Открыть глаза

Райвель не навещал его. Ни разу за семь дней, что Ирвин лежал в госпитале, капрал не объявился. Его не было ни в те редкие моменты, когда командор просыпался, ни тогда, когда он спал крепким сном – об этом Ирвину говорили медсестры. Каждый раз, когда он открывал глаза, ответ оставался таким же: «Никто не приходил». Не сказать, что Ирвину нужно было внимание сильнейшего солдата человечества. Просто… Он надеялся, что в этом мужчине, бывшем разбойнике, пробудится хоть что-то человеческое. Не жалость или сострадание, нет; хотя бы просто желание проведать того, кто дал ему вторую жизнь. Но… Нет. Райвель не приходил. И с каждым днем надежды Ирвина все таяли. Он засыпал, просыпался, ел, пил – снова засыпал, просыпался… Просыпался с мыслью, что уже Райвеля не увидит. Потерявший много крови, Ирвин был слишком слаб, чтобы сделать хоть что-то самому, чтобы куда-то пойти – и он был уверен: после отставки его направят в такую глушь, что его никто не сможет навестить. Хорошо хоть не пристрелят, как старую псину. И в тот день он уже не захотел открывать глаза. Но не смог. Потому что слышал чужое дыхание, чувствовал напряжение, витавшее по комнате; и чувствовал, что кто-то целует его единственную оставшуюся руку. Это не могла быть Ханджи - она уже приходила. Это не мог быть кто-то из новичков - некому, просто некому. А значит, это Райвель. Открыть глаза было сложно. Хотелось спать, а веки наливались свинцовой тяжестью – но это было нужно. Ирвин чувствовал, чувствовал, что должен открыть глаза. Если не ради себя, то хотя бы ради него. И это правда был Райвель. Он сидел совсем близко, около постели, и прижимался губами к ослабевшей руке Ирвина. Всегда спокойный и беспристрастный, тогда на его лице читалась странная умиротворенность - наверное, так ему было… Проще. И Ирвин снова закрыл глаза. Потому что он пришел – а остальное уже и не важно.