«Сражение выигрывает тот, кто твёрдо решил его выиграть»
— Л. Н. Толстой, «Война и мир».
1971 год. Шахматы никогда не были просто игрой. Шахматы — отдельный мир, как говорится в самых известных о них афоризмах. Поле боя, на котором происходит отчаянное сражение каждый раз. Место, где творится хаос, причём, на удивление, парадоксальный, поскольку в шахматы профессионально играют лишь аналитики. Те, кто полагаются лишь на свои чувства, попросту там долго не выдерживают. То, что разум свой надо держать в идеальном порядке, Саша усвоил в восемь лет, когда отец ещё был жив и впервые поставил перед ним шахматную доску. Ему с ранних лет нравится та чёткость, с коей фигуры располагаются на своих местах, структурированность и понятность. Саша любит подвергать себя самым настоящим мозговым штурмам, поэтому когда Пётр начал объяснять ему правила в тот день, он слушал максимально внимательно, каждое слово пропуская сквозь душу. Позиции запоминались легко. Ему нравится, когда всё находится на своих местах. Конечно же, в первый раз он проиграл. Во второй тоже, и в третий… Но уже через неделю смог поставить Петру мат. Это было лишь начало. Саша начал обыгрывать всех родственников, уговаривал друзей отца, приходивших иногда в гости, сыграть с ним в шахматы, заводил их в тупик и изящно ставил мат один за другим. Потом пошли турниры, которые ему запали в душу тем, что там можно было найти настоящих противников: таких же умных, сообразительных, любящих головоломки. Конечно же, он разочаровался в большинстве, оказавшемся слишком уж недалёкими, но и нашёл достойных оппонентов. На одном из соревнований Костю Уралова встретил, проиграв ему три партии подряд. Поражение было обидным, — Саша ещё ни разу так никому не проигрывал — но проигрывать иногда даже хорошо, ведь можно сделать для себя выводы, дабы не повторять ошибок. Саша выводы сделал, а с Костей после этого подружился. Когда ему было тринадцать, умер отец. Это стало переломным моментом, после которого шахматы стали больше, чем просто хобби и способ заработка. Саша стал играть постоянно, совершенствоваться быстрее, побеждать больше, спрятавшись в чёрно-белом мире от эмоционального потрясения. Пережить смерть близкого человека было тяжело, но игра спасала. Он и сам не заметил, когда смог стать настолько знаменитым. Выигрыши увеличивались, партии становились всё сложнее, соперники — опытнее. Сейчас Саше двадцать один год, и он лежит на полу гостиничного номера в одном из отелей Парижа, уставившись в потолок, покрытый белой штукатуркой. В голове — визуализированная партия, фигуры двигаются одна за другой. Только что он закончил разговаривать по телефону с Костей, пожелавшем ему удачи завтра. Это уже стало в какой-то степени традицией. Скучно. На часах вот-вот пробьёт девять вечера. Саша садится, оперевшись руками сзади, и смотрит в окно. Солнце чуть меньше получаса назад зашло, самое время прогуляться немного по городу. Как-никак, а в Париже он впервые. Ему говорили, что здесь красиво. Что ж, самое время проверить. Сегодня думать о шахматах не хочется. Он всегда так — старается отдохнуть в ночь перед состязаниями, ни о чём не думать, но получается, как всегда, из рук вон плохо. Улочки Парижа, хоть и привлекательные, пополняющиеся небоскрёбами постепенно, совсем не похожи на то, что творится в Ленинграде, где всю жизнь прожил Саша. Не верится, что ещё три года назад прямо на этих улицах вовсю шла Студенческая революция. Город обманчиво спокоен, и оттого прекрасен, но Саша продолжает видеть во всём шахматную доску и фигуры. Завтра предстоит игра сложная, с действующим чемпионом Франции, от неё зависит слишком многое. Вечерний воздух, наполненный духом уходящего августа, слишком тёплый, укутывает, словно одеяло. Саша к такому не привык, он рос на северо-западе, где в это время такая температура лишь на самый разгар дня приходится, но никак не на вечер. Именно поэтому он спешит укрыться в первом попавшемся баре, подальше от этой духоты. Здесь много людей: все шумят, кто-то что-то празднует, периодически раздаются громкие возгласы. Желтоватый свет не режет глаз, всё вполне цивильно, так что Саша усаживается за барную стойку и заказывает себе un verre de cognac, который приносят почти тут же. Напиток оказывается неплохим, приятным теплом разливаясь по горлу. Спустя пять минут Саша принимает решение и просит наполнить стакан ещё раз. Практически тут же на соседний стул опускается молодой человек лет двадцати семи, явно только что пришедший, и заказывает арманьяк, а затем, развернувшись, улыбается. — Негоже одному сидеть в такую прекрасную ночь, monsieur, — заявляет он на чистом французском. — Позволите составить вам компанию, избавив от скуки? Или же вы кого-то ждёте? — Нет, никого, — Саша отрицательно качает головой. — Я не буду против вашей компании. — Вы, как я понимаю, иностранец? — поймав вопросительный взгляд, француз поясняет. — У вас есть лёгкий, но приятный акцент. — Да, вы правы, — он делает паузу, а затем, внезапно смутившись от комплимента, добавляет: — Спасибо. У незнакомца приятные черты лица, густые светло-каштановые кудри, выразительные глаза цвета синих турмалинов, а ещё родинка рядом с правым глазом, придающая шарма. Красивый, одним словом. Что-то выдаёт в его внешности живость ума. Саша никогда не вдавался в подробности психологии, но своей интуиции доверяет. — Вы когда приехали в Париж? — решает завести беседу француз. — Вам здесь нравится? — Сегодня утром. Очень нравится. И можно на «ты», — с этими словами он протягивает ему руку. — Александр. — Пьер. У француза крепкое рукопожатие. Он проводит рукой по чужой ладони, отчего Саша ощутимо вздрагивает. Касание приятным током отдаётся по всему телу. Это приятно. Они разговаривают. Долго-долго. Саша, изначально намеревавшийся напиться, совершенно забывает про алкоголь, за полтора часа выпив лишь два стакана. Пьер оказывается человеком интереснейшим: он много знает про историю, в особенности своей страны, разбирается в алкогольных напитках и литературе, но больше всего увлекает другое. — Так чем ты занимаешься? — спрашивает Саша в один из моментов их долгой беседы. — Я очень сильно увлекаюсь шахматами, — отвечает он, пожав плечами. В этот момент сашино сердце делает кульбит. «Боже, он мало того, что красив и образован, так ещё и тоже шахматы любит», — проносится в его голове мысль. Пьер определённо нравится ему с каждой минутой всё больше и больше. — Неужели? — переспрашивает Саша, вскинув брови. — Я просто тоже шахматист. Можно сказать, любитель. Он предпочитает не распространяться о своём статусе, несколько преуменьшая свою роль в чёрно-белом мире. — Вonne nouvelle! — восклицает Пьер. — Тогда как насчёт шахмат вслепую? Если ты способен, конечно же. Как-никак, а так играть может далеко не каждый. — Пешка на e4, — следует простой ответ. Сашу охватывает знакомое чувство, какое наступает каждый раз, стоит только представить перед глазами доску с фигурами на ней. Это волнение, очень приятное; стальная решительность выиграть и показать силу своего интеллекта, причём сделать это максимально изящно и грациозно; сосредоточенность в каждом действии. Проиграть нельзя — простая истина. Особенно нельзя проиграть едва знакомому французу из бара, который, пусть и очень привлекательный, но всё же на какое-то время становится оппонентом, соперником. — Пешка на с5. Их игра длится быстро. Ходы называются практически моментально, а у Саши в голове творится чувство смятения и неразберихи. Он явно недооценил противника, оказавшегося, на удивление, неплохим игроком, способным поставить в ситуацию, над которой приходится по-настоящему сильно думать, и делает это с таким видом, будто бы для него дело привычное. В какой-то момент Саша задумывается дольше обычного и приходит в себя, лишь ощутив тёплую руку у себя на плече, чуть поглаживающую сквозь тонкую ткань рубашки. — Расслабься, — произносит Пьер, рукой аккуратно соскользнув к спине, проведя пальцами по позвонкам выпирающим; Сашу бросает в дрожь. — Мы же, как-никак, не на деньги играем, а просто на интерес. Саше хватает ещё пяти секунд, чтобы передвинуть своего слона на наиболее выгодную позицию. Чёрт возьми, похоже, это всё-таки цугцванг! В следующие три хода Пьер ставит ему мат. «Должно быть, это «туннельный эффект»; не мог же он так просто взять и обыграть меня!» — думается Саше, но он быстро отгоняет от себя эти мысли. Оправдываться можно всегда как угодно, однако, факт остаётся фактом. Он проиграл — вот и всё. Остаётся просто делать выводы из происходящего. — Ты играешь лучше, чем я думал, — признаётся Пьер, положив руку ему на колено. — Но всё же недостаточно для того, чтобы обыграть меня. — Я играю с восьми лет, но так легко меня никто не побеждал, — признаётся он, позволяя французу трогать свои ноги. — Я тоже начал примерно в этом возрасте, — ухмыляется Пьер. — Как видишь, победа далеко не всегда даётся. Саша хмурится, стоит только ему убрать руку, и заказывает себе ещё один стакан коньяка. Пьер продолжает разговаривать с ним, как ни в чём не бывало. На дне турмалиновых глаз сверкает интерес и возбуждение. Неужели ему так нравится проводить с ним время? Саша всеми силами пытается намекнуть, что настроен на продолжение вечера. — Пьер, у тебя есть часы? — внезапно спрашивает он. — Можешь сказать, сколько сейчас времени? Пьер закатывает рукав рубашки, обнажая запястье левой руки, смотрит на часы, а потом удивлённо произносит: — Сейчас половина второго. Право, я не думал, что время может лететь так быстро. — Чёрт, — бормочет Саша, пряча лицо в руках, а затем внезапно убирает их. — Прости, но мне надо идти. Завтра вставать рано, до отеля ещё добираться… — Выйдем вместе? Мне, признаться честно, тоже завтра, а точнее, уже сегодня, рано вставать. И ещё: позволь заплатить за тебя сейчас. Не зная, зачем, но Саша принимает от француза это ухаживание. Ночной воздух бодрит обоих. На улице никого нет, город словно бы уснул: почти нигде не горит свет. Тихий Париж, нелюдимый Париж, изящный Париж… Воздух тёплый, в одеяло закутывает, такой он только на юге. Саша делает глубокий вдох, чувствуя, как Пьер берёт его за руку, нежно поглаживая запястье. — Здесь мы с тобой расстанемся, mon cher, — произносит Пьер. — Мне в другую сторону идти. Он касается губами сашиных пальцев, улыбается, — Саша не чувствует дискомфорта, наоборот, ему нравится то, с какой нежностью его касается француз, — а затем вкладывает что-то лёгкое в его ладонь. Судя по ощущению, бумага. Саша всегда был кинестетиком. — Там написан мой номер, — поясняет он. — Я бы хотел сыграть с тобой ещё раз, чтобы доска и фигуры были осязаемы, так что позвони, если захочешь встретиться. Спасибо за приятный вечер. — Тебе спасибо, — Саша искренне ему улыбается. — Тогда до скорой встречи? — До скорой встречи. Попадя в свой номер в отеле, Саша обессиленно падает на кровать, даже не переодевшись. Сегодняшний утомительный перелёт и необычный во всех отношениях вечер заставляют его отправиться в царство Морфея чуть ли не мгновенно. А снятся ему глаза-турмалины, воображаемые шахматные доски и приятные прикосновения. Следующим утром он с трудом открывает глаза, еле заставляет себя подняться с постели, сходить в душ и переодеться. Одни брюки меняются на другие, глаженные и более официальные, помявшаяся рубашка — на водолазку. В кармане он находит сложенную дважды бумажку, на которой написан набор цифр, и улыбается, но тут же отбрасывает мысли в сторону. Сейчас совсем не до этого. Только чудом Саша успевает вовремя. Волнуется сильно, как и всегда, но, по крайней мере, он пытается взбодрить себя, да и внешне выглядит невозмутимо. Вроде бы. Он надеется, что да. Потому что шахматы — не только битва интеллектов, ума. Это ещё и состязание, кто из игроков окажется менее эмоциональным. Саша проваливается уже на первой секунде, стоит ему только увидеть Пьера. Того самого, чёрт возьми, Пьера, который одновременно с ним подходит к столу, где стоит шахматная доска с уже расставленными фигурами, и лучезарно улыбается. «Только не это». Пьер протягивает ему руку, произнеся «Bonjour», словно бы они кто угодно, но никак не соперники в безумно важном турнире. Саша игнорирует его, чувствуя, как внезапно бледнеет; руки за спиной резко скрещивает, дабы не поддаться соблазну дотронуться до него. Поспешно садится на стул, понимая, что сейчас начнётся самое интересное и самое ужасное одновременно. «Человек, сидящий напротив — это конкурент. Тот, кто хочет сделать всё, чтобы ты оказался в самом низу, в грязи, кто хочет подняться на самый верх, точно так же, как и ты сам. Он не будет тебя жалеть, не будет в поддавки играться, его цель состоит лишь в победе, и твоя тоже. Это спорт. Тут никого жалеть не надо, тебя жалеть не будут тоже. Будь беспощадным, какими были они. Есть только чёрные и белые, как в шахматах, только противники и союзники, никого больше.» Такую истину Саше с ранних лет вбивали в голову непрестанно, оттого даже поднимать взгляд на Пьера тяжело безумно. Раньше все соперники относились к категории «неприятные люди», Пьер же рвёт этот шаблон резко, с громким треском. Действия цикличны. Сделать ход, — стук белой фигуры о доску — нажать на кнопку шахматных часов, — щелчок — записать на бумаге ручкой итоги хода — еле уловимый скрип. Стук, щелчок, скрип. Стук, щелчок, скрип. Последовательные, линейные действия. Фигуры путешествуют по доске, некоторые отметаются в сторону как сошедшие с дистанции, — падшие войны, захлебнувшиеся в крови — Саша полностью сосредоточен на игре, но ситуация явно не под его контролем. В какой-то момент Пьер касается его ноги своей под столом. От этого жеста Саше хочется взвыть и удариться головой о шахматную доску, но на деле он лишь продолжает думать и кусает нижнюю губу, исподлобья поглядывая на француза. Провоцировать умеет не только он. Игра долгая. Между ними летают искры невидимого, но весьма ощутимого напряжения. Какие-то десять часов назад они мило ворковали обо всём в баре, сейчас же стали врагами, на эту игру уж точно, но зато какими… Как бы Саша не старается, он не может овладеть контролем над ситуацией, и это раздражает, причём сильно. Пьер думает быстрее, просчитывает все ходы, теперь уже нельзя свалить своё поражение на алкогольное опьянение или «туннельный эффект», нет. Теперь он проигрывает по-настоящему, в первый раз за всю свою жизнь ощущая, как триумф ускользает из рук. Та проигранная партия с Костей Ураловым, оказывается, была лишь детским садом по сравнению с тем мозговым штурмом, что устраивает здесь этот француз. Кажется, что партия длится бесконечно. Это ужасное чувство. Поражение зависает над Сашей, словно дамоклов меч: он теряет уверенность не только в себе, но и в реальности, а затем смотрит в турмалиновые глаза и окончательно в себе разочаровывается. Как там говорил великий Александр Сергеевич Пушкин? «Что наша жизнь? Игра!»? Саша ловит себя на мысли о том, что это действительно так. Всё на самом деле игра, которая кидает тебя вниз в самые неожиданные моменты. Стук. Щелчок. Скрип. Им овладевает отчаяние. И, разумеется, Пьер побеждает вновь. Наблюдатели аплодируют, слышатся щелчки фотоаппаратов. Пьер встаёт первым, Саша, не в силах сдержать эмоций, вскакивает с места и спешит убраться поскорее, даже не взглянув на француза. «Я не смог разгадать его тактику за две игры», — размышляет он, бродя по улицам Парижа и прокручивая в голове все ходы и приёмы, применяемые ими обоими во время игры. Им руководит смесь раздражения, грусти и злости на самого себя. Сбегая от многолюдных улиц, Саша заходит в какие-то трущобы, где почти нет людей, и проводит время за ходьбой до самого вечера. Оказывается в совершенно другой, незнакомой части города, но продолжает идти, обдумывая игру. Хочется позвонить Косте и рассказать ему про игру, но он побарывает в себе это желание. Эмоции должны быть при себе. На людях — лишь точный расчёт, холодный разум; никаких побрякушек, кроме вежливой улыбки. У него не получается. Если так подумать, у Саши вообще ничего не получается и он хочет напиться, но не делает этого, потому что знает: если пойдёт на поводу у своих желаний, на следующий день станет только хуже. Это первое масштабное поражение, которое надо просто принять, но он не может собраться с мыслями. Вернувшись в номер поздно вечером, с трудом выведав дорогу до отеля у нескольких прохожих, Саша натыкается взглядом на бумажку с номером, лежащую на прикроватной тумбочке. «Я бы хотел сыграть с тобой ещё раз, чтобы доска и фигуры были осязаемы, так что позвони, если захочешь встретиться.» Интересно, после сегодняшнего предложение всё ещё актуально? В любом случае, попытка не пытка, думает Саша, усаживаясь на пол с телефоном на коленях и набирая номер. — Bonne soirée. Pierre Senois écoute, — спустя минуту раздаётся в телефонной трубке. — Bonne soirée, — отвечает он, а затем поспешно добавляет: — Это Александр. — А я-то думал, что не позвонишь, — в голосе слышна усмешка. — Чем могу быть полезен? — Хочу с тобой сыграть ещё раз. В более неформальной обстановке, — заявляет о своём желании Саша, поудобнее перехватывая трубку. — Где мы можем встретиться? — Давай я к тебе приеду, а то не дай бог ты ещё заблудишься где-нибудь, — слышится какая-то возня, но вскоре всё стихает. — Будь добр, продиктуй мне адрес. Саша поспешно диктует адрес отеля, а затем, услышав от собеседника лаконичное «Не прощаюсь», вешает трубку. Он удивлён тому, как Пьер охотно согласился приехать после всего, что происходило в течение последних суток. В ожидании гостя он достаёт шахматную доску и медленно расставляет фигуры, рассматривая каждую по отдельности. Спустя полчаса он уже встречает Пьера в вестибюле, а затем они поднимаются на необходимый этаж, в сашин номер. Пьер выглядит спокойным и собранным, Саша же безуспешно пытается скрыть нервозность. — Ты, я смотрю, уже и доску приготовил, — ухмыляется француз, входя в комнату. Саша поспешно закрывает дверь и садится напротив чёрных фигур, жестом указывая Пьеру, чтобы он присоединился. Тот послушно усаживается на заранее подготовленную подушку и практически тут же берёт в правую руку одну из десяти белых пешек. — Может быть, расскажешь, что у тебя на душе, Александр? — спрашивает Пьер, крутя фигуру в пальцах и внимательно разглядывая, а затем нарочито медленно ставит её на доску. — Первое большое поражение — это всегда так больно, не так ли? Но ты уже рвёшься в бой вновь. Это похвально. — Можно просто Саша, — произносит он, дрожащими пальцами взяв в руки свою пешку и сделав ей первый ход. — Да, неприятно, и именно поэтому я должен разгадать тебя. — Как интересно, однако, — усмехается. — Такой целеустремлённый. Я ещё в нашу вчерашнюю встречу понял, что ты перфекционист, играющий роль хорошего мальчика, но и представить не мог, до какой степени ты вжился. Вот только зачем, спрашивается? Саша его игнорирует. Они обмениваются ещё парой ходов, прежде чем Пьер вновь начинает: — Ты никогда не задумывался о том, что люди, которые идут в гору без остановки, строго вверх, рано или поздно оступаются и падают dans les abysses? Это гораздо больнее, чем идти, чередуя победы и поражения. — Возможно, — с этими словами Саша «съедает» его коня. — Ты в течение прошлой и этой игры пытаешься вывести меня из психологического равновесия. Так работает со всеми, или я особенный? — К каждому противнику свой подход, — признаётся Пьер, пожав плечами. — Так веселее и интереснее. Что касается тебя, то ты недалеко ушёл. С этими словами он прижимает палец к нижней губе, тем самым дав намёк на то, как Саша кусал её на протяжение всей игры. Подобный жест заставляет улыбнуться. Всё-таки его раскрыли. Они играют ещё какое-то время молча, передвигая фигуры по доске в дивном танце — подобии сражения. В спокойной и, признаться честно, интимной обстановке Саша ощущает себя более раскрепощённым, чем утром, когда на него смотрели множество глаз папарацци. Сейчас же на него смотрит один лишь Пьер. Стоит только Саше взять в руку ферзя, Пьер перехватывает его запястье и прижимается губами к костяшкам пальцев. Нежно-нежно, словно бы крыльями бабочки задевая. Сердце пропускает удар. — Ты уверен, что хочешь продолжить? — спрашивает француз. — Я мог бы помочь тебе расслабиться и отдохнуть, а завтра мы бы продолжили. Ты сегодня уже не выиграешь: знаешь о такой вещи, как переутомление? Не встретив ровным счётом никакого сопротивления со своей стороны, Пьер осторожно забирает из тонких пальцев ферзя, а затем целует в центр ладони. Саше это безумно нравится. Он смотрит на фигуры, царственно стоящие на доске, на лицо Пьера, на лежащую на боку в стороне чёрную королеву и встаёт, отнимая руку от чужих губ. Садится рядом с французом, что смотрит внимательно за каждым его движением, и подаётся вперёд, целуя его в губы трепетно. Пьер быстро перехватывает инициативу, обняв его за талию, и тянет на себя, вжимаясь в чужое тело. Отстранившись, Саша ловко перебирается к нему на колени, поражаясь собственной дерзости, бёдрами ёрзает, чувствуя руки на своей спине, то лопатки поглаживающие, то останавливающиеся на пояснице. — Рад, что ты сделал такой выбор, — шепчет француз ему в губы, прежде чем поцеловать его. С Пьером оказывается хорошо. Пьер даёт именно то, что так необходимо, перенимая на себя весь контроль и руководя процессом. Пьер дарит нежность и ласку в каждом поцелуе, но при этом в порыве страсти оставляет несколько грубых укусов на шее и ключицах. Растягивает его долго, шепча комплименты по-французски, от которых невольно краснеют уши, а затем трахает до звёзд перед глазами и зажимает чужой рот рукою, дабы соседи не услышали громких стонов. Саша уверен, что такого оргазма у него никогда в жизни не было. Он лежит рядом с Пьером, выводя на его руке какие-то неведомые узоры, причудливо соединяя родинки. Оба обнажены, в комнате распахнуто окно, прохладный воздух холодит кожу. Саша в кои-то веки чувствует себя расслабленным, желанным. Ощущения от поражения притупляются на фоне событий последнего часа. Пьер спрашивает шёпотом «Тебе понравилось?», на что Саша, повернувшись к нему лицом, спрашивает: — Шутишь? Это было восхитительно. — Ну и хорошо, — с этими словами Пьер оставляет лёгкий поцелуй на его щеке. — Останешься в Париже на пару дней? Я хочу дать тебе несколько уроков игры в шахматы. — Посмотрим, — он прижимается губами к чужому плечу. — Утром буду составлять планы. Саша только из вежливости говорит, что подумает, но на самом же деле он определился ещё в ту самую секунду, когда вопрос был задан. На один вечер мир Саши перестаёт быть чёрно-белым.