось. В её весьма незавидном положении Диана целиком и полностью зависела от мужа. Случилось так, что у графа де Монсоро возникли неотложные дела в Париже, отчасти касавшиеся его должности главного ловчего. Естественно, он мог бы отправиться в столицу один, но бушующая ревность, возраставшая в сердце графа всё больше и больше, не позволила ему покинуть юную красавицу-жену и на день. В свои преклонные лета барон де Меридор уж не был способен достаточно хорошо приглядывать за дочерью, старческая немощь затуманила его некогда зоркие глаза. По сему отлучкой графа, что наверняка обещала затянуться, мог бы воспользоваться любовник.       А что до наличия у Дианы любовников – так Монсоро давно это подозревал, если не сказать, был полностью уверен. Его пылкая собственническая натура никак не была готова смириться со сложившимися обстоятельствами. И вот, дабы сохранить свою самую ценную добычу, в очередном приступе ревности граф вынудил жену ехать вместе с ним, тем самым вновь обрекая её на безвыходное пребывание в одном из неизвестных домов, примостившемся на такой же затерянной в городской суете улочке.       Диана часто вспоминала, как проводила время с отцом в Меридоре, как безмятежно разъезжала верхом родными окрестностями, где прошло её детство и расцвела юность. Как прелестны были их с Жанной прогулки по буявшему всеми оттенками зелени Меридорскому лесу или же на берегу реки, пригретом ласковым июльским солнцем.       Впрочем, её дорогой подруге, бывшей теперь госпожой де Сен-Люк, небось, совсем не до неё, ведь она стала женой по любви. Но почему же? Свои прогулки они несомненно совершали бы все вместе, и хоть изредка им мог бы составить компанию их общий добрый друг, граф де Бюсси. Граф де Бюсси…       Внимание девушки привлекла парочка влюблённых, что бежали прямиком по лужам, крепко держась за руки и весело смеясь. Как же она им завидовала… Радовалась и завидовала одновременно. Ведь они были так счастливы в своей любви, а графиня – так одинока в своём горе.       И Диана воображала, будто это не та парочка, а она с графом де Бюсси сломя голову несутся мокрыми улицами Парижа. Что они и есть те двое влюблённых счастливцев. Его слегка шершавая рука бережно сжимает её крошечную ладонь. Вдруг они с графом останавливаются посреди площади – и время замирает. Всё вокруг растворяется в блаженном трансе. Сейчас есть только они и дождь. Бюсси, в порыве защитить графиню от капризов погоды, накрывает её хрупкие плечи своим плащом. С невыразимой лаской они смотрят в глаза друг друга, и их губы сливаются в нежном трепетном поцелуе. Затем следуют долгие, преисполненные любви объятия. В их кольце тепло и спокойно. Рядом с Бюсси Диана невольно становится той маленькой девочкой, что и много лет назад, ведь её оберегает чрезвычайно любящий человек, своим благородством внушающий ей столь же безграничное, если не большее доверие, что и её отец. На своём лице графиня ощущает капли дождя. – Барышня! Барышня!       Голос Гертруды, окликнувший её со стороны, пробудил Диану от мечтаний. До неё дошло, что она всё так же стоит у окна, судорожно сжимая пальцами занавеску. Что вместо плаща любимого, плечи её покрыты голубой шалью, а вместо дождевых капель по её щекам стекали горькие слёзы. Всё это было лишь иллюзией, и сейчас она очнулась. – Барышня, дорогая, – снова позвала её Гертруда, – уже совсем стемнело. Задёрните занавески и отойдите от окна.       Ещё раз окинув улочку безразличным взглядом, графиня не обнаружила тех двоих, чья выходка настолько взволновала её воображение. Видать, влюблённые скрылись в одном из домов или же просто стояли где-то под навесом.       Воцарились сумерки, окутывая мглою базарную площадь и враз помрачневшие здания. Весь остальной люд тоже расходился: те по домам, иные – по ближайшим трактирам и харчевням; были слышны постепенно отдалявшийся мерный топот копыт и скрип повозки – неужто кто-то собрался в дорогу на ночь глядя да ещё и в подобное ненастье? А дождь тем временем знатно поусилился. Пузыри в лужах закипели, словно в адовых котлах, а издали донеслись раскаты грома.       Больше смотреть было не на что. Диане ничего не оставалось, как послушать служанку, и тёмную улицу вместе с расстелившимся над нею плачущим небосводом скрыл слой бордового бархата. – Уж больно неосторожно с вашей стороны, барышня, вот так по вечерам глазеть вокруг, – с неким укором заметила Гертруда, поправляя занавески. – Комнаты неплохо освещены, благо господин граф не поскупился на свечи, и снаружи вас весьма нетрудно увидеть. Вы же не забыли о герцоге Анжуйском? Его лазутчики, а может и сам он, наверняка то и дело шастают под окнами, высматривая нас. Ясное дело, вам может не нравиться господин граф, однако, исполнение его предосторожностей было бы отнюдь не излишним. Мадам, он же печётся о вашей безопасности… – Довольно, Гертруда, – несколько резко прервала её речь Диана, – господин граф велел мне не выходить на улицу, это верно, и я не совершала прежних ошибок. Но он не запрещал мне да и не в праве запретить хотя бы краем глаза взирать на свет Божий, – голос её задрожал, и суровые нотки в нём постепенно иссякли, – и ты ошибаешься, милая Гертруда, если ты видишь в этом ужасном человеке заботливого мужа. Что в Меридоре, что здесь я пребываю в заточении. Граф де Монсоро – хищник, я же – его добыча. И всё, о чём он печётся: лишь бы не выпустить эту добычу из своих когтистых лап. Он охотник – не защитник.       Гертруда взяла позолоченный канделябр и поместила его на стол в покоях Дианы. Свечи, своим желтоватым блеском заливая комнату, на контрасте с чёрным деревом, из коего была искусно сделана вся стоявшая в ней мебель, казалось, превращали её в истинную золотую клетку.       Здесь они с госпожой, занимаясь шитьём или же читая книги, обыкновенно коротали исполненные тревожным ожиданием вечера. Сей непогожий вечер также не являлся исключением.       Выудив из обшитых бархатом и жемчугом шкатулок, что помещались тут же на столе, всё необходимое для вышивания, девушки, усевшись в кресла друг напротив друга, погрузились в это увлекательнейшее занятие, в особенности Гертруда.       Служанка продолжала уже начатую вышивку: салфетку, на двух краях которой были выделанные нежные кусты роз; в то время как Диана решила взяться за новую. Однако, у несчастной графини всё валилось с рук. Вдев алую нить в иглу, она с глубоким безразличием осилилась сделать лишь один-единственный крестик, что так и остался алой капелькой крови на белом полотне.       Терзаемая внутренними переживаниями, Диана до рези в глазах всматривалась в пламя свечи, что напомнило ей о двух внутренних огнях, безжалостно опалявших её сердце. Первый – безграничная любовь к Бюсси, второй – столь же безграничная ненависть к графу де Монсоро. Девушка не понимала, какой из огней горит в её сердце ярче, но в одном была уверена наверняка: угасить это пламя способна лишь смерть. На душе графини сделалось так тяжело, что она безутешно заплакала. О чём-то оживленно болтавшая до этого Гертруда, оставив рукоделие, тут же бросилась к ней. – Барышня, миленькая, прошу вас, не плачьте! – поглаживая госпожу по плечу, затараторила она. – Если вы пожелаете, я больше не упомяну имени графа де Монсоро в этом доме. Верьте мне, барышня, вы непременно будете счастливы с господином де Бюсси. Но сейчас мы вынуждены слушаться хозяина, дабы уберечь ваше светлое будущее. А желающих посягнуть на него, увы, немало. Подумайте, ведь хищник, который охраняет, всё же менее опасен, нежели хищник, норовящий растерзать. – Ты права, моя милая Гертруда, – молвила со вздохом графиня, – мои слёзы – лишь минутная слабость.       Прекрасные черты Дианы озарил слабый луч надежды. – Госпожа, если вышивание вам наскучило, я могла бы вам почитать, – улыбаясь, предложила Гертруда.       Получив ответный кивок, она поспешила к книжной полке и, схватив за корешок первый попавшийся рыцарский роман, уселась на пуфе у ног госпожи.       Читала девушка, честно говоря, не больно то хорошо. Она делала ошибки в словах, от чего её то и дело приходилось поправлять, либо же произносила предложения с неверной интонацией. Однако, при всём при этом бедняжка так старалась, даже пыталась озвучивать реплики книжных героев разными голосами, чем очень смешила Диану даже в таком подавленном состоянии.       Усмехаясь уголками губ, графиня, не отрывая глаз, смотрела на свою служанку. Как же Диана была счастлива, что она, Гертруда, сейчас находилась рядом с неё. Не будь её здесь, графиня оказалась бы один на один со всеми своими страданиями. Её гнетущее одиночество сменялось бы не менее ужасающим присутствием графа де Монсоро. И как горячо она возблагодарила Бога, что избежала сей скверной участи. В любых непростых обстоятельствах можно разглядеть что-нибудь хорошее. И для Дианы этим лучиком света была Гертруда. С нею хотя бы на короткий миг она забывала о своих горестях. Вот так вместо всеобъемлющей зелёной тоски графиня имела подругу для любых дамских занятий и бесед, всегда готовую выслушать и поддержать.       Гертруда… Её милая верная Гертруда. В её внешности не было ничего столь примечательного, хотя многие сочли бы её хорошенькой. Среднего роста, довольно стройная кудрявая брюнетка с озорными карими глазами и курносым носом на мелком смуглом личике. Она была с тех девушек, привлекательных именно своей простотой, зачастую несвойственной высокородным дамам. Никакими особыми талантами Гертруда тоже не обладала. Она не умела ни петь, ни танцевать, не говорила на иностранных языках, не могла похвастать глубокими познаниями с какой-либо науки. Однако, была она девушкой трудолюбивой и со своей работой камеристки справлялась на отлично. За многие годы службы в Меридоре она доказала свою преданность госпоже. Диана несомненно ценила это и считала Гертруду своей близкой подругой, доверяя её также, как и Жанне де Сен-Люк.       Увлечённые чтением, девушки не сразу услыхали, как в окошко тихонько постучали. Когда стук повторился, Гертруда, точно по сигналу, швырнула книгу на кресло и бросилась туда. Служанка нырнула под ажурную занавеску, и стоило ей только отворить ставни, как в комнату впорхнул белый почтовый голубь. К его лапке был прикреплён свёрнутый в трубочку желтоватый лист бумаги.       Оставив птице небольшое блюдце с изюмом, девушка развернула письмо и с выражением неимоверного счастья прижала его к груди. С её дрожащих губ срывалось лишь одно: – Эцио… Эцио… Эцио…       После, для чего-то несколько раз понюхав записку, служанка выхватила из стоявшего на столе канделябра свечу и вприпрыжку направилась в свою маленькую комнатушку, смежную с покоями госпожи. – Эцио! Эцио! Эцио! – на ходу напевала она. – Ровно одиннадцать, – про себя произнесла графиня, когда звонкие удары больших часов с маятником прекратились. – Точно так же, как и в прошлый раз.       Диана не была особо удивлена. Подобную сцену она лицезрела каждые два дня. Около одиннадцати часов вечера, иногда запоздав или же поспешив на пару минут, к их окошку прилетал почтовый голубь. Он приносил записку, что ей неистово радовалась Гертруда. Дальше, как, впрочем, и в этот раз, служанка восклицала уже известное читателю имя, ставшее неотъемлемой частью её словарного запаса, и поспешно удалялась к себе. В тесной своей комнатушке при тусклом свете свечи она сбивчивым шёпотом ещё и ещё раз перечитывала доставленное ей письмо, смеясь ему и разговаривая с ним, словно вживую беседуя с человеком, отправившим его. Потом с тем же рвением, что-то неразборчиво бубня себе под нос, она наскоро строчила ответ и, не забыв чмокнуть записку на прощание, отсылала голубем обратно.       Настолько ли сильно графиня страдала в своих горестях или, возможно, из-за привитого ей отцом чувства такта, как бы то ни было, сперва она не предала значения происходящему. Хотя последующие разы Диана лишь делала вид, что не замечает. Но так как ситуация продолжалась, мало того, обрела определённый цикл, её в любом случае следовало бы прояснить.       Сегодня вечером графиня вознамерилась поговорить с камеристкой откровенно, тем самым покончив со всеми тайнами. – Гертруда, – как бы невзначай обратилась она к служанке, когда та, выпустив голубя, прикрывала ставни, – как давно получаешь ты подобные послания? – Послания? Уж как две недели, – не помедлила с ответом девушка, – с момента нашего приезда. – Разве в Париже у тебя есть родственники? – Барышня, вы же прекрасно знаете, что я круглая сирота, – молвила служанка, – но вскоре… – тут она замялась, – но вскоре, о, Господь, а может быть, уже сейчас у меня появится… молодой человек. – Эцио! – воскликнула графиня. – Эцио! Эцио! – радостными воплями завторила ей Гертруда. – Постой, но как же Реми? – Реми, – пренебрежительно хмыкнула девушка. – Он не любит да и никогда не любил меня. Впрочем, как и я его. И вообще, мы даже не встречались. – Конечно, не встречались, всего-то раза четыре переспали, – подумала Диана, а в голос сказала: – Ну а как же этот, второй… как его… Маленький Дьявол? – Ах этот, – махнула Гертруда рукой. – Его, кстати, зовут Жак Боне. Нет, барышня, там и любви то никакой не было. Простое общение и ничего более, – особенно нагласив на последнем слове, она продолжала недовольным тоном, – к тому же оно оказалось весьма малоприятным. Как же мне осточертели его бесконечные росказни о всяких поножовщинах, опосле которых я ночью не могла сомкнуть глаз. Диву даюсь, как его до сих пор не повесили! Да и вообще, все люди хозяина какие-то странные и угрюмые, как и он сам, и с ними лучше не связываться.       С последним графиня никак не могла не согласиться. – Если с Реми и с Маленьким Дьяволом, как ты выразилась, всё кончено… – собралась она с мыслями. – Ба, даже не начиналось! – То выбор твой пал на Эцио? – Ах, Эцио! Он мой идеал! – снова воскликнула служанка. – Барышня, сейчас вы сами всё поймёте. Сейчас!       И Гертруда, оставив застывшую от удивления в кресле госпожу, вихрем умчалась в свою комнату. Вернулась она с небольшой стопкой писем, так крепко притиснув их к груди, будто кто-то грозился отнять их у неё.       Неспешной походкой она приблизилась к столу. Глаза её горели озорным блеском, а улыбка растянулась до ушей. – Эцио… Мой милый-милый Эцио… – словно заклинание повторяла девушка, любовно поглаживая письма, перед тем как класть их перед госпожой.       Всего насчитывалось семь посланий.       Нетерпеливо протянув руку и узяв одно из писем, графиня внимательно осмотрела его. На желтоватом листе бумаги яркими чернилами отменного качества вырисовывались ровные ряды буков. Те были накренены слегка влево, от чего сразу стало ясно, что писано левой рукой. – У этого господина Эцио превосходный почерк, – отметила Диана, разглядывая письмо. – Ещё как! Превосходнейший! – часто закивала головой Гертруда. – Послушайте, барышня, вы только послушайте, как он пишет!       Она бережно отняла у графини записку и, окинув её ласковым взором, принялась читать, сопровождая каждое слово томным вздохом: – «Дорогая мадемуазель Гертруда, вы, словно сладчайшая музыка, прекрасны и столь же неуловимы. Моё сердце трепещет при виде вас. Порой диву даюсь: как может быть создание Божье наделено столькими прелестями? Хотя ваш покорный слуга и не в праве предъявлять подобные дилеммы Всевышнему…» или… вот ещё… – и Гертруда озвучила отрывок с уже другог письма: – «О, прелестная нимфа, ваш прекрасный облик возникает в моём сознании ежеминутно, ежесекундно. Я живу вами, дышу вами…» Вы слышите, барышня? Ах, как он меня назвал! Прелестная нимфа…       И служанка вновь принялась покрывать письмо поцелуями. Удивительно, как она не слизала все чернила, имея возможность лишь в этот способ вкушать ласки любимого человека.       Диана слушала девицу вполуха, ибо она была занята изучением иных посланий, который, по её мнению, также представляли немалый интерес.       Сперва мадам де Монсоро не увидела ничего необычного в каллиграфически выведенных строках. Комплименты, признания, клятвы, признания, комплименты… Их непомерным количеством сей тайный ухажёр осыпал Гертруду столь щедро, как ненастная погода за окном осыпала дождём и градом невзрачные улочки. Однако, вчитываясь повнимательнее, графиня вдруг заметила, что глаза её натыкаются на одни и те же слова, схожие предложения, повторяющиеся в каждом письме. Одни и те же слова, в разных посланиях они были лишь слегка изменены: «Вчера я снова видел вас…»; «Глядя на вас, я чувствую, как сердце моё замирает…»; «Сегодня я видел вас…» или «Слава Всевышнему, сегодня я имел возможность лицезреть вашу красоту…». В одном из посланий писалось даже так: «Повидав вас лишь однажды, мне бы не составило труда разыскать вас в самой многолюдной толпе, милая моя красавица, чей силуэт я ежедневно встречаю и провожаю».       И вдруг графиня с ужасом осознала, что всё это время, пока они пребывают в Париже, за ними неотрывно наблюдает некто. И, ей-Богу, этот некто мог оказаться кем угодно. Мысли вихрем закружились в её усталом мозгу. Перед её глазами явно предстали картины прошлого. Диана вспомнила, как их с Гертрудой выкрали, как вывезли далеко в чужой замок, где они, что под мушкетным прицелом, вынуждены были находиться под неусыпным надзором своих похитителей. О, небеса, почему эту глупую девчонку ничего не учит!? Только лишь все перипетии кончились, и дни, хотя серые и постылые, потянулись своим чередом, как снова их бдит неизвестный соглядатай. И бдит пуще прежних. Возможно, именно благодаря её ненасытному любопытству, с коим она вчитывалась в послания, графине и удастся отвернуть от них с Гертрудой новую опасность.       Размышляя так, Диана, охваченная дрожью, словно почувствовала пожирающий её ледяной неумолимый взгляд. Ощущения казались ей столь реальными, будто неизвестный Эцио, помимо фантазий Гертруды, действительно присутствовал в комнате поблизости. Гертруда…       Всё это время девушка болтала без умолку. – Он итальянец! Представьте себе, барышня, настоящий итальянец! – визгливо тараторила она, смеясь и то и дело всплёскивая руками. – Вы же знаете, милая барышня, любовь с итальянцем – моя заветная мечта! Он такой красивый, такой галантный! Такой… такой… – ей едва хватало дыхания высказывать весь свой восторг. – Гертруда, – холодно прервала её госпожа. – Что, если твой тайный воздыхатель – один из наших недругов?       Грустные её очи при этом помрачнели ещё больше. Потной от страха ладонью она отстранила от себя письмо, будто в том были предначертаны речения о неминуемой гибели. – Что? Господи, барышня, нет! – вскричала Гертруда, широко раскрыв глаза. – Да как же можно? Это несомненно благородный, имеющий честь человек. К тому же в его письмах не было ничего такого, что могло бы меня оскорбить или скомпрометировать. Ну сами посудите, барышня, разве недруг способен на такие трогательные клятвы, на такие нежные слова? – В наше смутное время недруг способен на многое, – серьёзным тоном проговорила графиня, – в частности, искусно прикидываться другом. – Но, когда в ваши покои нежданно-негаданно ворвался господин де Бюсси, вы, барышня, всецело доверились ему, нисколько не заподозрив в злых умыслах.       Служанка одарила госпожу полным укоризны взглядом. – Мы сейчас не говорим о господине де Бюсси, – нахмурила та тонкие брови. – Я лишь хотела сказать, что столь настырные «знакомые незнакомцы» могут быть предвестниками беды.       С минуту помолчав, Диана возобновила расспросы: – Ты знакома с ним лично? – Нет, барышня, только по переписке. – Может, ты его видела? Гертруда, ты же ходишь к мессе, часто бываешь на рынке. Не приметила ли ты, чтобы кто-то пристально смотрел на тебя или шёл следом? – Нет, барышня, – грустно вздохнула служанка. – Сама сколько ни пыталась разглядеть – так никого и не заметила. Но хоть я и не видала его, – тут она улыбнулась, – я точно знаю, что… – Что? – в голосе графини взыграла слабая надежда. – Что он красивый.       На это простодушнейшее высказывание Диана лишь раздражённо закатила. Жест этот совсем не обрадовал Гертруду. Сердце её болезненно сжалось от ужаса, что графиня и вовсе запретит ей общаться с Эцио, и её роман с итальянцем так и закончится, не начавшись. Правда, они могли бы продолжить вести переписку тайно. Но служанка была верна своей госпоже, и ей было страшно даже помыслить о предательстве. Ей вдруг сделалось так горько, аж на глаза наворачивались слёзы. – Б-барышня, – молвила она дрожащим голосом, – вы же не против моей переписки с Эцио? Ведь вы не запретите мне? – Почему же я стану запрещать? Это твоя личная жизнь, твои в ней ходы и решения, – ответила Диана. – Попрошу тебя лишь об одном. – Для вас всё, что угодно, барышня. – Пожалуйста, не указывай слишком много подробностей. И ещё, не пиши обо мне. – Что вы, я и не писала о вас ничего. – Ничего? – Ни единого словечка. – Ну и что же ты ответила, Гертруда, когда Эцио спросил, кто ты и в чьём услужении находишься? – с едва ощутимой ноткой строгости поинтересовалась графиня. – Он ведь спрашивал об этом, не так ли? – Я отвечала, что служу графу де Монсоро и что прибыла с ним в Париж в связи с его делами, дабы помочь управиться с временным жилищем и бытом. Этого ему знать достаточно, – бойко пояснила девушка.       Диана была приятно удивлена, что в столь опрометчивых обстоятельствах такая наивная простушка, как Гертруда, поступила умно, и опасения её понемногу развеялись. – Ради вашего спокойствия я могу давать вам читать письма, пред тем как отсылать их Эцио, – добавила девушка. – Мне, барышня, от вас скрывать нечего. – Не нужно, Гертруда, я тебе доверяю, – ласково улыбнулась графиня. – Значит, можно? – робко переспросила служанка.       Удостоившись повторным согласием, Гертруда также бережно, как и раскладывала, собрала все послания и, сделав реверанс, вприпрыжку удалилась к себе, радостно напевая: «Эцио! Эцио! Эцио!».       В своей комнатушке девушка обвязала стопку писем красивой бежевой лентой и упрятала на дно шухляды. Устремив взор на крохотный образок в золоченной рамке, подарок госпожи Дианы, стоявший на прикроватной тумбочке, она горячо прошептала: – Господь милостивый, как же я люблю его, моего Эцио.       Рядом в своих покоях Диана, ещё немного времени пробовала сосредоточиться на вышивании, но после тщетных попыток сложила полотно с не начатым узором в шкатулку, поверх поместила расшитую розами салфетку Гертруды. Гертруда…       Пока она складывала всё остальное, один моток нитей закатился под стол. Нагнувшись, дабы поднять его, Диана обнаружила лежавший на полу лист бумаги. Это было одно из писем Эцио, которое служанка ненароком выронила.       Графиня вознамерилась было отнести его Гертруде, она наверняка хватилась пропажи, но ей вдруг вспомнилось, с каким обожанием та всякий раз нюхала записку. Чего же в ней такого? Подобрав послание подрагивающими пальцами, Диана и себе осторожно поднесла его к лицу. И действительно, запах свежих чернил, видать, это было сегодняшнее письмо, перебивал иной запах, более сильный. Это был дорогой флорентийский парфюм, пахнущий довольно приятно, но, по мнению девушки, через чур сладко, даже дурманяще.       Парфюм показался Диане знакомым, только она никак не могла припомнить, где именно она слышала сей аромат. Ах, Гертруда… – Может и вправду никакой угрозы нет, а всё это лишь моя излишняя подозрительность.