"Soul Kitchen"

Важнейший факт, который Николас вынужден был усвоить в первые же сутки после присоединения к компании «Ваш-Ураган и сочувствующие», заключался в следующем: нужно быть готовым к тому, что в любой произвольный миг времени может случиться какая-нибудь ерундовая трагедия. Так, например, проспавший всю первую половину дня, и очнувшись только в обед, Ваш обнаружил, что его порцию завтрака съел Николас. Тот вроде и не планировал, но пока заговаривал журналистам зубы, выпытывая подробности инцидента, произошедшего в Джениора-Рок, само собой получилось. Что поделать, любое упоминание Найвза и его культа полоумных последователей вызывало у него фантомные боли в суставах и холодеющих конечностях в противовес нарастающему гневу. Бутерброд он сжевал не глядя, раздражённый до предела тем, в частности, что истинные свои чувства демонстрировать перед журналистами было нельзя. Проносящийся мимо пустынный пейзаж никак не мог отвлечь его от накативших воспоминаний, в которых клятые идейные психопаты, снова и снова возникая перед ним, словно черти, на все лады призывали его быть хорошим мальчиком, выполнять свою работу и не гневить превозносимое ими божество. Как именно это самое божество раскатывает по камушку целый город, Николас представлял слишком хорошо. Хотелось забиться в угол и скукожиться там, вместо того, чтобы делать вид, что не особо-то он и впечатлён рассказом. Только лишь раз за разом напоминая себе о том, что было для него дорого, Николас находил в себе силы просыпаться утром, взваливать на плечи свой крест и быть хорошим, мать его, мальчиком на побегушках грёбаного зла. Но все эти болезненные осознания бренности всего сущего в руках существа с невероятной силой каждый раз ощущались, как в первый. Мгновением позже Николас вздрогнул от неожиданности, потому что соизволивший очнуться Ваш жизнерадостным тоном осведомился, есть ли что пожевать. Папаша и малая тогда скрестили свои взгляды на нём через зеркало заднего вида. Улыбка Ваша моментально потухла, когда Николас вынужденно признался в совершённом, без особого, впрочем, раскаяния. Сам виноват, что всё проспал. Николас тогда впервые увидел, как глаза Ваша наполнились снизу вверх влагой, и горькая обида исказила уголки его губ. «Как же так?» – скорбно вопросил он, шмыгнув носом. Нет, блядь, меня ты не обманешь, не надо тут этого цирка, клоун! Брат грёбаного зла корчил горестные гримасы несколько добрых минут. Но его взгляд, как заметил Николас, точно остекленел, чего нельзя было увидеть из-за очков спереди, но не со стороны. «Да не мог он всё это время спать», – пришла запоздалая мысль. Он слышал их разговор от начала и до конца, но предпочёл не прерывать его, не вмешиваться, не желая, вероятно, напрашиваться на всё новые вопросы, что возникали как у папаши, так и у малой. Едва ли он мог бесстрастно всё это воспринимать. Возможно ему, как и Николасу, хотелось забиться в угол, закрыть уши руками, спрятать в коленях лицо. Или, скорее, на ходу открыть дверь машины и свернуть себе шею в падении. Странно, что до сих пор он этого не сделал, не свёл счёты с жизнью, в которой Николас не видел смысла. Нет. Он ведь сам знает, на своём собственном примере: чужой смысл не то, что можно просто увидеть и понять. «Сколько ж от тебя проблем», – проворчал тогда Николас, вдруг, как наяву, увидев своё скорое будущее: он к чёрту охрипнет, сорвёт голос и попрощается с остатками нервов из-за необходимости постоянно орать и сообщать Вашу очевидные вещи, как, например, ты тупица, идиот, бесполезный кусок дерьма, утри сопли и кончай реветь, конфетку вот лучше съешь. Да, он предложил ему леденец, один из оставшихся. Само собой вышло – Николас такие вещи не контролировал, с младых ногтей впитав науку из воздуха под отсутствующей крышей приютской церкви: делиться нужно, это правильно. От жеста, что лишь полоумный мог назвать щедрым, Ваш не то чтобы на глазах расцвёл, но улыбнулся с искренней благодарностью и, что важней, взгляд его глаз «ожил», наполнившись блеском. Николас, конечно, выругался сквозь зубы, но не мог не сделать мысленный вывод: с живыми глазами лицо Ваша выглядит гораздо лучше, чем с мёртвыми. Это был пример ерундовой трагедии первого типа. Ерундовая трагедия второго типа заключалась в том, что мало-мальски обжитые точки в пустыне кишели стремящимися нажиться охотниками за головами, половина из которых сама была разыскиваемыми преступниками. Ваш мог с равными шансами как затеряться среди них, так и привлечь внимание. Всегда пятьдесят на пятьдесят. В дороге им повезло дважды, из-за чего и журналисты, и сам Ваш расслабились – дурни наивные, за что и расплатились в третий раз. Охотники оказались форменными недоумками, сбежавшими из дурки. Николас сколько ни гадал, а так и не придумал, кому ещё может прийти в голову идея выкрасить волосы в голубой и синий, растянуть мочки ушей до состояния свисания к плечам, и затянуть заплывшее жиром тело в тесный латекс – терпимым человеком он явно не был. Но зато впервые допустил, что Вашу не чужда ирония, когда услышал от него комментарий полушёпотом: «Вау, какой стиль». …Он ведь не мог серьёзно это сказать? Услышавшие так это и поняли, поспешно оскорбились, стремительно набычились, и Ваш только и успел, что крикнуть папаше и малой поторапливаться. Ещё один факт, который Николас был вынужден принять в качестве руководства к действию: в любой непонятной ситуации – бежать. Потому что великий в узких кругах Ваш-Ураган так привык решать все свои проблемы с желающими ему здоровья и всех благ аборигенами. Оружие Николаса не подходило для бега в принципе. В любой из моментов времени в прошлом ему бы и в голову не пришло бежать, а стоило только оказаться в компании Ваша – пришлось. Он предпринял одну попытку распустить ремни, как Ваш на ходу крикнул: «Не смей». И Николас, проклиная себя на все лады, почему-то не посмел. Вослед им летели озлобленные выкрики, пули, и они почти успели добраться до машины, когда папаша вдруг крикнул: «У них гранаты!» Николас не утешал себя тем, что успел среагировать – его просто защитил крест на спине. Взрывная волна бросила его на землю, не причинив вреда, хотя вокруг всё гудело от падающих осколков. Всё затянуло завесой из песка и пыли. В ушах гудело, когда сквозь ужасающую какофонию, возникшую из-за резонанса реальности и вновь всплывших в памяти воспоминаний, его позвал голос Ваша: «Вульфвуд! Ты в порядке? Ранен? Встать можешь? Я помогу, давай руку». Николас бы отмахнулся, и с просветлевшим сознанием он думал, что так и сделал, но нет. Поднялся он не глядя, оперевшись о чужую руку. В песчаном хаосе они добрались до машины едва ли не чудом, на ощупь, цепляясь не только за воздух, но и друг друга, и в следующий миг малая уже со всей силой вжимала в пол педаль газа – безумная маленькая женщина – первое впечатление, которое она на Николаса произвела, оказалось самым верным. Потребовалось время, чтобы отдышаться и прийти в себя. С этим возникли трудности, потому что, едва осознав произошедшее, Николас страшно разозлился. Больше на себя, конечно, но раздражение принялся выплёскивать на Ваша. Дурная твоя башка, «тонгари» и прочая новая классика. Только выразив наболевшее в привычной для себя форме и рефлекторным движением потянувшись за сигаретной пачкой, Николас ощутил липкую стянутость на ладони, испачканной кровью. Кровь была не его. Тогда он впервые посмотрел на Ваша рядом, увидел его и осознал, что тот сидит сгорбившись, с дурацкой своей нечитаемой улыбкой на губах, баюкая окровавленную живую руку в ладони протезированной. – Твою мать, – пробормотал Николас. Первая мысль, возникшая в тот момент: нужно дать ему лекарство. Николас почувствовал себя конченным идиотом. Его лекарство едва ли ему самому помогало, лишь только больше вытравливая всё человеческое. Ваш – другой, и так ему не помочь. Николас, что учился убивать, игнорируя любые собственные раны и повреждения, вдруг осознал, что никогда не учился лечить. – Всё нормально, – ответил Ваш. Ответил, как Николас понял не сразу, не ему вовсе, а с беспокойством озирающейся малой. – Задела таки, – невозмутимо констатировал папаша. – Только рука пострадала или..? – Нужно остановиться, обработать рану! – мгновенно отреагировала успевшая напридумывать себе всякие ужасы малая. – Всё нормально, – повторил Ваш, на этот раз с чуть заметным нажимом в тоне окрепшего голоса. Чтобы затем улыбнуться ещё мягче, чем прежде. – Правда, ничего особенного, нет причин для волнения. «Ага, как же», – подумал Николас. Нет причин для волнения, но на спину я на всякий случай опираться не буду. Ваш заметил пристальное внимание Николаса, улыбнулся ему, как показалось, словно бы виновато. Не так уж сложно оказалось прочесть его мысли. Николас выругался сквозь зубы, но только про себя, не вслух. И мысленно же обратился к малой с просьбой ехать быстрее. В том, слава богу, необходимости не было: саму себя убедив, что нужно торопиться, крепко сжимая руль, малая всматривалась в песок перед собой так пристально, точно стремилась приблизить возможную точку необходимого привала силой мысли. Николас нисколько бы не удивился, будь она в самом деле на это способна: он на всякое успел насмотреться. Отвернувшаяся было удача, между тем, вновь им улыбнулась – к городу они подъехали вначале сумерек. Меньше десяти минут понадобилось, чтобы найти гостиницу. Папаша отправился добывать им жильё, позвал малую за собой, тем самым на время избавив их от её настойчивого внимания. Нормальный он был мужик, пусть и со своими закидонами. Ну да у кого их нет? Николас не поручился бы и не стал говорить наверняка, но вроде услышал вздох облегчения со стороны Ваша. Тот упёрся лбом в спинку водительского сиденья напротив и сидел так, медленно дыша. Вокруг сгущалась темнота, ещё не развеянная уличными огнями, было на удивление тихо. Они оказались в городе в тот момент суток, когда уже вернувшиеся со своих рабочих мест горожане отдыхали дома, но любители ночной жизни ещё не появились. Николас бездумно закурил, следя за человеком в одежде официанта, что вышел из дверей местного салуна с обновлённой вывеской, обещающей «тома-вторник» и две кружки пива по цене одной при заказе «специального предложения». Сто пудов какая-нибудь несъедобная херня. Тишину нарушил Ваш. – Пойдём, – сказал он. Выглянув в окно с его стороны, Николас увидел машущую им с крыльца малую. Николас кивнул, потянулся к ручке двери, заметив тогда краем глаза, что сам Ваш выходить не торопится. – Хочешь ты того или нет, но тебе придётся, – хмуро сказал Николас, толком не сформулировав окончание реплики. – Я не хочу, чтобы Роберто или Мерил видели, – тихо ответил Ваш. «А я, значит, исключение?» – Николас всматривался в размытое тенями лицо Ваша, но интонацию, с которой хотел задать вопрос, так и не подобрал. – Хрен с тобой, тонгари, иди уже, я следом. Ваш издал какой-то звук неясной формы и содержания. То ли он расстроен был, то ли недоволен, то ли просто капризничал, так что Николас вдруг испытал острое желание отпинать его ногами. Так и сделал, резко сменив направление, и полез на выход через дверь со стороны Ваша, по пути выталкивая его на улицу. Он не касался спины, но, наконец, её увидел: надорванный в нескольких местах плащ во множестве мелких дырочек от осколков, между которыми просвечивала блестящая чернота. Словно бы ничего такого уж страшного – плащ был плотным и, по крайней мере, не пропитался кровью от разорванной в мясо спины, а то что-то такое Николас и представлял. И всё равно Ваш прошипел в его адрес что-то болезненно-неодобрительное. Николас не впечатлился: если были силы огрызаться, найдутся силы и преодолеть то… чего там Ваш вообще опасался. И, кстати, он таки умеет огрызаться, серьёзно? Хозяин гостиницы – высокий сухощавый старик с белыми, гладко зачёсанными волосами – поприветствовал их, когда Ваш и Николас протиснулись в двери мимо малой. Вид внушительного креста на плече Николаса, да и других бросающихся в глаза деталей в обликах его и Ваша, особого интереса с его стороны не вызвал. Он относился к числу тех мудрых людей, что за время жизни на пустынной планете хорошо усвоили, на что стоит обращать внимание, а на что – закрыть глаза. Папаша передал им один из ключей, неопределённо махнув куда-то в сторону на лестницу, ведущую на второй этаж. – Третья дверь налево по коридору, – безошибочно прокомментировал хозяин. – Если что-то понадобится, обращайтесь. Также через час – полтора можете спуститься поужинать. Не хочу хвастать, но моя жена отлично готовит. Николас кивнул, услышал, мол, но, сделав шаг к лестнице, врезался в Ваша. – Спасибо за приглашение! – широко улыбнулся тот. – С удовольствием им воспользуемся. В ответ хозяин поднял кустистые брови, приятно удивлённый, и благодушно усмехнулся. – Мы рады гостям. Николас не сомневался, что Ваш, дай ему только волю, застрял бы здесь на целую вечность, распыляясь во взаимных любезностях, поэтому пнул его коленкой куда-то в бедро. – Ты совсем не милый, – прошипел Ваш сквозь улыбку, одарив его беглым взглядом, недовольство в котором ещё не успело возникнуть. Кивнув хозяину напоследок, наконец, они двинулись по лестнице наверх. – Дружные ребята, – услышал Николас голос хозяина. – Да уж, – ответил ему папаша. – Сам не нарадуюсь. Подскажи-ка, где тут у вас можно позвонить? – Сэмпай! – от входной двери крикнула малая. – Вы мне с вещами помогать собираетесь? – И как меня угораздило… Николас хохотнул. То был чертовски хороший вопрос. Открыв дверь их номера, он пропустил Ваша вперёд, бегло осмотревшись. Комната, как комната, ничего особенного: две узкие кровати, разделённые окном, стол, один стул, одна табуретка, ширма с ванным закутком. – Вода там есть? – только спросил. – Есть, – отозвался Ваш. Удовлетворённо кивнув, Николас готов был уже закрыть дверь, как вдруг из-за спины возникла малая. – Господи-боже-малая, чего тебе? – на одном дыхании выпалил он. – Я могу чем-нибудь помочь? – спросила она, вместе с тем предпринимая недвусмысленную попытку пройти внутрь. Николас в свою очередь стал не менее недвусмысленно закрывать перед её носом дверь. – Всё в полном порядке! – заверил её Ваш, выглядывая из-за плеча Николаса и совершая какие-то нарочито бестолковые движения руками. – Не о чём беспокоиться. Малая убеждённой не выглядела, что было нисколько не удивительно. Идиотизм конкретно этой девчонки лежал в другой плоскости, но успокаивающий тон Ваша её нисколько не успокаивал, что, по мнению Николаса, свидетельствовало о достойном уровне её интеллекта. – Ты его слышала, малая, – вставил Николас грубо, нависнув над ней. – Уйди, без тебя разберёмся. – Но я хочу помочь! С таким деликатным делом ты не справишься! – С каким делом?! Да тебе просто хочется на него без одежды посмотреть, будешь тут ещё про деликатность втирать! – Ч-что?! Неправда! Я беспокоюсь! – Мерил, – тихо и очень вкрадчиво позвал Ваш. Ультрамягкий тон компенсировал недостаточную громкость – оба навострили уши. – Я в порядке, правда. Мы позовём, когда что-нибудь понадобится. Малая вздохнула, кинула раздосадованный взгляд на Николаса, так словно он во всём был виноват, тот повторил «ты его слышала» одними глазами, выразительно подняв брови и кивнув в сторону. Девушка вынужденно удалилась, скрывшись за поворотом на лестницу. Николас закрыл дверь, повернув замок. – Ну и настойчивая же девица. Упрямством явно решила компенсировать недостаток роста. – Она милая, – отозвался Ваш с улыбкой. – Добрая и заботливая. – Да-да, а у тебя беды с башкой, тонгари, я знаю. Следующей своей репликой Ваш это подтвердил: – Плащ жалко, – сказал он. Сидя на табуретке, он держал его в вытянутых руках, разглядывая. Плащ был безнадёжно испорчен. – Отдай малой. Спорю, она с радостью возьмётся его чинить. Сомневаюсь, правда, умеет ли белоручка вроде неё шить. – Ты к ней несправедлив. – А вот папаша, готов поспорить, шить умеет. Жизнь холостяцкая многому заставляет научиться. – Слова известного специалиста. Ты-то шить умеешь? – Я всё умею. Ваш присвистнул. – Осталось только тебя удачно замуж отдать, хозяюшку такую. Стоя на месте, Николас вдруг споткнулся – запнулось сознание, встревоженное неожиданным откровением: Ваш не только огрызаться, но и высмеивать умеет. – Эх… Почему, скажи мне пожалуйста, моё благотворное влияние тебя испортило, тонгари? – Хочешь сказать, что у меня колючий характер? – усмехнулся Ваш, выглядя до безобразия довольным собой. – Наверное, меня слишком смущало неподходящее прозвище, и я стал ненамеренно стремиться ему соответствовать, – Ваш хихикнул. Чтобы меньше чем через секунду спросить изменившимся тоном: – Там всё достаточно плохо? – Сложно сказать, – ответил Николас. Последние несколько минут, пока он мыл руки и лицо, перекидываясь с Вашем необременительными колкостями, его взгляд то и дело возвращался к чужой спине. Ткань кофты напиталась кровью и липла к коже, в разных местах демонстрируя оголённые до мяса участки. Николас неторопливо докуривал сигарету, не то чтобы испытывая необходимость в моральной подготовке, но небезосновательно полагая, что в действительности всё может оказаться значительно хуже. И нарочито позитивная болтовня Ваша, который занимался тем, что отсоединял от левого плеча протез, его в том убеждала. Малая уже видела ранения, что могло её напугать? Что Ваш боялся ей показать? – Поможешь мне? Николас только угукнул. Приблизился, коснулся пальцев Ваша, убирая его руку, взялся за края кофты и аккуратно потянул. – Может, намочить? – спросил он неожиданно для себя самого. – Нормально всё, не нежничай. Николас клацнул зубами, сплюнув безнадёжно изжёванный окурок прямо себе под ноги, и, одновременно с готовящимся сорваться с губ Ваша укоряющим восклицанием, потянул полы кофты резко вверх, одним движением стянув её. Волосы Ваша растрепались, поднявшись и упав жёлтым клочковатым облаком, – эта последняя отстранённая мысль возникла и исчезла, как только Николас увидел перед собой его обнажённую спину. Кожа была чисто белой, невозможно светлой и словно бы сияющей изнутри. Но только там, где она была целой, а таких участков было совсем немного. Тело Ваша усеивали множественные шрамы, следы грубых стежков, металлические заплатки и скобы вдоль позвоночника и на пояснице. Повидавший в своей жизни всякое дерьмо, Николас, как оказалось, не был готов к такому. Он видел шрамы миллионы раз, видел увечья. Следы на теле Ваша свидетельствовали о том, как много выпало на его долю такого, чего другой попросту бы не пережил. Снова захотелось закурить. Но если бы он это сделал, то продолжил бы впадать в задумчивость и просто залипать на Ваше, точно трагической картине. – Можешь ничего не говорить, – попросил Ваш сдавленным тоном. Он хотел повернуть голову и улыбнуться. Николас прервал движение, легонько треснув Ваша по макушке, больше просто от желания прикоснуться к его волосам. Он не хотел его гладить или трепать, как мальчишку, всё будет хорошо, мол. Никогда с Вашем ничего не было хорошо. И едва ли станет иначе в будущем. Всё необходимое было подготовлено. Недра дорожного мешка Ваша содержали в себе всё, что могло понадобиться при ранении, аптечка, бинты. Набранная в миску вода едва ли могла похвастаться кристальной прозрачностью, Николас разбавил в ней антисептик. Антисептик иного рода хотелось принять внутрь. Он пообещал себе, что так и поступит, спустится в бар и выпьет пару рюмок, когда закончит здесь. – Ты ведь не расплачешься от боли? Ваш покачал головой. – Больно уже не будет. – Хм… Николас намочил полотенце, стал промывать свежие раны, стирая успевшую засохнуть кровь. Новая кровь уже не текла, а застрявшие в коже осколки сами собой легко срывались вниз от мельчайшего касания, мелодично даже – «дзынь», «дзынь» – от всего инородного защитные механизмы Ваша его избавляли. Николасу даже показалось, что мельчайшие царапинки заживали буквально у него на глазах. С регенерацией у Ваша было всё ещё лучше, чем у него под препаратами. Что наталкивало его на безрадостную мысль: какими же были те ранения, от которых на его невероятном теле могли остаться такие следы? – Твою мать, тонгари… Ты же не бессмертный? – Нет. – …Блядь. – Большинство из всего этого случилось давно. – Скажи ещё, что не помнишь, как тебя распороли насквозь или переломали позвоночник. – Помню. Николас сам от себя такого не ожидал, когда сказал: – Надеюсь, все, кто причинил тебе боль, мертвы. – Не говори так. … Но, да, наверное, они и в самом деле уже мертвы… – С тобой хоть что-нибудь хорошее случалось? – Да, конечно. Николас хмыкнул. Отчего-то вся эта ситуация заставляла жалеть обо всём на свете, но больше всего о том, что хорошее не оставляет следов. Возможно, воспоминания будут тебя согревать или вызывать улыбку, но вернуть испытанный момент благости было невозможно. Так то, что казалось важным, постепенно начнёт забываться, затираться со временем, и однажды исчезнет без следа. Но едва ли насильственные шрамы могут исчезнуть или способствовать тому, что ты хоть когда-нибудь забудешь обстоятельства их появления. Николас выругался сквозь зубы, вдруг вздрогнув всем телом, одёрнул руку, что тянулась прикоснуться в безотчётном намерении чего-то. Лучше бы этим занялась малая, ну правда. Она бы, конечно, сильно впечатлилась увиденным, расчувствовалась, но прогнать себя не дала бы, отнеслась к Вашу, как хрупкому сокровищу. А если бы ей хватило духу, то и поцеловала бы, заставив гуманоидный тайфун ошалеть и на время забыть обо всём. Глупо, что это вообще ему в голову пришло – мысль о физической близости, как о временном избавлении. Можно сколько угодно сидеть рядом, говорить красивые слова или молчать, одним своим присутствием пытаясь пусть и не исправить ситуацию, но хотя бы немного сделать её лучше. Но объятия, поцелуи и то, что могло за ними последовать, запустили бы в организме другие процессы, те, которые были сильнее скорби, напоминающие о важности жизни здесь и сейчас, что-то даже более сильное, чем голод. Нетипично романтическая мысль для Николаса, но, глядя на Ваша, он не мог не думать о том, что это то, в чём он нуждается прямо сейчас. Немного человеческого тепла, немного нежности и любви. – Ты целоваться-то хоть умеешь, тонгари? – спросил он сдуру. – Ч-что? – Ваш едва не подпрыгнул, с его лица читался истинный ужас, когда он обернулся, вылупившись на Николаса с неописуемым выражением. – К чему ты это сейчас говоришь? – Готов поспорить, ты никогда не был с девушкой. – А вот и нет! – Глядя на тебя, в это невозможно поверить. У тебя буквально на лбу написано, что ты девственник. – Отстань. – Действительно, чем тут поможешь? Безнадёжная ситуация же. Николас вдруг понял, что не остановится, едва начав задирать Ваша, потому что увидел ответную реакцию. Добился-таки того, что обычно спокойный Ваш принялся сменять эмоции, как заведённый – от смущения до раздражения и обратно, – такие потешные качели. – У меня был опыт, если тебе так уж интересно это знать. – Ого! С настоящей девушкой? – Да. Но это было странно. Она… была в отчаянии. Я не смог ей отказать. – Ха, ну конечно. Николас отдавал себе отчёт, что ведёт себя, как мудак, но шёл на это, чтобы раззадорить Ваша, заставить того чувствовать хоть что-то, кроме скорби. Он сам видел десятки отчаявшихся девушек и женщин, и не только их, во всех поселениях, где был. Он знал, как это бывает. – Рем… Женщина, которая растила нас – меня и Найвза – говорила, что физическая близость является проявлением любви. Но то ведь не было похоже на любовь. Ей нужны были деньги, а мне просто хотелось ей помочь, как-то утешить. – Ты просто её пожалел. – Да, – с горькой улыбкой признался Ваш и добавил, – как и себя. – Мог бы просто дать ей деньги. – Дело в том, что у меня их у самого на тот момент не было. Ни гроша. Я поделился с ней едой. Мы сидели у костра. И всё просто… получилось само собой. – М-м… Другое дело, если таково было её желание. Может, всё случилось и не так, как ты представлял, но в тот миг у вас никого ближе друг друга не было. Николас вспомнил, как это было у него – причудливо так, точно не по-человечески. Ещё в приюте, за несколько дней до его ухода. «Ты уходишь?» – спросила его Элли, девушка, что была на пару лет его старше – или нет, она не знала точно, и не было никого, кто мог сказать наверняка. У неё были светлые волосы необычного пепельного оттенка и блестящие глаза со скрытым в них озорным выражением. Их сблизил общий секрет: Николас застукал её, когда она курила, и пообещал, что никому не расскажет, если она даст попробовать. «Ты уходишь?» – «Да». – «Навсегда?» – «Не знаю». – «Я не хочу, чтобы ты уходил». – «Я тоже этого не хочу. Но дело уже решённое». Она потом поцеловала его, и этим они и занимались – целовались, пока не приноровились делать это правильно. Было немного чудно и странно, ведь всех в приюте Николас воспринимал членами своей семьи, братьями и сёстрами. Но Элли сняла с себя блузку, и оказалось, что она другая. «Будешь меня помнить», – сказала она. Не спрашивала, просто утверждала. Оказалась чертовски права. Её кожа тоже не была идеальной, в солнечных, как она говорила, ожогах и подростковых волдырях, но прикасаться к ней казалось актом какой-то божественной воли. Ощущение острых лопаток под ладонями, запомнилось Николасу сильнее всего. Точно не развившиеся крылья, они до невозможности натягивали тонкую кожу, но не могли прорваться через преграду. Только когда они упали на землю, задыхаясь, чувство, что что-то их удерживает, ослабло. На несколько сладких мгновений они словно воспарили, поднявшись в небо. Но очень быстро упали назад, вернулись в себя и жизнь, ту, какая была для них уготована. Николас смотрел на свои ладони, пытаясь воскресить в памяти некое неясное ощущение, испытанное в тот раз. Ладони были пусты – ничего. – Тебе никогда не приходила в голову мысль, что у людей должны быть крылья, но что-то в процессе развития пошло не так? – спросил он. – У меня есть крылья, – просто ответил Ваш. – Чего? – Поверь мне, никаких привилегий они не дают. «Я тебе о серьёзных вещах, а ты шутишь!» – распирало Николаса от возмущения. Но при взгляде на Ваша, на его исполосованную шрамами спину, сама собой возникла мысль, что это могло быть правдой. Кто-то хотел добраться до его сути и явить её миру – иначе, действительно, ну зачем это всё?.. – Шучу. Мне просто снился такой сон несколько раз, будто у меня есть крылья. Но мои крылья во сне были бесполезными. Я не мог их распрямить и подняться в небо. Они просто свисали и ещё больше тянули меня к земле. – Чёрт подери, тонгари. Ты даже во сне всё усложняешь. – Так я устроен, судя по всему, – ответил Ваш. Они разделили несколько секунд тишины на двоих, мысленно условившись закончить с этим разговором. – Ты закончил? Перевязывать ничего не нужно? Николас встрепенулся, точно очнувшись, застигнутый врасплох, силком выдернутый из мыслей, в которые, сам того не осознавая, погрузился. Сглотнул слюну с горьким привкусом, смял в руках влажное полотенце. Вода в миске окрасилась в светло-розовый, но следы застывшей крови со спины Ваша он смыл. Свежие ушибы оставались красными, но больше не кровоточили. В перевязке необходимости не было. Вероятно, уже утром Ваш о ранах и не вспомнит, может, только рёбра будут болеть, ушибленные при падении. Выходило, что Николас Ваша просто помыл. Ерунда какая-то! В приступе негодования Николас вознамерился закурить новую сигарету, но в следующий миг раздался стук в дверь и голос малой: – Я принесла чистую одежду! Николас вздохнул, поплёлся открывать, в то время как Ваш скрылся за ширмой. Малая, возникшая из-за приоткрытой двери, старательно пыталась его высмотреть, выставив перед собой одежду, как благовидный предлог, игнорируя при этом недовольное пыхтение Николаса. – Вещи сэмпая, чистые, я проверила, – сказала она после того, как с сожалением констатировала факт отсутствия видимости Ваша. – У вас всё хорошо? – Насколько это возможно в его случае, – фыркнул Николас. – На кухне есть что поесть? – Да! Принести вам? – Сами спустимся. Вы с папашей хоть поужинали? Малая опешила, удивлённо воззрившись на Николаса, который сам, осознав, что ляпнул, сильно нахмурился, явно сигнализируя о том, что приступ заботливости – лишь досадное упущение с его стороны. – Забей, ясное дело, о себе вы позаботились. Малая выразительно фыркнула, точь-в-точь рассерженная кошка. – Вашими молитвами, святой отец, – буркнула она в ответ. Дурость какая, подумал про себя Николас, вместо того, чтобы просто ладить с людьми, с которыми тебе всё равно приходится сотрудничать, ты зачем-то их задираешь. Впрочем, то известно, зачем. Когда он их предаст, они хотя бы не будут неприятно удивлены. И всё-таки что-то дёрнуло его, дурное, дурацкое, из прошлой жизни: когда малая сделала полшага назад, давая Николасу возможность закрыть дверь, тот окликнул её: – Ты, малая, шить умеешь? – Умею! – Тогда… – с этими словами он ушёл вглубь комнаты, оставил на стуле свежие вещи, вместо них сняв со спинки плащ, и вернулся с ним к двери, протянув малой: – Посмотришь, что можно исправить? – Да, конечно! Николас невольно усмехнулся, пронаблюдав всю гамму чувств, что в одно мгновение промелькнула по точно осветившемуся изнутри лицу малой. Как девчонке мало нужно для счастья, а. Воспрянув духом, она даже пожелала спокойной ночи, прежде чем упорхнуть в свою комнату. Едва ли она теперь будет спать, конечно, провозится полночи, а наутро сядет за руль и въедет сослепу в зыбун, где они все коллективно сдохнут, зато преисполненные самых светлых чувств. Тьфу, блин, придурки. И поделом. – Плащ я бы и сам починил, мне не впервой, – с укором сообщил Ваш, выглянув из-за ширмы. Николас вместо ответа бросил в него принесённые малой вещи. – Ты же должен был понять уже сам, что иногда людям просто нужно давать то, чего они хотят. Не так уж много они обычно хотят. Конкретно в этом случае – просто помочь и проявить заботу. Как можно, будучи таким бестолковым, жизнь прожить? – Сильно её усложняя, вероятно. – Очевидно. Ты всё-таки учишься, тонгари. Какое-то время было тихо. Николас, блаженствуя, закурил, прислушиваясь к звукам – с улицы, бара через дорогу, с первого этажа гостиницы. Из-за ширмы доносилось только шуршание одежды, а затем – без всякого предупреждения – по ушам резанул смешок, и очень ехидным тоном Ваш осведомился: – Признайся, ты так часто повторяешь это прозвище, просто потому, что тебе нравятся мои волосы. – Да-да, – буркнул Николас. – Завидую. Всю жизнь мечтал родиться голубоглазым блондином с ершом на голове. «Может и закончил бы тогда в борделе, а не на лабораторном столе», – невесело подумал он. – Разве у меня голубые глаза? – полный искреннего недоумения – и искреннейшего же идиотизма – вопрос. – Я не присматривался! – резко огрызнулся Николас. Да, чисто-голубыми глаза Ваша не были. Что-то среднее между голубым и светло-зелёным, что-то небесно-бирюзовое, как бывает на рассвете после холодной ночи. – Вещи ощущаются так странно… – Непреодолимого желания выпить и загрустить по прожитой жизни не возникает? – Нет. – Значит и правда всё чистое. Николас обернулся, когда Ваш, наконец, закончил. Тогда несколько вещей случилось одновременно: Николаса позабавил его вид в шмотках папаши, а затем он увидел пустой рукав, что трепыхался на ходу, и вспомнил про протез, заранее Вашем отсоединённый и сиротливо лежащий теперь на кровати. Ваш долго возился с одеждой, имея в своём распоряжении только одну руку, из-за чего Николас вдруг испытал очередной острый приступ раздражения, но не потому, что Ваш не попросил о помощи, а потому, что он сам не понял, что эта помощь может потребоваться. Он резко поднялся и приблизился к Вашу, заставив того смущённо отпрянуть. Ничего не говоря, Николас принялся закатывать свободный рукав. На жилистом Ваше белая рубашка («Парадная, что ли?») папаши висела как парус. Как и мешковатые штаны. Всё вместе оно сделало из Ваша кого-то, кто был светлее лицом и моложе возрастом, с выражением просветлённого дурачка и густыми бровями, живущим своей тёмной жизнью. Странно, кстати, что брови у Ваша были чёрными, но в тот момент Николас о том лишь краем сознания подумал, а подумав, забыл, переключившись на пояс брюк, сначала ослабив кое-как затянутый Вашем ремень, а затем натянув его сильнее и закрепив. – Потерял бы штаны по дороге, наделал бы сенсаций в этом городишке на годы вперёд, – игнорируя расплывшуюся по губам Ваша улыбку, сухо осведомился, кивнув в сторону протеза: – Рука тебе нужна? – Учитывая обстоятельства? – неясно что имея ввиду, спросил Ваш. – Нет, сегодня я обойдусь без неё. Улыбался Ваш таких препакостно сладко, что Николаса затошнило. Потом он, правда, подумал, хватит с него сигарет на сегодня, отчего-то не возлагая все лавры вины за своё херовое самочувствие на Ваша. – Ладно, пойдём проверим, что там дают. Ваш кивнул и Николас испытал благодарность за то, что человекоподобное радио соизволило прерваться на техническую паузу и умолкнуть хотя бы на время, не комментируя со всевозрастающим сарказмом слова и действия Николаса. Это действительно произошло между ними – какой-то взаимный обмен, вследствие чего тихий, деликатный до омерзения Ваш обнаглел, а дремучий и озлобленный Николас впал в детство, что в его случае выражалось в обострении всех тех качеств, которыми обладала, как он теперь точно был убеждён, лучшая часть его. Которую он оставил в приюте в двенадцать лет. Хозяин гостиницы, уже приглушивший свет в холле, оставив горящей лишь лампу на стойке регистрации, но ещё не закрывший на ключ входную дверь, провёл Ваша и Николаса на кухню, где обеденная зона была по-домашнему огорожена небольшим участком в углу. Стены вокруг были увешаны картинками – натюрмортами всех мастей, по качеству которых можно было проследить рост навыков художника. Николас и не заметил, как Ваш завёл ни к чему не обязывающий разговор и вот они с хозяином уже обсуждали художественные таланты его младшей дочери, пока его жена – крупная мягкая женщина в аккуратных кучеряшках – разливала суп по мискам и сервировала стол. Такое невозможно тихое и благостное место, уютный мирок, воссозданный в стенах из обломков разбитых космических кораблей. Голоса Ваша и хозяина с его женой обратились в неразборчивый белый шум. Тёплый воздух, пропитанный запахами пищи и трудом выстроенного быта, возвращали Николаса назад, в прошлое или желаемое будущее, в место, где он мог быть счастлив. – Ты не голоден, не будешь? Вульфвуд? Это произошло снова – Николас оказался возвращён в мир голосом Ваша. Кроме них на кухне больше никого не было. Ваш сбоку от него, с ложкой у рта, движение которой он остановил, потому что Николас на глазах уходил куда-то. А ему отчего-то было до этого дело. Какой же кретин. – Я сыт по горло, – с тихой злостью и скрываемой горечью произнёс Николас. Лицо Ваша осталось спокойным, только брови нахмурились и расслабились снова. Он заново зачерпнул суп, сказал: – Попробуй, вкусно. Николас и не сомневался, что будет вкусно. Но он не хотел, чтобы было вкусно. Потому что это было неправильно. Всё неправильно. Вкусы и запахи, напоминающие о с таким трудом выстраданном счастье, лелеемый с заботой и любовью, островок мира посреди безумного хаоса. Неправильным казалось то, что это место в любой момент времени могло исчезнуть, вытесненное жестокостью и людскими амбициями. Неправильно присутствие таких как он, за кем по пятам следовали беды и смерть. Неправильно было думать, что после всех совершенных преступлений он имел право наслаждаться этим и желать продлить момент хотя бы на ещё один вдох. Неправильным и нечестным было то, что улыбка человека – не человека – рядом была похожа на шрам, ещё более болезненный, чем все прочие, что усеивали его тело, точно подтверждение этой безумной истины: мир жесток и несправедлив. Но такой была их реальность. Из непроглядного мрака этих мыслей возникло касание – Николас вздрогнул, когда ладонь Ваша накрыла его руку, сомкнутую в кулак. Когда возникшее тепло заставило с ужасом сжаться перед страхом никогда его не испытать больше. Ваш привстал, его лицо оказалось так близко, что Николас увидел влагу на ресницах. Воздух, потревоженный движением, тронул его лицо почти невесомым, тёплым, невозможным и всё же случившимся касанием. Щёки опалило огнём и только это произошло. Ваш же просто вложил в его правую руку ложку и спокойно отодвинулся. – Ешь суп, Вульфвуд, и не усложняй. – … – Не отбирай у меня мой хлеб. В голове не осталось мыслей. Николас поднял взгляд на Ваша и наблюдал за тем, как тот с аппетитом ест, пока сам не почувствовал себя голодным. – Я сверну тебе шею позже, – пообещал он. Ваш хохотнул. – Другого, предпринимая этот рискованный шаг, я и не ожидал. Николас тоже усмехнулся. Он сам толком не знал, что имел своей угрозой в виду, что подразумевал, и решил, что это вовсе не имеет значения. Зачерпнул ложкой суп, попробовал, потом ещё проворно выхватил из-под пальцев Ваша ломоть хлеба, к которому тот тянулся, за что был вознаграждён возмущённым «эй», самодовольно оскалился в ответ. Пусть всё происходящее вызывало смутное беспокойство, тревожило память и не предвещало ничего хорошего. Было вкусно.