Язык любви

      Инеж знала, что с Казом будет сложно. Все называли его «грязные руки», он был ублюдком из Бочки, самым опасным и самым жестоким преступником улиц Кеттердама. Для него не было ничего святого, он мог без жалости убить ребёнка или покалечить старика, если тот мешал ему. В его руках, сокрытых кожаными перчатками, любой замок легко открывался и терял всякую ценность. Перед Казом жадность склоняла голову.       Но ей открылась другая сторона. Она нашла трещину в непробиваемой броне и протянула руку, чтобы помочь. Она видела руки Каза без перчаток, она видела его слабость. Не в раненой ноге. А в руках. Когда Каз снимал перчатки он становился беззащитным мальчиком Ритвельдом, потерявшим родителей и брата. Инеж верила Казу. Опрометчиво? Очень. Очень опасно верить человеку, который насмехается над Святыми и который манипулирует чувствами людей.       Каз проявлял любовь по своему. Без слов. Поступками. Каз вернул ей родителей. Каз спас ее из плена Яна Ван Эка. Каз подарил ей корабль и причал, чтобы она могла осуществить мечту. Каз дал обещание, что причал двадцать два всегда будет ждать ее. Каз сам ждал ее.       Он не брал ее за руку, когда она возвращалась, не целовал в губы страстными поцелуями, не обнимал, прижимая к себе, чтобы согреть. Но он смотрел на нее. Молчал и смотрел. Восхищался. Его холодные темные глаза были громче, чем признания. Их взгляды были всем, фейерверком, словом, огнем и льдом. Эти взгляды могли создать и уничтожить Каньон Дарклинга дважды.       Инеж знала, что с ней тоже сложно. Годы в рабстве оставили свой отпечаток на ней. В руках мужчины она легко рассыпалась, на кусочки, на фрагменты, душа убегала из тела, оставляя его лишь бесчувственной куклой, терпевшей все происходящее. Когда Каз поцеловал ее тогда, в ванной отеля, она безустанно повторяла — это Каз, ему можно верить. Он хватался за нее, она была плотиной, которая держала поступающую к нему воду. Она хваталась за него.       Сидеть в тишине, пока Каз работает, а Инеж кормит ворон было так привычно. Каз снимал перед ней свою броню, Каз верил ей. Инеж верила Казу, не распадаясь, как обычно это было в «Зверинце», на фрагменты.       Каз знал, что она не любит убивать. Каз знал, как тяжело ей дается каждое задание. Но Каз был и оставался Казом, который не мог поддерживать. Не умел. Иногда, когда она плакала в своей комнатушке по ночам, Инеж могла слышать его шаги за своей дверью. Она всегда отличала его от остальных Воронов. И каждый раз ждала, что он зайдет, поможет. Но ни разу еще не зашел. Им гораздо проще было игнорировать то, какой ценой Инеж дается ее работа. Каз всегда смеялся над ее богами и благородными намерениями. Но Инеж хорошо знала, что ему дороги ее сулийские пословицы.       Каз никогда не говорил, что ему нравится ее кожа или ее смех. Но Инеж видела, как горят его глаза, когда она смеется. Однажды Нина сказала: «я слышу, как сердцебиение Каза усиливается, когда ты рядом.» Это был максимум, на который он способен.       Инеж, без сомнения, хорошо знала, почему Каз так поступает. Знала, что ему нужны его перчатки. Если бы не знала, не осознавала, то не стала бы забирать их из мусоросжигателя Ледового Дворца.       Сто двенадцатый выход в море длился два месяца и двадцать четыре дня. Инеж, как обычно, пришла в Бочку, пробравшись через окно в «Клуб Воронов», когда Каз был опять на своем привычном месте. В его глазах она видела тот огонь, которого так не хватало в открытом море. Девушка улыбнулась. Краешком губ, незаметно, когда подошла к его столу. Каз улыбнулся в ответ.       Он протянул ей руку, ладонь не была скрыта кожей черных перчаток, и мягко переплел пальцы. И Инеж знала, что ради этого чувства стоит продолжать жить.       Это был их язык любви.