Я больше тебя не люблю

      Для Кацуры День всех влюбленных выдался крайне напряженным. Нет, не потому, что он завидовал счастливым парочкам. И не потому, что ему было одиноко. Напряжение оказалось вызвано планом, который в последний момент потерпел крах по совершенно нелепой причине.       На протяжении целого месяца Джой готовили теракт на закрытом мероприятии, что устраивали аманто, в честь Дня святого Валентина. Взрывчатка должна была попасть в здание на грузовике, прибывшим из порта с грузом свежевыловленной рыбы. Однако этого не произошло, потому что рыболовный катер затонул по неизвестной никому причине. Как следствие — грузовик не получил груз и не приехал в место назначения, и заранее подосланные люди не смогли заминировать здание. Очень идиотская ситуация, надо признать.       Кацуре было бы в пору смириться, что планы Джой постоянно терпят неудачи, но смиряться он не хотел. Где-то глубоко внутри понимая, что его борьба бессмысленна, он все равно продолжал хотеть избавить этот мир от аманто. Кацура убедил себя в том, что искренне их ненавидит, но, на самом деле, проблема была куда глубже. На самом деле, он не хотел уничтожить всех аманто, он хотел вернуть прошлое, пусть и не признавался в этом даже самому себе.       В прошлом было хорошо. Солнце тогда светило ярче и жизнь казалась такой веселой и красочной. Несмотря на все сложности и боль, несмотря на войну. Пока они не проиграли, все было хорошо. Но они проиграли, и надежда начала угасать. Однако Кацура даже спустя годы продолжал цепляться за ее обрывки, будто это было способно вернуть его в прошлое. В прошлое, в котором он был счастлив. В котором он был не один. В котором у него была любовь. Он был готов на что угодно, лишь бы вернуться туда хотя бы на пару мгновений, потому что в настоящем у него не было ничего.       Разве что ужасное настроение, после неудавшегося теракта, и перманентное раздражение ко всему вокруг. Обычно Кацура сохранял спокойствие, но сегодня почему-то позволил себе злиться. Объявив, что разбор полетов состоится завтра, он покинул тайное убежище, громко хлопнув дверью. Странно, но Элизабет не пошла за ним. Только продемонстрировала табличку с надписью «Много не пей!». Кацура думал было возразить, что пить он не собирается, но, кажется, он собирался. Последнее время его походы в бар подозрительно участились, но алкоголь помогал забыться и расслабиться.       Оказавшись на улице, Кацура лучше себя не почувствовал. Все вокруг напоминало о том, что сегодня День всех влюбленных. По улице ходили счастливые парочки, держась за руки. Витрины встречающихся по пути заведений были украшены розовыми сердечками, цветами и воздушными шарами. Может, обычных людей все это и радовало, но Кацуре атрибуты праздника непрерывно напоминали о неудавшемся теракте. И, быть может, о чем-то еще более неприятном, с Днем влюбленных особо не связанным, но имеющим прямое отношение к любви.       Какая-то девушка, проходящая мимо, окинула Кацуру взглядом, наполненным смесью жалости и снисхождения. Ему стало настолько мерзко, что даже захотелось показать ей средний палец, но когда Кацура опомнился, она уже ушла дальше по улице, ближе прижавшись к своему парню, все это время обнимающему ее за плечи. Кацура медленно выдохнул, напоминая себе, что ему всего лишь нужно дойти до бара. Там он выпьет, потом вернется домой, и завтра наступит новый день. Появятся новые шансы устроить какую-нибудь диверсию, а о дурацком Дне святого Валентина можно будет забыть до следующего года. Все будет нормально.       — Эй, Зура!       Нет, не будет.       Оборачиваться на окликнувший его голос Кацура не хотел, и так прекрасно понимал, кого увидит за спиной. Но и убежать шанса у него не имелось. Пришлось остановиться и развернуться на сто восемьдесят градусов.       Лицо Гинтоки привычно ничего не выражало. И это тоже вызывало раздражение.       — Не ожидал тебя здесь встретить, — сказал он. — Зура, почему же ты один в этот прекрасный вечер?       — Не Зура, а Кацура.       Распространяться о планах пойти в бар Кацура желания не имел, но Гинтоки, будто прочитав его мысли, сам предложил такой вариант:       — Ну раз ты свободен, то почему бы нам вместе не выпить? Если так подумать, то мы ведь ни разу не отмечали День влюбленных.       Кацура скептически закатил глаза. Да, не отмечали, потому что тогда, когда было, что отмечать, праздник этот в Японию еще не завезли. Но теперь повода больше не имелось. Хотя Гинтоки повод, чтобы выпить, не требовался.       — Нет, — холодно ответил Кацура. — К нам этот идиотский праздник ни коим боком не относится.       — Уверен? — снисходительно усмехнулся Гинтоки.       Да, Кацура был уверен. Минуло слишком много бессонных ночей, проведенных в муках душевных терзаний, чтобы остались хоть какие-то сомнения. Для себя Кацура твердо все решил. Он больше не любил Гинтоки.       Но любил когда-то и вряд ли это могло просто взять и исчезнуть без следа, как бы Кацуре того не хотелось.       Когда-то в прошлом, в том самом, где солнце светило ярче и грело сильнее, они с Гинтоки нашли друг в друге то, чего им так не хватало — тепло, поддержку, заботу, спасение от одиночества. Сначала это. А потом, когда им было лет по четырнадцать, Гинтоки в шутку предложил поцеловаться, аргументируя это тем, что другого шанса может не представиться. Наверное, с этого все и началось.       Кацура даже сейчас, спустя годы, предельно четко помнил тот поцелуй. Помнил чужие руки, обнявшие его за шею, помнил мягкое неумелое прикосновение губ к губам и то, как сильно билось тогда сердце. После они нервно рассмеялись и поцеловались еще раз, молчаливо обещая не отпускать друг друга до самого конца.       Многие воспоминания потерялись в череде неумолимо бегущих лет, смешались с ночными кошмарами о войне, наполненными звоном клинков и липкой кровью, но их с Гинтоки первый поцелуй Кацура запомнил. Это воспоминание будто стояло в стороне от всех остальных. Оно было таким чистым, светлым и счастливым. Но не только поцелуй. Еще Кацура запомнил любовь. Чувство столь сильное, что сердце замирало. В его памяти сохранились моменты, когда от любви хотелось кричать и плакать. Моменты, когда они с Гинтоки смотрели на звезды, лежа на прохладной земле, делили постель, отдавались друг другу, шли в бой плечом к плечу, не имея никакой гарантии, что вернутся обратно. Они проживали каждый свой день, понимая, что он может стать последним, и от того любили до боли отчаянно, но так искренне.       Однако конец не настал. По крайней мере, не в том виде, в котором они его ожидали. Смерти удалось избежать, но…       Все изменилось. Они изменились. Их пути разошлись. Гинтоки принял решение попробовать просто жить. Кацура же смириться с поражением не мог. Возглавив Джой, он продолжил пытаться свергнуть аманто и вернуть прежнюю жизнь. Ту, в которой они с Гинтоки вместе идут к общей цели.       Но реальность была суровой. В реальности Гинтоки стал ленивым придурком, весь день валяющимся на диване и читающим мангу, а Кацура террористом. Что до их любви, то Кацура предпочел похоронить ее под грузом воспоминаний о прошлом и несбывшихся надежд на лучшее будущее. Он заставил себя поверить в то, что ее больше нет. А Гинтоки?       Гинтоки стоял перед ним, глупо улыбался и предлагая пойти в бар, чтобы вместе отпраздновать День всех влюбленных. Это было нелепо до смеха. Но Кацуре смеяться не хотелось, он по-прежнему продолжал злиться. Наверное, ему следовало послать Гинтоки куда подальше, но он, поддавшись какому-то подсознательному порыву, согласился.       — Ладно идем в бар, но я за тебя платить не буду, — сказал Кацура, проигнорировав предыдущий вопрос.       Гинтоки победно усмехнулся и выудил из кармана несколько смятых йен, помахав ими перед лицом Кацуры.       — Не поверишь, в этот чудесный день мне подвернулась работа. Только что спас свидание одной пары, и они щедро меня отблагодарили!       Спрашивать, как конкретно Гинтоки спас чье-то там свидание, Кацура не стал. Он молча проследовал за ним в направлении бара. Неожиданная встреча, надо признать, помогла ему отвлечься от мыслей о неудавшемся теракте, но легче не стало. На душе все также было тяжело и неспокойно.       В баре оказалось многолюдно, шумно и душно, но такой и должна быть обстановка в подобных местах. Гинтоки выбрал дальний столик у стенки, чтобы, видимо, можно было нормально пообщаться и сразу заказал две бутылки саке и шоколадное парфе, тоже в количестве двух штук. Обе порции для себя.       На парфе Кацуре было все равно, а вот от вида саке он даже обрадовался. Нарушая все правила приличия, он сам себе налил и тут же залпом выпил напиток, а потом проделал все это действо еще раз. Гинтоки, малость удивившись, сказал:       — Полегче. Мы сюда вообще-то праздновать пришли, а не напиваться.       — Ты хочешь праздновать, — поправил Кацура. — Мне плевать на этот дурацкий праздник. И вообще, если тебе так отметить хотелось, чего же ты не позвал свою сталкершу или замкомандующего Шинсенгуми?       Гинтоки вопросительно вскинул брови.       — Какого черта я должен отмечать День влюбленных с майонезным маньяком?       Кацура пожал плечами. Не то чтобы у него были аргументы, но порой ему казалось, что они есть. Однако обсуждать с Гинтоки его личную жизнь он не намеревался. Кацура налил себе еще саке. Первые две порции постепенно начали действовать, но едва ли его настроение сильно улучшилось.       Гинтоки все видел. Он всегда читал его, как раскрытую книгу. Глубоко вздохнув, он переменился в лице. Взгляд стал более серьезным и осмысленным. Отодвинув от себя парфе, Гинтоки спросил:       — Что у тебя случилось? И почему ты один? Где белое чудовище?       — Элизабет не чудовище! — возразил Кацура.       — А случилось-то что?       Кацура не был уверен, что рассказывать стоит. Гинтоки весьма скептически относился к деятельности Джой. Он давно просил Кацуру оставить это дело и наслаждаться жизнью, что постоянно порождало конфликты. Однако алкоголь уже проник в его кровь. Осмотревшись по сторонам и понизив голос, Кацура признался:       — Мы должны были сегодня устроить теракт на одном мероприятии аманто, но ничего не получилось.       Рука вновь потянулась к бутылке, но Гинтоки схватил его ладонь своей и крепко сжал. Он посмотрел на Кацуру серьезно, без капли свойственного ему безразличия, сказав:       — Хватит, Зура.       То ли приказ, то ли просьба, то ли мольба.       Он явно говорил не про саке.       У Кацуры по спине пробежали мурашки, а в груди что-то сжалось. Ладонь Гинтоки была горячей. Сидел он, как оказалось, слишком близко. И Кацура вдруг понял, что Гинтоки все еще здесь, что он живой, что он, да, близко, но не рядом.       — Посмотри вокруг, — попросил Гинтоки, — видишь этих людей? Они радуются тому, что сегодня праздник, они в порядке, аманто не мешают их жизням. И твоей тоже, неужели ты не видишь?       Кацура высвободил свою руку и отвернул голову.       — Дурацкий праздник, — только и смог произнести он.       — Ага, — согласился Гинтоки, наливая саке им обоим, — если не с кем праздновать, но когда есть, то не такой и дурацкий.       — Тогда чего ты так радуешься? — поинтересовался Кацура.       — Потому что отмечаю его с тобой, разумеется. Между прочим, с самого утра это планировал.       — А ничего, что мы случайно на улице встретились?       — Случайности не случайны, знаешь ли, — загадочно усмехнулся Гинтоки.       Кацура не хотел думать о том, что за ним следят. Он вообще ни о чем не хотел думать. Изначально он шел в бар, чтобы избавиться от всяких мыслей. Впрочем, теракт действительно постепенно начал отходить на второй план, но легче он этого не стало. Кацуру с головой накрыли мысли о прошлом, и от этого было лишь хуже.       Умом он понимал, что ничего страшного не случилось, просто они с Гинтоки решили выпить вместе, но тот факт, что происходило это в пусть и дурацкий, но День влюбленных, наталкивало на определенные мысли. Пробуждало чувства, которые Кацура столь усердно пытался отрицать. И Гинтоки, как назло, лез с самыми неуместными вопросами.       — Зура, а ты часто вспоминаешь о нас?       Его глаза пьяно блестели, но веселым он не казался. В голосе читалась меланхоличная печаль.       — Нет, — отрезал Кацура.       — А я да, — признался Гинтоки, вновь подливая себе саке.       Как реагировать на это признание Кацура понял не сразу. Сперва он растерялся, а потом разозлился.       — Так не вспоминай, — выпалил он. — Не ты ли постоянно внушаешь мне то, что надо забыть прошлое и двигаться дальше или как ты там это формулируешь. Забудь про меня и найди кого-то другого, в чем проблема?        — Намекаешь на то, что мне стоит начать встречаться с Хиджикатой или сталкершей?       — Да хоть со старухой, у которой ты живешь. Мне плевать.       В груди неприятно кольнуло. Кацуре не было плевать.       Гинтоки тяжело вздохнул. Две бутылки саке ушли слишком быстро, подарив тяжесть в голове и хаос в мыслях, но не хорошее настроение. Гинтоки запустил ложку в парфе и без особого наслаждения ее облизал.       — Зура…       — Не Зура, а Кацура!       — Кончай злиться, тебе не идет, — сказал Гинтоки.       Кацура впился ногтями в ладони, желая унять бушующую внутри бурю. Он явно перебарщивал с агрессией, но, по воле алкоголя, способность контролировать себя почти утратил. Терпение подходило к концу, а потребность сорваться и выплеснуть эмоции становилась все сильнее.       — Я хотел сказать, что у меня нет потребности тебя забывать, — произнес Гинтоки. — Ты — не прошлое. Ты не уехал, не умер, ты сидишь тут рядом со мной.       Будто желая продемонстрировать, насколько рядом, Гинтоки накрыл ладонь Кацуры своей, медленно погладил кожу большим пальцем. Сперва сердце последнего сжалось, а потом внутреннее напряжение достигло своего предела.       — Отвали от меня! — выкрикнул Кацура, привлекая внимание посетителей бара к их столику.       Он резко вскочил на ноги и направился к выходу. Свежий воздух вновь не помог прийти в себя. Кацура быстрым шагом направился прочь, особо не заботясь о том, куда конкретно он идет. Сердце сильно стучало, голова неприятно шла кругом от алкоголя. Кацура толком не понимал, что конкретно с ним сейчас произошло. Он просто слишком устал и не выдержал. Устал от всего: от постоянных неудач, от одиночества, от лжи.       Когда легкие начало обжигать огнем от быстрой ходьбы, Кацура свернул в первый попавшийся переулок и прислонился плечом к холодной стене дома, пытаясь отдышаться и хоть немного успокоиться. На улице стемнело, с неба издевательски смотрела полная луна, очень красивая, но далекая.       — Зура…       Кацура сделал вид, что не услышал, но когда рука Гинтоки коснулась его плеча, он быстро отшатнулся, повернулся к нему лицом и, не особо задумываясь о смысле собственных слов, выкрикнул:       — Ничего не будет, как раньше! Хочешь, как раньше, вступай в Джой и продолжай бороться!       — Не хочу быть террористом и тебе не советую, — пожал плечами Гинтоки.       — Мы проиграли, неужели тебе плевать?! Все было бессмысленно и напрасно, и…       Гинтоки перебил его:       — Даже то, что было между нами?       — Да! Нет! Не знаю! — окончательно сорвался Кацура. — В любом случае я… Я больше тебя не люблю!       Стало горько. Очень. Быть может, больно. Кацура не сразу почувствовал, что по щекам текут теплые слезы. Наверное, ему должно было стать стыдно. Ему почти тридцать, он прошел войну, и он устроил пьяную истерику, как какая-то старшеклассница на выпускном. Но ему было никак.       Гинтоки сделал шаг вперед, медленно и осторожно, словно приближался к напуганному загнанному зверю, готовому атаковать в любой момент. Однако Кацура все также стоял на месте, и по его щекам продолжали катиться слезы. Окончательно сократив расстояние между ними, Гинтоки притянул его к себе, крепко обнимая.       Сперва Кацура ощутил давно забытый, но такой родной покой, и лишь после осознал, что случилось. Он не предпринял попыток высвободиться, но и не обнял в ответ. Просто неподвижно стоял, пока Гинтоки успокаивающе гладил его по спине и волосам. Слезы намочили чужую одежду.       Сколько прошло времени, Кацура сказать не мог. Когда Гинтоки отстранился, ему уже стало несколько легче, но все еще не хорошо. Вряд ли Кацуре вообще может стать хорошо.       Гинтоки мягко вытер влагу с его щек, заглянул в глаза и искренне попросил:       — Не обманывай себя.       А после Гинтоки сделал то, к чему Кацура совсем не был готов. Он наклонился к нему и поцеловал в губы.       Гинтоки нужно было оттолкнуть, желательно хорошенько врезать ему по лицу, но… Кацура ответил на поцелуй, отчаянно вцепившись в Гинтоки. Перетянул инициативу на себя, целуя требовательно, глубоко и слишком надрывно. Голова вновь кружилась и, кажется, Кацура опять плакал. Он чувствовал, что тонет. Но тепло чужих губ не дает ему захлебнуться. Тепло, по которому он так сильно скучал, которое любил больше всего на свете. До сих пор. И всегда.       — Пошли домой, — прошептал Гинтоки, отстранившись на пару сантиметров от губ Кацуры.       Кацура понятия не имел, о каком доме он говорит, но был готов пойти с Гинтоки куда угодно. Даже на смерть. Впрочем хорошо, что они оба предпочли жизнь.