Aurum recludit cuncta

Быть бастером — бить монстров, Бить бастеров — быть монстром. Карьера межгалактическая в точку сжимает жизнь человеческую, каждое «в яблочко» промах в табеле, новая колба — новый пропуск. Родителям не так чтобы объяснишь, что тебя душила инопланетная форма жизни, типа огромный циклоп-осьминог, мам, поэтому проще у меня типа пубертат, мам. Прикольно, конечно, в двенадцать по лесу в сверхтехнологичных шмотках, а в пятнадцать уже приедается, уже не актуально. Успеваемость кое-как вытягивается, в случае Сэм и Криса, немного жизнеспособна, если Дэнни, и скачет диско, если ты с Рапсодии. Крис практически жил в клубе, конкурируя по времени с Кэтти, не имея ни возможности, ни желания переносить недоработанное (и рабочее) оборудование. Следующими в турнирной таблице шли Дэнни и Сэм: кто прерывался на репетиторов, чтобы до золота, кто на турнир от школы, чтобы до блеска. Где-то за гранью лёгкой инфантильности Кэтти сознавала: их присутствие избавляет её от одиночества, но гарантирует им и ей проблемы в остальных отношениях. Она не настаивала сверх меры, чтобы сыграли ещё партию или дождались презентации прототипа Криса, смеялась и шутила в пределах статистики, но с тоской и печалью поднимала руку «до завтра», глядя, как захлопывается дверь. А если дедушка отсутствует — что случалось часто — доходила до мысленной дикости, убегала от глупостей, что между ними пропасть и «всё в этом духе», убеждала себя, что мир открыт, что никаких тайных насмешек не существует, и границы их дружбы не совпадают с территорией клуба. Ей хотелось увидеть весь свет, но планета оказалась точкой с невнятным затёртым «Синглтаун». И Земля для неё состояла в основном не из железа и кислорода, а из Дэниела, Кристофера и Саманты. Школьный социум не возмещал убытки: одну вторую бастеров отнес к фрикам, а вторую периодически стирал из памяти, потому что три в месяц — частота посещений сомнительная. Девушка просыпалась от редких, но острых кошмаров, где её человеческая форма рассыпалась, а бастеры ставили лицо Кэтти в прицелы, заряжая сети. — Кэтти, это бред, — монотонно отвечала Сэм, доставая противень с печеньем. — Ты же любишь мятные? — Они с солью? — На целое мёртвое море. И тревога — на десятые — успокаивалась. Но Кэтти считала себя отдельно, где-то на полях или в уме — она не имела ничего, кроме бастеров. «Сэм не такая, она не сделает сальто с взрывом конфетти, чтобы утешить меня. Но это не значит, что ей всё равно, да?» А хотелось, чтобы сделала. А она только вскинет бровь, дёрнув плечом, и укажет на распутанные шнурки. Но однажды, — Кэтти помнит, в янтарное утро, когда притащились во двор, после очередной погони, потеряв Дэнни с Крисом где-то по дороге, — от истощения, может, от глушащих сильнее ссадин, — но Сэм не отпрянула, только странно улыбнулась, когда Кэтти повисла на её шее, не апеллировала на личное пространство. Это было утро, уделавшее смерть, разлившееся кровью по вискам и трещинами по стёклам. Кэтти городила в припадке упадка сил, заплетаясь и разрываясь между «сегодня мы снова не позволили умереть друг другу» и «сегодня я снова боюсь оказаться чужой». Пошла вдоль вышеуказанного и «я хочу тот блокнот с собакой-пингвином, помнишь». Сэм не смотрела на неё, отодвинула чужую руку, задержав в своей, и усмехнулась солнцу: — У меня тоже больше нет друзей, Кэтти. Был ли это комплимент, обрамлённый в признание уникальности, или безысходность в форме «мне выбирать не приходится», девушка не знала. Но Сэм улыбалась: это дружеский знак у землян. «Смерти люди тоже улыбаются» — пошутил когда-то Крис. *** — Мы всё равно будем командой, Сэм. — Давайте поступим в один город? — Нет-нет, я отказываюсь ехать без вас... — Мы всё равно несём ответственность и всегда будем. *** Это должен был быть выходной. Они перебили план по атакам на месяц вперёд, едва плетясь до клуба и падая там же, почти у порога. Мы делаем школьный проект, мам, это очень ответственно, мам. — Может, — интонация в световой год, глаза закат, — без меня как-нибудь сегодня? — кисть в волосах, изношенный ворот аметиста рвётся, — у меня два билета на руках и свиданка на пять, понимаете? Сэм-Сэм-Сэмми-Сэмми, ну пожалуйста? — Дэнни, ты, — кувырок в сторону и сбитый выдох с отбитыми кистью и бластером. Крис поднимает запястье: — Три минуты, Дэниел, — на сотню децибел. Естественно, Дэнни поехал сразу. И естественно, он не успел ни к бастерам, ни в кино, весь вечер выслушивая за сломанную руку и вывихнув сустав от нервной тряски ногой. Кэтти сказала, что Крис поправится. Дэнни сказал, что ему жаль. Сэм ничего не сказала. А Вэнди и не собиралась говорить, игнорируя звонки, потому что «Марк тупой, но не скучный», и поэтому пришлось снова выслушивать за сломанную руку. Не повторится-не повторится-не повторится-извини-извините-мне жаль-я сломаю вторую. А Крис и Сэм копаются в своих платах и спаяли провода с венами. Кэтти говорит обо всём на свете, не всегда нуждаясь в ответах, и в такие дни Дэнни прощается с мистером Смитом и здоровается с площадкой и асфальтом. Ему ещё припоминают за Вэнди, и ещё припомнят за разбитое окно, и за шум в ночное время суток, и за непотребный вид и остальные синонимы к «Дэниел». — Какой к черту Дэниел? — сбрасывает кофту, гарцуя перед грушей с сжатыми у лица руками. — Это ты Саманта, ты Кристофер, — даже синхронно, — а я без галстука и нобелевки. «Почему они вскидывают головы? Почему Сэм рулит за судопроизводство или как его там? Потому что не ломаюсь» Ему кажется, что это снобизм Сэм говорит, а не Крис, когда он получает отчёт в отчитывании. «Он или на побегушках, или танцует, или...» — Люди меняются, Дэниел, — Марк остается в движении броска и выбивает седьмой страйк. Официант ставит премиальный коктейль. — Поэтому я меняю «отвяжись от Вэнди» на «вылетишь ещё до весны». Его приятели блокируют выход Дэнни, закинув кисть на спинку дивана, в другой держа бокалы. — Угощайся, — за губами чистый мрамор, взмах на принесённый коктейль. Дэнни исподлобья пытается в испепеление, но Марк без эмоций ухмыляется ему в лицо, и его золотое бесстрашие гасит чужой пыл. Марк больше не боится. Кажется, в один из ударов Дэнни поставил ему мозги на место, и теперь он выбросит его семью не только метафорически. — Она тебе трофей с именем? Марк улыбается и выбивает страйк за него. *** Вроде как миссия завершена. Земля недоспасена, но теперь этим занимаются не они. Кэтти ищет любую информацию, что будет потом, Дэнни не появлялся уже неделю. — Я всё равно так не могу, — Крис вытаскивает одну за другой вещи, которые Сэм складывает обратно в коробки. Она уже поняла содержимое его письма из университета в другом городе. — Можешь и будешь. Это приказ, нас понял? — Вас понял, — быстро выдыхает через нос и глядит через вызов; он раздражается и следит за каждым её движением, использующим десятки прав, которых ей никто не давал. Он собирается выпалить по пунктам, по слогам, если понадобится, и берёт вдох для первого слова, когда Сэм нечаянно режется за разбитый сканер. Вспышкой льется незапланированная вода, и Сэм мгновенно ловит себя и переводит в отыгрыш: — Смерть мне, — прикрывает лицо по-джульеттовски, — я заражена, и теперь всю жизнь буду носить три кепки. Крис понимает, что она нарочно остаётся здесь, будто слез не существует и делает всё нарочно, без эмоций. Не принимает поражение. Он только сейчас расслышал между грубых строк легкий освист. «Ваяла скалы, а говорила птицами». Это не просто безграничный контроль. Так ведь? Ему вкручивается неясная лиричность и тоска, мнится забота и опека, или что-то третье, вроде давай по-нормальному, но поздно выкрутить штурвал, он идёт с мятыми коробками на скалы: — Зараза к заразе не пристаёт. Крис уезжает прежде, чем клуб станет для них закрытым. Крис прилежно учится и прилежно отключается от Синглтауна. Крис прилежно прилежный прилежный прилежн (данные прилежно пр). *** Кэтти в последнюю секунду отказывается лететь с дедушкой на международный форум, который ждала третий год, потому что Сэм говорит «это важно». «Это важно» — больше, чем обычное патрулирование города. После ухода Криса его место заняла улучшенная версия паранойи, которая дёргала Сэм судорогами и чужими криками по ночам. Наконец среди мрака деревьев появляется розовый, а затем красный блик. Сэм ничего не объясняет, ведёт их за собой и сверяется с координатами, в какой-то момент заключив маршрут в кольцо. — Сэм, тебе не кажется, что мы здесь уже были? — Какая разница, — оглядывается, сжимая бластер перед собой, — ищите что угодно, если это подозрительно. — Что угодно? — Дэнни обгоняет Сэм и поворачивается, остановившись. — То есть ты даже не знаешь, кого мы ищем? — Я не совсем уверена, здесь ли, — поправляет очки, приближает и увеличивает карту на часах, потеряв сигнал. Возможно, это произошло полчаса назад. Дэнни кивает головой и начинает шаг в противоположную сторону. — Ты куда собираешься? Перебрасывает сумку с земли через плечо и фыркает: — Заняться действительно полезными вещами. Ты вызвала меня через весь город, сказала, что это очень важно... — И это очень важно, — с холодной убежденностью перебивает. — Да этот сигнал слабее микроволновки, это вообще может быть глюк, как в прошлый раз, — Сэм ещё не раскрыла губ, но Дэниел поправляет лямку и берёт вдох, — у меня соревнования, решающие полжизни, через неделю, — быстрый шаг навстречу, — но я отменяю всё, что могу, потому что ты говоришь «ты нужен». — Сэм даже не представляет, сколько он ломал руки, разменивая золото на ложные сигналы. Как скрипели зубы и подошва кроссовок, чтобы бросить что угодно и где угодно, потому что Сэм — человек, из-за которого ещё существует что угодно и где угодно. Пока ему так казалось. — Нет, — разъединяет скрещенные руки, легкий шаг, — я говорю: «ты должен». Сэм абсолютно ничего не вспоминает и ничего не проецирует. Не проводит никаких параллелей и априори ничего не чувствует, нет. — Мы больше не бастеры. Значит это меня не касается, — он указывает на Сэм. На сто восемьдесят градусов и собирается идти. Кэтти словно шелохнулась, на секунду задумавшись идти за ним. Сэм стреляет в неё усмешкой. — Точно, мы же хотим съехать из Синглтауна, а не спасти его. Забыла, — щёлкает пальцем с прищуром, — мы же так нужны кому-то, кроме шестипалых упырей. Больная недоучка, номинант на колонию для несовершеннолетних и инопланетянка-мутант, — издаёт восхищенный полусвист, — с руками оторвут! — Укор двухлетней давности навылет: Дэниел пропускает дыхание. «И никто тебе не ответит?» Он готов палить, но забывает про переломы чужие и собственные, едва взглянув на Кэтти. Она стоит, ни звука, одними глазами спрашивает Сэм насмерть. «Люди действительно улыбаются смерти» — Кэтти видит перекошенные губы Сэм. Вот и разобрались: то вымученное, усталое, это всё-таки переводится «мне выбирать не приходится». Никто не бросается в переломе «извини» и фальцете «я не это хотел...», ждут, пока ноги подкосятся, и Сэм вторично хмыкает одним воздухом. Дэниел: — Ты монстр. Уходит. *** Спустя неделю Сэм выкраивает любую секунду и копается в пустом, запыленном клубе. Её избегают. Она даже не знает, где они сейчас. — Нет, это неправильно. Я вспылила, потому что устала. Просто так совпало, я действительно придираюсь, — ставит подушки на диване то под углом, то ровно, — поправить, и всё, — оставляет их ровно. Мистер Смит с пунктиком и с конфиденциальностью, поэтому бастеры, даже как ещё действующие участники, без понятия, кто после них будет носиться по лесу и зал какой школы новый портал для проблем. — Но не я одна виновата. Никто не просил давать клятву, они же первые её нарушили, и этот тон. Крис вообще помнит наши имена? Ей хотелось бы поговорить об этом. С кем-нибудь? — Возможно, это даже не дети, у них будет другая расцветка, и это целая команда с Рапсодии, или ещё откуда-то. Бастеры нового поколения, — держит руку на блендере, — Крис продал бы брата, чтобы просто взглянуть на новое оборудование, которым их загрузят. — Пауза. — Какой бред, — она встряхивает головой и крутит смузи, сверяясь с рецептом. — Он продал бы его бесплатно. Нужно подобрать что-то для каждого, или вспомнить фильм, который будто бы всем нравится? Где та грань, которая размылась с индивидуальностью? Есть частности, но всё остальное — «мы». «Мы» смотрели, «Мы» ели, «Мы» не любили. Крис любил фильмы очевидно меньше, чем их любила Кэтти, а Дэнни привил всем любовь к року, которую они забыли отвязать; а он думал, что им нравится. «Наверное, Вэнди знала бы». Сэм раздражается и оступается со стула, едва не упав. «Вэнди ничего не знает о Дэнни. А я знаю, мы же...» Снова оступается и прикусывает язык мыслей, вернув внимание. Иней лёгкой волной проходит по ключице и шее, когда вместо чёткого плана Сэм видит пробелы и битые пиксели в глазах. Дышит ровно, как ей кажется, и вовсе не раздирает пальцы. Они нормально не говорили, эм, месяцев половину? Что Дэнни нравится кроме Вэнди? А что нравится Кэтти кроме половины вещей на планете? Нет, другого дня не будет. На бал они не пойдут, цитата: «не поддерживаем школьную формальщину, так, максимум отстреляться». Это будет последняя возможность посетить клуб. Нужно собраться и найти альбомы с фотографиями, вспомнить смешные (смешные) истории, сыграть самую долгую партию в монополию, или в спуски и лестницы, чтобы сама Кэтти впервые сказала «ладно, давайте закругляться», можно взять скейты (точнее, один полубитый) или мяч, и греметь по асфальту эхом и грохотом баскетбольного кольца. Нездоровой птицей что-то заходится параллельно рёбрам, телефон попеременно оказывается то на столе, то в кисти, ноги ходят из угла в угол. — Позвонить? Или написать, да? «Про Криса даже не думай» Она вспоминает их последнюю встречу и выпускает из рук стабильность. Она вспоминает «я чувствую себя чужой» Кэтти и её обманутые глаза. Она слышит голосом Дэниела «ты монстр» и рушит симметрию подушек на диване, уронив локти на колени и сжав у лица телефон. Игра «вдох-выдох». — Написать, да. Ей никто не отвечает. Дэниел и не открывал её сообщений, если не заблокировал до сих пор, но Кэтти — Кэтти точно игнорировала сквозь тревогу и в приступе. Проходит несколько дней. Завтра выпускной, на который они кричали «бу-у» с пальцами вниз год назад. Сэм продолжает прописывать план и собирать памятные вещи, находит самое праздничное, что может надеть, и катается до полуночи от магазина к магазину. *** — Как хорошо, что ты уехал, Крис. Не следишь за моей мутацией в чудовище. Не заставляешь следить за эмоциями. Не заставляешь чувствовать вину за свои поступки, только задавать вопросы воздуху. Сэм слышит шаги и выпрямляется в секунду, вскинув голову: далеко ли? сюда ли? В порыве волнения она бросает координацию и определение людей, сколько их и кто они, потому что знает, кто сейчас окажется за дверью. «Да, я знаю, мы многое сказали и сделали, я многое не сказала и не сделала, но сегодня бастеры...» — Сэм? — Мистер Смит? — Вас давно здесь не было, я согласился пораньше вернуть лабораторию в исходный вид. Вопрос исчерпан. У них нет даже этого дня. Мистер Смит равнодушно убирает гирлянды от лица и спотыкается о приставку Дэнни: — Откуда снова столько вещей? Сэм, помоги-ка мне убрать весь хлам. Мистер Смит сваливает в кучи подушки и пьет из стакана Кэтти со словами «душно сегодня». *** Бал живет своей пубертатной жизнью. Живёт без чудищ в классическом понимании. Кэтти чарующе смеётся, и компания, встретившаяся с ней впервые, забывает о спирте в стаканах и других эмоциях кроме «она сама и есть вечеринка». Мероприятие за мероприятием Кэтрин смешивала в разных пропорциях своеобразие и стандартность, выигрывая «оригинальностью», «интересностью», а не «чудачеством» и «стрёмностью». Джереми перестал вписываться в это общество, но Кэтти всё равно говорила с ним больше, чем с кем-либо, и это было вызовом для любого другого «оригинального» и «интересного». Но Кэтрин не слушает, что мешают в музыку и комплименты, она лишь мило поднимает уголки рта и незаметно делает шаг с приподнятой головой, — иногда, — а потом возвращается к метамодерну или планам на будущее. У неё нет телефона: она выложила пост с полуотметкой-недонамёком; ещё два трека, и каблук больше не выйдет за обсуждение и лицо не отвлечётся на «показалось», и не прозвучит мысленно ни одного «Сэм», ни омрачится ни одной ухмылки и отпустит нервозность в движениях. «Не слушай Сэм, Кэтти. Она заигралась. Куда хочешь пойдём, только улыбнись» «Завтра? Давай лучше в среду? Нет, сегодня поздно» «Буквально один звонок, и пойдем за мороженым, в этот раз сто процентов» Хмыкает в апельсиновую содовую и решает, что ей не хватает нотки ментола. Она укрылась под лёгким предлогом и стоит по ту сторону дверей. Доигрывает второй трек. На палевый шарф льётся мутное олово ламп; стены гремят, и это не означает, что открыта межгалактическая стрельба, и голоса кричат не о помощи. Стакан пустеет и динамики почти затихают, сапфиры мягко полуприкрыты и полуразворот в сторону зала. — Кэтти? Застывает в напряжении, но поворачивается. — Ты всё-таки пришла. — Я знаю, что фотография была не насмешка. Ты хотела узнать, сколько во мне тщеславия. Кэтти мягко опускает голову, как кивает только старый приятель, чей друг спустя года всё ещё помнит его любимую группу. Она тоже вновь прокручивает ту сцену. Что говорить-то? — Если бы нас объединял только клуб, нас бы здесь не было. Меня бы здесь не было. Что-то играет на фоне. Кэтрин ищут от человека к человеку. — Втайне мы запрещаем друг другу видеть что-то кроме бластера. — И нам самим. Не совсем молчат, думают об одном и вспоминают одинаковое. То взглядом в пол, то вскидываются брови «тоже стоишь здесь?» и отвечают плечи «и я, вот как получилось». Сэм даже обняла бы её, но не сегодня; она заложит эту открытку между страниц и, быть может, однажды отправит. А пока она не хочет исписывать её извинениями или хорошим тоном, постановочным компромиссом-уступкой и прочим, что назвала бы неискренностью. А не пригодится — она и забудет. Из уст Джереми вырывается восторженное «Кэтти», будто перед ним оказался адронный коллайдер. Девушка одним движением и одними губами произносит «пока». Сэм неубедительно кивает и провожает дверь, из которой усилился ввалившийся шум. «Возможно, даже когда появятся новые люди, она напишет мне ещё раз, а может, мы больше не заговорим никогда» Громко и душно. «Я монстр-бастер. Без второго. Или с первым и без всего в принципе» Она не знает, что ей дальше делать и куда идти. Думает, что пора домой, но платье Кэтти и сапфиры вновь вспыхивают в коридоре и бросают вспышками. — Пошли, — она протягивает руку. — Мне нечего делать там. — Просто посмотришь на приступы Марка. Сэм с усмешкой закатывает глаза и тянет кисть в ответ, но Кэтти уже скрылась за дверью, и Сэм теряет её в толпе. Возможно, Кэтти хотела, чтобы она добила свою арку. Сэм не знает, в кого она трансформируется и на каком этапе развития персонажа, она просто вспоминает бесчисленную жесть. Никогда она не была здесь как на вечеринке. На реальной вечеринке. Без «летающие циклопы блядь». Никто с ней не заговаривает, она тоже. Это символизм, Сэмми, будь любезна, добивай свою историю. Полчаса или час или две минуты спустя или почти до. Уныло нога на ногу, локоть в стаканах пунша, взгляд под чужими каблуками. Низкие частоты плавят мозг, розовая муть плавит желудки, и только её размытое внимание никого не касается. Окна заперты, расслабляет галстук под чужие визги и морщится от калейдоскопа в спортзале. Директор обещал полицию за спиртное, Дэнни обещал вернуться тридцать дней назад, Кэтти не обещала ничего, и только Марк сдержал обещание — кружит судороги в окружении туфель и витых кудрей, бабочек и сумок. Ему даже не придётся покупать корону бала. — Ты, типа, здорово выглядишь. Сэм с привычным холодом поднимает взгляд, но её лицо преображается быстрее, чем сменяются цвета в припадке ламп. — Ты какого здесь? — встаёт резко и выпаливает ещё резче, свернув пустой картон, прервав его стыд из-за идиотского слова «типа». Он даже сбивается и едва не делает шаг назад, но вовремя вскидывает ухмылку: — Эта компашка сдала нормативы за всю старшую школу, а? — со стаканом оглядывается на центр площадки и заливает улики, уже не морщится. — Хуй на, Крис, — уже перед ним, сияет золотом; россыпь звёзд под ресницами, вспышки легких цепочек на шее и близ ушей, рубашка янтарь, — у тебя мозг отказал? — ряд оскорблений готов, но Сэм вдыхает и затыкается, вернув символ равнодушия в виде полуприкрытых век и сжатых губ. — Сэм. У меня рак. — Молчит. — Мог бы сказать я, но не сегодня. Хотя, — глядит на дно картона, — ещё не вечер. Если хочешь, ты скажи, я уйду. — Ты бы сейчас открывал личный кабинет с табличкой, а через год новый закон. Зачем? — Необязательно быть на другом континенте, чтобы вести исследования. Тем более, я говорил с ними, они не давали бы изучать то, что и как я действительно хочу. Эксплуатация, суды, смерть. А у меня в планах наш проект. Ты же ещё не нашла мне альтернативу? — «горит как олень со своими веснушками. Даже не в кроссовках. Даже не в мятом». А всё внимание — на неё. А вся музыка — вокруг. Крис белыми нитками сшивает её отшибленность с происходящей оргией, заставляет подавиться смыслом и наконец захлебнуться в этой логике, как всякий раз, когда целесообразность жизнедеятельности падает за ноль, и вовсе не потому, что университет не выдаёт гранты, или что родители шлют разочарование по почте, и не потому что Кэтти выбрала Дэнни, а Дэнни заливает про антиклуб и экзамены, пока Вэнди заливает их совместные фотки в хлам. Нет, вообще всё очень даже здорово, у неё есть рекомендации, есть перспективы, есть выцветшие фотографии, есть заглохнувший бластер даже. «Но мы продолжим быть командой, мы теперь, простите за поэтику, единое целое. Хватит вздыхать, ладно, ладно, да, я выпендриваюсь» Выпускной восторг, что ещё можно желать? Всё восторг. Всё хорошо и под контролем. Кто-то толкает Криса, он натыкается в выставленные кисти девушки и оставляет меньше полуметра между их скулами: — Пиздец ты банальный. — Клише всегда работают, — он подмигивает, по-тупому, как бэдгай в трёх кепках и дюжине очков. То есть как Крис. А это яд, который травит даже трёхлетние сомнения, даже тараканов, даже в голове Сэм. Обнуляет стыд и вину, потому что «эта маё ришенийе», ослепляет, потому что клыки белые, и бьёт меж рёбер стабильность, чтобы зашлась кашлем и слезами. Это так по Хармону? Или такого ещё не было во время Джетикс'а? Ей мерещится, что где-то среди спин ей подмигивают две искры. «Может, за эти месяцы у него поехала крыша и он просто стреляет обещаниями по периметру, а может, это стреляю я» Сэм не знает, что у неё останется после клуба кроме глянцевой упаковки личных диких пунктиков. Она ничего не ждет и ничего не утверждает. Просто ослабляет петлю и смотрит, что будет дальше. Примеряет, что больше подойдёт к лицу, и выбирает из двух «монстр». Это пиздец, какой неактуальный гул в зале и как клише (музыка совсем пропащая), и поэтому убирает одну пуговицу с пиджака и верхнюю воротника, вскидывает руки и улыбается, тупо, как Сэм. — Я же говорил, — тоже бросает ткань на стул, где была Сэм, и отсвечивает своей бирюзовой жилеткой и кобальтом, что ли, бля, в прядях, и память забывается, забивается золотом, и ничего: только золото-золото-золото. И просто смотрит, что будет дальше.