Мы вернулись домой

За окном старого замка, увитого трещинами и плющом, глубоко и мощно дышит августовская ночь колосящихся полей. И, кажется, это место еще живет своей странной, чуждой другим жизнью. Все вокруг напоено отцветающей красой жаркого, знойного лета. Даже в темени, которую едва-едва разрезает свет луны и звезд, можно рассмотреть очень много: неубранные поля, где золотистые колосья теперь треплют только дождь да ветер, жесткий и колкий, но еще хранящий аромат жизни; ближайшую речушку, бегущую медленно и спокойно, почти сонно в каскаде призрачного света ночи; бесконечную, пустую, иссушенную даль юга меж лесом и холмами, где когда-то стояла стена Роза; и древний замок. Это здание еще стоит. Будто вопреки прошедшим годам, оно все еще высится над хмурой, неприветливой округой, тянется к небу пиками остроконечных башен, щерится окнами-бойницами. Словно все еще дышит, все еще ждет кого-то, кого можно укрыть под своими сводами, дать защиту и надежду на жизнь. А людей, которые посещают этот старый замок, становится все меньше и меньше с каждым годом. Иногда бастиону кажется, что его забудут. И чем дольше разрыв между прежними посетителями и новыми, чем дольше здесь звенит тишина — тем крепче стоит замок. Его стены помнили лучшие годы. Когда людские домики, неказистые, иногда с пробитой крышей и косыми стенами, лепились ближе к крепостным стенам. Когда вокруг кипела жизнь, скликались чуждые, но родные голоса. Эти времена длились долго, именно тогда это место обрело себя. С первым человеком-Хозяином. Он был высоким брюнетом в летах, не растерявшим красоту, но уже и не пышущим молодостью, под стать своему статусу и званию — под сводами аркад терялись девичьи голоса, возбужденные, жаждущие и восхищенные. Этот человек дал Бастиону имя, жизнь, да даже саму историю, начавшуюся именно отсюда. Он был человеком слова, человеком дела и человеком-Хозяином. Первым и, на удивление, заметным менее всех остальных. Кажется, его роль была такой же показательной, как и лоск всех напомаженных людей рядом с ним. В то время Бастион еще плохо осознавал себя, вокруг было слишком много людей. Он не мог запомнить всех, из-за чего память места дробилась, шла мутной рябью по глади вечности. Первый Хозяин ушел внезапно для всех — но не для крепости. Его смерть списали на тяжкий грех самоубийства, в то время как Бастион — он знает! — видел все сам, своими глазами. У него тысяча тысяч глаз, везде и всюду, куда дотягиваются мощные кроны молодых вязов и тонкие пики редкой жесткой травы. Это место глядит окрест из приоткрытых узких окон, с величественных портретов королей и вельмож, каждым зверьком и птицей, даже букашкой — следит за происходящим. Это было убийство, первое, что познал под покровом тьмы замок и, увы, не последнее. На место первого Хозяина, которого сам Бастион звал Родителем, пришел другой. Этот был странным, с брюшком и противной залысиной, мерзким смехом и вином. Очень большим количеством вина. Сперва замок даже думал, что его Родитель вернулся — та же форма, те же шевроны, даже лица отдаленно напоминали друг друга — но после уверился в обратном. Это не его человек. За всю непродолжительную жизнь Второго, Хозяина-Блаженного, Хозяина-Дурака, он испил больше вина и хмеля, чем за все остальное свое существование. В то время анфилады замка были устланы смехом и пьянством так, как стал устилать густой мох и плющ щербатую черепицу донжона. Столько греха и падения Бастион не видел никогда раньше и, надо признаться, позже тоже подобного не случалось. В ту осень, первую из трех, деревья алели опадающими листьями — как знак стыда и крови, которая проливалась не раз и не два. Второй Хозяин в один день ушел из замка — и не вернулся. Бастион не знал, куда делся его блудный патрон. Поговаривали, что зарезала шваль из Подземного Города. Никого «Подземного» замок не знал, поэтому так и остался в неведении, куда запропастился этот человек. Третий был тихим. Но умным. Очень умным и начитанным. А еще крайне жалостливым. Помнится, именно тогда Бастион узнал многих живых и мертвых существ, о которых даже не предполагал. Этому человеку он обязан умением чувствовать. Помнится, тогда замок в первый раз захлопнул створку окна в морозную зимнюю ночь. Его Хозяин работал с документами и уснул прямо над бумагами, под лютым, морозным сквозняком, убивающим даже более сильных. Это была жалость, наверное. Или любовь. Этот Хозяин намертво впился в память места, вцепился подобно клещу и больше не отпускал. Всех последующих Бастион равнял на него, как на единственный доступный идеал. Пока не пришел последний. Эрвин Смит. В нем было понемногу от каждого из предыдущих, но что-то неуловимо изменилось. В тот момент замок стоял уже не первый десяток лет, сменил не одного Хозяина и знал очень, очень многое. Научился видеть и осязать дальше. Почти чувствовать, когда шла опасность. Защищать каждого, кто расположился внутри, в самом сердце. Стоять насмерть, как стоит солдат в свой последний бой. Людей стало меньше, сильно меньше, но это не помешало ему продолжить жить. Вокруг стен уже давно появился ров, будто отрезая от предыдущей жизни, полной шума и гама. А вязы, те самые крошечные вязы, теперь стали мощными раскидистыми деревьями, цепляющимися за землю бесконечными корнями. Эрвин Смит был новобранцем, пришел, как и все сюда, нести неопределенную «службу». Бастион не знал, что это значит, но имел определенные мысли. Например о том, что эта их «служба», наверное, схожа с его стоическим желанием защищать и укрывать от всего. Но только не в его сторону, совсем нет. По отношению к другим людям, и вот это было видно в голубых глазах будущего Хозяина слишком очевидно. Даже не зная природы людей, их мотивов и жизней, замок мог точно понять — этот человек будет Его. Только Его и ничей больше. Весной, а чаще летом, все его люди куда-то срывались и уходили, собирая пожитки и лошадей. А потом возвращались, но, к вящему недоумению Бастиона, не полным составом. Где оставались другие, включая большинство Хозяев — замок не знал. Слышал только «экспедиция» и «Стены». Одну из них, «Розу», как сказал кто-то из людей, он видел вдалеке, за холмами, в золотистой пыли восходящего солнца. Она даже отсюда казалась громадной, и Бастион благоговел, ощущая защищенность. Это было странное чувство, быть огражденным от бед и напастей. Обычно это работало совсем не так, он, скорее, сам защищал, а не был подзащитным. Его люди уходили и приходили, накатывали и отступали, будто воды реки бились о берег в бесконечном беге. Куда бегут, от кого и зачем — замок не мог понять. Отчаянно пытался, но не мог. Эрвин рос под его чутким присмотром, хорошел, наливался силой. Он был не по годам серьезен и скуп на эмоции. Как его первая любовь, как третий Хозяин-Человек. Более всего Бастион любил наблюдать за ним и только за ним. На собраниях людей-капитанов, где Смит блестел яркой звездой-драгоценностью, замок следил через пыльные портреты на стенах глазами давно погибших людей. На тренировках со странными крюками и клинками — глазами птиц и лошадей. Кажется, он даже летел с ним тогда, ловя собой ветер. Но сокровенно, отчаяннее всего — проемами окон, когда этот человек оставался наедине с собой. Тогда Бастиону казалось, что он даже может его коснуться, почувствовать чужое тепло и дыхание. Как же отчаянно он тогда хотел прильнуть к Эрвину, вплавиться в него всем собой, чтобы защищать вечно, неотрывно, бдеть бессменной стражей и огибать поверх второй кожей, отражающей любые удары. Ведь именно для этого он нужен, в этом вся его суть. Так было несколько лет, крупица времени в вечности, но каждый ее миг Бастион проживал всем собой, без остатка отдаваясь служению Хозяину, пусть он и не был здесь главным. Так было, пока его человек не привел в сердце замка чужака. Чужака странного, непохожего на других, острого на язык и мелкого, как ездовой пони. Это было странно, нелепо, беспочвенно, но все же, было. Бастион ревновал. Ревновал своего человека к этому неприятному типу, который ходил под сводами широких галерей так, словно был тут и Богом, и Хозяином. Все в памяти замка взывало обрушить на голову наглеца черепицу с крыши, да чтобы потяжелее и наверняка. А вот там, где у живых было сердце — стояла странная, трепещущая дрожь, которая отзывалась ветром и холодом в ночи. Что-то происходило, и это что-то было невозможно понять. Через какое-то время Бастион узнал, что произошло. Точнее, ему наглядно показали. Его человек, его Хозяин, его крепкая привязанность и любовь, его подзащитный в конце-концов — да с этим мелким заморышем? Никогда в жизни! Помнится, в тот момент у крепостной стены обрушился один из пролетов защиты. И не из-за сырости и ветра, как сказали люди, а из-за терпкой, жгучей ревности и разочарования, которое даже место было не в силах переносить. Бастион успокоился поразительно быстро, присмотрелся к избраннику Хозяина. Чуждый, но искренний. То, как эти жуткие серые гляделки ловили в свой прицел его Эрвина и следили, следили в попытке защитить, даже когда вокруг спокойно, наводило на определенные мысли. Например на то, что Бастион и этот Ривай — похожи. Оба пытаются защитить того, кто им дорог. А то, что Риваю дорог Смит — не поддавалось сомнению. Картинка повторялась, как с третьим Хозяином. Только теперь не Бастион ветром захлопывал окно, а чужие сильные руки делали за него работу. Еще и укрывали теплым меховым пледом мощные плечи Эрвина, уложившего голову на стол. Картинка, которую тогда из-за стекла наблюдал Бастион — почти буквальное воплощение мечты стать осязаемым. Этот Ривай был как две капли воды схож с ним. Угадывал без труда малейшие порывы, будто чувствовал всем своим существом его неосязаемые желания и нужды. А еще с ним замок стал чище. Гораздо чище, Бастион буквально чувствовал, как обретает вторую жизнь, второе дыхание, что готов служить еще столько же, сколько стоит, и даже больше. Но только этим двоим, один из которых Его Человек, а второй — руки и желания во плоти, часть от части его самого. Эти люди тоже уходили. И Смит, уже командор, уходил, из-за чего делалось тоскливо. Замок вспоминал «экспедиции», отсутствующих людей, запахи крови, дыма, слез — и становилось тошно. Деревья вокруг волновались, а вода во рву шла неспокойными кругами. Было страшно, именно так он ощущал испуг, боялся не уберечь того, кто добровольно ушел из-под защиты. Но Эрвин и Ривай каждый раз возвращались. Напряженные и злые, перемазанные кровью и землей, пропахшие порохом и лошадьми — возвращались. Они часто оставались наедине — и тогда весь мир Бастиона сужался до комнаты, в которой они были. Он пристально следил за этими двумя, не желая выпускать из вида даже на мгновения. Правда, когда они были особенно близки — замок старался не следить. С почти детским любопытством заглядывал одним глазком через портреты предыдущих командоров-Хозяев в кабинете — и тут же, смущенно шелестя травой и кронами деревьев, несся прочь, поближе к речке. Эти люди были неразлучны, замок хранит на себе их отпечатки всюду. Эрвин и Ривай оставили свои инициалы на крыше, в самом уголке, выцарапав на черепице странные буквы-символы. Это была идея Эрвина, оказавшегося довольно сентиментальным. Они рубили вместе со всеми больные деревья — на одном из пней, в странной выемке-основании, оставили по еще одному отпечатку себя — это уже Ривай захотел. И таких меток-напоминаний хватало, Бастион был ими полон, из-за чего знал их историю даже лучше, чем свою. Страшнее всего был момент, когда они уезжали. Кто-то говорил про «город», про «финансы», про «экспедиции» - и замок понимал, что произойдет дальше. Тогда, кажется, Ривай буквально озвучил его мысли: «Эрвин, зачем? Здесь наша жизнь, здесь все, абсолютно все — это мы сами, наша часть. Какого ты не надавил на них?». Тогда его люди сильно повздорили, поругались, как малые дети. Разошлись по комнатам и дулись пару дней, а после схлестнулись вновь — и уже, как кажется, навсегда. Эти последние дни Бастион хранит в себе особенно бережно — сборы, прощания, опечатывания комнат. Его будто замораживали на живую. Больно, но тягуче медленно. И в этом времени, что тянулось древесной смолой, можно было потерять себя. Так и случилось. В каком-то роде Бастион одичал. Зарос плющом и кустами, ветра и дожди стерли протоптанные дорожки, двор, до этого идеально ровный и гладкий, порос буйной зеленью. В восточном флигеле ласточки свили гнезда, а на западном конце речушки бобры соорудили плотину. Ров почти пересох, теперь мост, до этого погруженный по самые борта, нависал грудой в воздухе, ведя к окованным железом главным дверям. Стены кое-где крошились, а поверхности обрастали пылью. Ривай бы не одобрил такое. Время шло, а он все стоял. Стоял, пока в один момент в поля не въехал всадник. Черная резвая лошадка, привычный зеленый плащ, короткий ежик темных волос с появившимися седыми нитями в голове — это был Ривай. Злющий, уставший, но неимоверно довольный своим возвращением. Бастион тоже был рад, неистово рад. Он приветливо загудел деревьями, плеснул водой, даже оставшиеся в окнах стекла заблестели ярче. Его правые руки тогда надолго не задержались, почти сразу же ускакали обратно. Замок ждал его обратно, чувствовал, что человек его Человека вернется не один. И был полностью прав. Ребятня была шумная, многоликая и многоголосая. Они быстро привели все в порядок. Давно Бастион не ощущал такой жизни, бьющей ключом, несущейся вперед диким галопом, сшибающим с ног. Теперь замок даже походил на жилой, дышащий огнем и силой, как в былые годы. Не было только Хозяина. И Бастион, и Ривай ощутимо чахли без своего человека. Иногда этот странный избранник Хозяина ходил по аркадам и анфиладам крепости, будто заново возрождая в памяти события давно минувших дней. В эти дни Бастион заново узнал свое человеческое воплощение. Ривай изменился. Размяк, что ли, сделался спокойным и умиротворенным. Ни тебе колких, дышащих ядом слов, ни ударов с ноги, ни даже жестоких шуток. Хотя, может, так и должно. Может, это Эрвин на него так повлиял, где бы они не оказались. Смит тогда появился внезапно, как снег упал на голову. На белой лошади, в предрассветном мареве — он был величественным призраком, странной тусклой сущностью, родство с которой безошибочно определил этот замок. Они тогда встретились втроем — Эрвин, Ривай и Бастион. Люди, не обремененные чужими взглядами, схватились в глубоких, чувственных объятиях, точно не виделись несколько десятков лет. А Бастион кружил рядом, подле, трогал их лица золотом солнца и взметнувшейся пылью. Осязал, запоминал каждое мгновение, чтобы после в долгом одиночестве смаковать эти образы. Образы его людей. Ривай пусть не Хозяин, но все равно Его. Потому что Эрвин считает его равным себе. Тот месяц, что они провели вместе, исследуя странного паренька и двух жутких чудовищ — лучший из всех. Потому что не было «экспедиций». Потому что дети носились по паперти донжона и парапетам крепостных стен как птицы. Потому что его люди были живы и чувствовали друг друга как никогда крепко. В этот раз они тоже уехали быстро. Что-то случилось, что буквально заставило их сорваться с насиженного места. Эрвин оставил любимую походную чернильницу открытой, а Ривай не успел собрать сервиз. Там, где должно было быть сердце, тревожно щемило. Что-то было не так, его люди бежали от опасности — а он, Бастион, стоял куском камня среди безвестных полей и лесов. Не защищал, а служил обузой. Опять одиночество. Оно сводило с ума, заставляло возвращаться к прожитым ранее моментам снова и снова. Снова. И снова. Он успел покрыться пылью вновь, но теперь разлука была менее длинной. Когда Эрвин и Ривай ступили меж колонн в этот раз — Бастион ужаснулся. Его человек, его Хозяин, самый важный и самый любимый — без руки. С виду мелочь, он даже не изменился, разве что слегка сбросил в весе и плечах — но ощущалось это ударом ниже пояса, метафорически выражаясь. В этот момент замку чуть ли не впервые было жалко Ривая — он был бледен как Смерть. А еще слабым, незнакомым, чужим жестом припадал на одну из ног, будто не владел ею. Его люди были смертны. Осознание того, что они могут не вернуться в следующий раз захлестнуло с головой. Бастион ведь помнит Эрвина совсем мальчишкой. Сколько ему было в самом начале? Восемнадцать? Меньше? Он ведь живет уже больше трех десятков лет! Замок с обмирающим сердцем узнавал в золотистых и черных прядях седину возраста, лишений и беспокойств, а у век и рта первые морщинки. Как же его люди хрупки. И он ничем, абсолютно ничем не может им помочь. Может лишь быть немым свидетелем их жизней. Они стоят здесь один день и одну ночь. Будто уже умершие изнутри, готовые принести себя в жертву где-то далеко от родных стен. Никто не прибирает замок, не поливает цветы в палисаднике, не чистит дорожки от сорняков и даже не расседлывает лошадей. Они собраны, как никогда раньше, будто от этого зависит их жизнь. И они уходят. Этой ночью Ривай и Эрвин любили друг друга будто в последний раз. И Бастион готов был рухнуть главной стеной прямо сейчас, завалить выход из крепости, лишь бы удержать их рядом. Он чувствовал, всем собой осязал, что больше их не увидит. Что это последний раз. Опять предрассветный туман, опять тонкие колонны-цепочки выстроившихся людей. Взметаются зеленые крылатые плащи, лошади нетерпеливо бьют ногами о земь, клубится пыль на дороге. Эрвин во главе, возвышается подобно древнему божеству, а Ривай ждет прямо за ним — справа, как и было всегда. И Бастиону хочется верить, что они вернутся. Что вот сейчас они уедут — а через какое-то время вернутся. Пусть раненые, пусть потерявшие людей, пусть даже вдвоем вернутся, без остальных — и он все равно будет счастлив. Примет их под свои своды, утешающе притворит двери, наблюдая за ними еще немного. Его Хозяин оборачивается. Окидывает голубыми глазами сначала людей, а потом постройки. Бастион видит в нем безмолвное, виноватое «Прощай!» - и заходится воем-ветром меж окон-бойниц. Немо кричит-умоляет вернуться, не губить, оставить, продлить эту историю. Но Эрвин непреклонен, отводит глаза — и вот он снова командир, выточенный изо льда и стали, несгибаемый, непобедимый. Прекрасный, как может быть прекрасен неотвратимый рок. Ривай смотрит в его сторону, в сторону крепостных стен и донжона — и вместо бесовского огня внутри Бастион ощущает его пустоту. Он тоже чувствует, что что-то произойдет. Что кто-то из них не вернется. Серые глаза мажут по постройкам, будто отдают дань уважения и благодарности — и тут же концентрируются на спине Эрвина. На всем его теле, одним только видом отваживая кого угодно, будь то человек или сама Смерть. Они не должны разделяться. Ни при каких обстоятельствах. Бастион бьет ветром в лицо Эрвина, сметает идеальный пробор — и чувствует себя хоть сколько-нибудь счастливым. Коснулся, робко объяснился, после чего отошел в сторону, не в силах ничего изменить. Но готовый ждать всю вечность, если потребуется. Кажется, его люди все поняли — и ступили еще ближе, подспудно ощущая себя как одно целое вместе с ним. Это их личный мост в никуда. - Выдержишь? - Выдержу. Короткий диалог этих двоих ловит лишь ветер да поле подле замка. «Выдержу» - шелестит каждая частичка этого места. Белая лошадь, Эрвин назвал его Туманом, насколько помнит Бастион, нетерпеливо перебирает ногами, выставляя плечи и задирая голову. Легкий посыл, толчок вверх — и конь свечит, закусывает удила и бьет копытами, будто давая отсчет. Чаинка, кобыла Ривая, вострит уши и ржет, подстегивая остальных лошадей, распаляя, поднимая их всех на один ритм. «Экспедиция» срывается с места — и его люди идут первыми. Бастион горд, что был их спутником на этом пути. И надеется лишь на то, что они вернутся. Он не просит многого, ведь так? Пустота следом угнетает. Их нет день. Два. Неделю. Месяц. Три. Может, даже больше, восприятие времени искривляется без меры, если рядом нет посторонних. И только после этого возвращается Ривай. Один, с остатками травм и пустыми глазами. В руках — ящик с гремящим содержимым. Бастион до последнего не верит в то, что происходит. Но после, когда остатки тела предают земле, когда Ривай ставит надгробный крест — замок умирает вместе с ним. Потому что Хозяина больше нет. Ривай уходит и возвращается. Каждый раз он все хуже — мешки под глазами, взгляд глубоко в себя, больная нога явно дала осложнения. Иногда тут появляются другие люди, из тех, что были подле Хозяина — например, женщина Ханджи. Он помнил ее с другим человеком, с ее мужчиной-неразлучником. Теперь же она тоже одна. Да к тому же еще и без глаза. Скорее всего, они тогда потеряли всех. В какой-то момент Ривай пропадает — и Бастион уже думает, что все кончено. Что даже этот бес ушел от него, скрылся в складках времени и памяти. Проходит еще больше времени, и он снова возвращается. Будто сюда его тянет магнитом. Он уже не тот, что был в день последней «экспедиции». Нет гордого разворота плеч, нет стали взгляда, нет кривящихся в приказе губ и сильных рук — на Бастиона смотрит бледная копия того человека, которым Ривай когда-то был. Коляска, костыли и бинты поверх лица — вот его нынешнее лицо. И сопровождающие из тех самых детишек, что сейчас выросли просто до неприличия. Это странно, видеть, как часть твоего счастья и силы буквально угасает, теряет крупицы жизни, раз за разом возвращаясь к тебе. Это похоже на затянувшуюся до неприличия пытку. Бастиону бы закрыть глаза, не видеть — но он не может. Не в силах. Когда Ривай приходит в последний раз — ему уже за шестьдесят. По крайней мере больше шестидесяти лет его знает замок, сколько до этого — загадка. Он сидит у покрывшегося коррозией креста, гладит землю — и Бастион наблюдает, словно загипнотизированный. Сухое, породистое лицо кривится в легкой усмешке, слегка растягиваются морщинки — и слышится негромкий смешок-хрип: - Выдержу, старик. Ты только дождись. Больше Ривай не приходит. Пролетает год. Два. Сменяется пятилетие, а он все не идет обратно. В один момент только возвращаются дети, чтобы закопать уже новые кости, да возложить цветы. Ривай все же пришел обратно. И теперь Бастион может укрывать их собой вечно. Августовская ночь скора на воспоминания. С тех пор прошло время, утекло много воды. А замок, пусть побитый непогодой, изъеденный плесенью и овитый плющом со всех сторон, продолжает стоять. И в его тени, у стен донжона, где пахнет влажными камнями крепости и прелой травой, до сих пор цветет дерево. Раскидистая, мощная липа, укрывающая собой оба креста. Тянет терпким вереском и каменной пылью, а еще воспоминаниями. И Бастион окунается в них вновь и вновь, потому что пока стоят его стены — он охраняет Их покой. И ничто не властно над ними, даже время. Ведь сейчас они все вернулись домой.