А шрам ещё кровит...

“Вот сейчас я и умру”. Так думает Костя и хочет малодушно закрыть глаза, но будто специально распахивает их шире. “Не “сдохну” как бродячая собака под забором или в пылу очередной драки с бандюками. Мог бы, но нет, и в это раз выполз на своих двоих”. Лицо обжигает, щека непризвольно дергается, а из глодки рвется рык. “Не старчески “помру” во цвете — хотя какой тут цвет? все вокруг грязно-серое с кровавыми пятнами — лет от инфаркт, потому что нельзя столько впахивать”. Крепкая хватка держит его за подбородок, не отпускает, не позволяет отстраниться. “Именно вот это вот пафосное “умру”. Скажу всё, как есть, как на духу, сползу к твоим ногам и там высокопарно “скончаюсь””. Глаза продолжают все так же упрямо смотреть и запоминать, отпечатывать в мозгу каждый жест, каждую улыбку, каждое движение. Лена отпускает Костин подбородок, оглядывает дело рук своих, улыбается и выкидывает ватку с антисептиком в ведро. — Ну вот и всё. Постарайся пока не трогать. Костя угукает, хмурится и тут же лезет провести пальцами по неделю назад полученному шраму, который он сегодня во сне умудрился расчесать до крови и сорвать швы. Хорошо его тогда тот мордоворот отметелил, розочкой вон полрожи распахал. Думали все, что без глаза теперь Грому ходить, но нет, опять повезло. И глаз цел, и рожа срастется, шрам только вот останется. А его, шрам этот будущий, ещё толком не заживший, всё время тянет потрогать, сколупнуть кровавую корочку. Поглядеть: будет больно, нет? Если больно — значит ещё живой… — Костя! Ну что ты как маленький! — Лена легонечко шлепает его по руке. Так, не больно совсем, для порядка. Она вообще больно не умеет, уж точно не нарочно. А коль вышло для Кости по жизни мучительно — так то уже точно не Ленина вина. Это с ним, с Громом, вечно всё через жопу происходит. Лена — она ведь для Кости как этот вот не зарубцевавшийся шрам. Вроде бы и забудь ты, отстань, оставь в покое, тогда заживёт и отболит. Но всё равно тянет, каждый раз тянет потрогать — как там? Всё, не всё? Ай, опять закровило. Лена — она как то яблоко из райского сада: вожделенная, недоступная. Мечта из Костиных снов и погибель из его же кошмаров. Лена — она ведь жена друга, запретная территория, табу. — Кость? Не больно ударила, нет? Извини. Мягкая, нежная, добрая. Помнится, они с Юркой, два идиота, только посмеивались, когда Федька начал бегать за скромной девчонкой из глубинки, которая училась в педе. Куда ей, провинциалке, Ленинград покорять? А она покорять и не хотела никого, подружиться только. И с городом, и с друзьями жениха, и, кажется, со всем миром. Алёна, тогда-ещё-Костина-жена, фыркала и называла Лену простушкой, сам Костя просто не понимал, что Федя в ней нашёл, а Юрка даже попытался приударить. Так, смеху ради. Лена же оставалась собой. Мягко улыбалась на выпады, всегда дружелюбно и с искренним интересом расспрашивала о делах, спокойно, но твёрдо пресекала все попытки заигрываний. — Кость? — Нет, конечно не больно, Лен. Всё меняется незаметно. Вот Федька ходит, как дурак влюбленный. Вот скромная, но весёла свадьба. Вот квартира Прокопенко, пропитанная уютом и теплом. Вот Юрка, уже не с издёвкой привычной, а с какой-то невыразимой теплотой и нежностью притаскивает Лене скромные букетики, а потом болтает с ней обо всём на свете. Вот Костя сам то и дело оказывается по вечерам не дома, а на уютной кухоньке друзей. Вот крохотный Игорь ходит за Леной хвостиком и смотрит с неподдельным детским обожанием. Рушится всё в одночасье: страна, семья, жизнь. Алёна уходит в девяносто втором. Просто собирает вещи и говорит, что больше так не может. Не может и не хочет. В Америку, Костя, подпиши документы на развод, так всем будет проще. Игоря оставляю тебе. Собирать себя по кускам тщательно Косте некогда, нужно учиться выживать в этой новой реальности. Поэтому он сгребает все осколки себя в кучу, лепит из них какое-то подобие человека и пытается утонуть в работе. Срывается через неделю, напивается с Юркой до зеленых чертей, а потом отсыпается на даче у Прокопенко. Лена его выхаживает, одновременно с этим помогая его маленькому сыну прийти в себя и убеждает: мы любим тебя, Игорёшь, ты не один. Костя сквозь сон и похмелье слышит этот голос, эти слова, и плачет, вгрызаясь зубами в рукав, чтобы заглушить рвущийся вой. — А где все-то? — Федя с Игорем за грибами ушли ещё рано утром. Юрку в магазин отправила за хлебом, да он, похоже, так там и завис, с молодой продавщицей. — А я… — А у тебя, Костя, постельный режим. Действительно ведь постельный. Федя с Юрой вытребовали у Хмуровой для него пару недель больничного, скрутили и силком отбуксировали на дачу к Прокопенко, отлеживаться и в себя приходить. Сейчас Костя находит в себе силы не спорить, а просто кивнуть, мол, понял-принял. Даже кривую улыбку из себя выдавливает. Лена в ответ улыбается тепло, солнечно, и от этого на душе погано. Хочется схватить её в охапку, кружить, обнимать, целовать всю, с ног до головы. Как в тех фильмах, что хлынули из-за границы. Костя видел один. Случайно, изъяли контрабанду, ну он и… Просто любопытно стало, вот и взял кассету. Смотрел, и представлял Лену. Даже не Алёну, которая тогда была ещё-женой. Лену. Представлял, ненавидел себя и не мог перестать смотреть. С Алёной всё всегда было по простому, без затей. Может потому она и ушла, что Костя был для неё слишком простой? А вот с Леной нет, с Леной хотелось разно, по всякому, чтобы она…. Костя обрывает сам себя, одергивает, надавливает на пострадавшее ребро, чтобы боль отрезвила, отвлекла. Животное ты, Гром, настоящее неблагодарное животное. Подумай хотя бы о сыне! — Ого, очередная незаконченная партия? — Игорёша вчера с Федей до ночи играли, пока я их по кроватям не разогнала, ты спал уже. Всё за Федину кепку борются. Когда-нибудь Игорёша её обязательно выиграет, он очень умный мальчик. Игорю уже десять, он почти взрослый и, похоже, с этой жизнью справляется гораздо лучше своего непутевого бати. Хотя и ему, временами, требуется ещё помощь и забота, которую Костя не всегда может ему обеспечить. “Я бы хотел, чтобы тётя Лена была моей мамой” говорит однажды Игорь. “Я бы тоже, сынок, я бы тоже!” хочется кричать Косте. Но он молчит в ответ, только неловко притягивает сына к себе и ерошит волосы. Игорь так нежно и искренне любит Лену, так тянется к ней за теплом и лаской, ему вовсе незачем знать, что его отец её так яростно и безнадёжно вожделеет. Костя даже помнит, когда его, как обухом по голове, шарахнуло осознание. Федя тогда только купил свой мотоцикл и, раздуваясь от гордости, учил жену им управлять. Хохочущая Лена сначала дурачилась, а потом расправила плечи, оседлала машину и сделала победный круг по двору. Она была так до неприличия хороша, со сверкающими глазами и бунтарски растрепанной косой, что Костя чуть не задохнулся от нахлынувшего желания. А Федя бегал вокруг жены и квохтал, как наседка. С Федей… сложно. Он для Кости всегда был самой надежной опорой, константой, дружеским плечом, верным товарищем, незаменимым напарником. Только что-то все стало разлаживаться последнее время, будто покрываться трещинами и надломами. Да и как смотреть в глаза другу, когда в мыслях ты постоянно с его женой? Да и к самому Феде Костя теперь относится… сложно. Не ненавидит, нет, какое там. Да и за что? Если бы он к Лене плохо относился, хоть раз допустил в её сторону косой взгляд. Но нет. Влюблён в неё до сих пор, как мальчишка, ни слова плохого о ней ни разу за все годы даже вскользь не бросил. А в доме у них постоянно свежие цветы, даже если и ромашки, с ближайшей клумбы нарванные. И от этого тошно вдвойне. Хоть бы что не так было, так у Кости хоть надежда бы была какая грешным делом, а так… Сколько времени ещё Феде понадобится, чтобы разгадать Костины темные мысли и желания? Он ведь опытный следак. — Федя обещал Игореше какой-то хитрый приём в шахматах показать сегодня. — Жулик твой муж, Ленка. Это я его всему научил, а он теперь моему сыну все тайные хитрости выбалтывает. А он потом будет опять пытаться играть со мной на месячную помывку посуды, шельмец. Лена смеётся, весело, чисто, а Костю будто всего перетряхивает от этого, пробирает до кончиков пальцев. Он пятится, отступает назад, лишь бы не засмотреться опять, не зависнуть над пропастью ошибки, не поддаться внутренней темноте и тому, что они с Леной сейчас одни в доме. Давно с ним такого не было. Засиделся он на больничном, вот и лезет всякое ненужное в голову, ворошит запретное, запрятанное. Задница упирается в раковину и это словно спасение. Развернувшись, Костя с остервенением начинает умываться холодной водой из рукомойника, силясь собрать мысли в кучу. Щека опять саднит и кажется, что вся боль его гребанной жизни сейчас пульсирует в одной точке. Костя поднимает голову и сверлит взглядом свое отражение в небольшом зеркале. Половина лица красная, вспухшая, вся заплывшая из-за ссадин и синяков, с вопяще-ярким шрамом. Жуткое зрелище, настоящее чудовище. — Как думаешь, Лен, я теперь совсем страшилище? — Нет. И выть хочется от этого простого слова, в которое вложено так много смысла. Лена никогда не бросается фразами типа “Шрамы украшают мужчину”. Она как-то так умеет подобрать слова, вложить такие интонации, что все страхи, сомнения, тревоги — все они сами собой отходят на второй план, рассеиваются, разжимают свои тиски. — Ты вообще даже близко не страшилище, Костя, и не чудовище, просто почему-то пытаешься им казаться. — Да я.. Не… Чо ты? — Ага. А шрам что, шрам заживёт, зарубцуется, его и не заметно будет. Ну и вообще, Юра же тебе говорил, помнишь, что женщинам такое нравится. — А тебе такое нравится? — А мне, Кость, нравится, когда вы все живые и, желательно, здоровые. Улыбается, Костя по голосу слышит, а сама хлопочет на кухоньке, порхает. Помочь бы ей хоть чем-то, но не даст же. У него, у Кости, постельный режим, ему только вот рядышком постоять можно, полюбоваться. Руки у Лены как крылья, мягкие, плавные. Красиво. Костя представляет как эти руки обвиваются вокруг его шеи и обнимают. Ласково, нежно. И выть хочется от этих видений. Костя стукается головой о стенку и сползает на стул, прикрыв глаза. А воображение тут же подкидывает картинки, похожие на те, что в тех самых фильмах видел. Как Лена подходит к нему, мягко покачивая бедрами, смотрит призывно, завлекающе. Подхватывает подол своего легкого платьица и усаживается на его колени, как когда-то оседлала мотоцикл. Притирается к нему, прижимается близко-близко и чуть ощутимо проводит губами по шраму. Легонько, невесомо, на грани чувств. А следом проводит по нему же пальчиком, чуть надавливая, сковырнув свежую корочку. И тут же слизывает выступившую капельку крови язычком. И нашептывает сладко, тягуче, какой Костя красивый, всегда для неё красивый, всякий. Красивый и желанный, что только его она все годы и ждала, надеялась, что они смогут вместе быть. И опять по шраму, мешая боль и наслаждение в один, сплошной водоворот безумия. Костя вздрагивает и приходит в себя, понимая, что задремал и чуть не сверзя со стула. Осточертевшие лекарства постоянно держат его на грани сна, притупляя здравый рассудок и контроль. Выкинет их нахрен все и удерёт на работу, от всей этой сладко-больной каши в голове. Забыться, очнуться, уйти от всего в новое расследование. — Кость, может ляжешь пойдёшь? Или в саду прогуляешься, воздухом подышишь? Устал, наверное, тут со мной сидеть. Лена сидит рядом с ним на корточках, и с тревогой вглядывается в лицо. Так опасно близко, что хочется либо заорать на неё, чтобы ушла, либо притянуть к себе и больше не отпускать. — Не боишься, что сбегу? — Да куда уж тебе? У тебя сил сейчас, как у котенка, уснешь, даже до автобусной остановки не дойдя. То-то Федя с Юрой повеселятся, пока будут тебя обратно тащить. — С них станется и в канаве меня какой-нибудь искупать. — Тогда давай не будем им давать такой возможности? Ляжешь или гулять? — Лягу. Лена помогает вернуться в постель, подтыкает одеяло, прямо как Игорю, и садится рядом, на край кровати. Ей бы пошло быть матерью. Но Костя знает, что у них с Федей не получается, что-то там со здоровьем. И он искренне сопереживает. Кто бы что ни говорил, а сына Костя любит, как может, как умеет, и не представляет, за что бы он в этой жизни цеплялся, не будь у него Игоря. Да и может Костю бы отпустило чутка, родись у Прокопенко ребенок. Ребенок — это же совсем другой уровень, с ребенком у Кости точно никаких шансов. Лена — это не Алёна, она бы никогда… Мысли путаются, глаза слипаются, и вот уже Костя видит, как Лена нянчится с тремя детьми — Игорем, Юркой и им самим — а на заднем плане расхаживает Федя в генеральской форме и важно пофыркивает в усы. Смешно и нелепо. Костя чувствует ласковые поглаживания по волосам и тихий голос Лены, который нашептывает ему что-то теплое и приятное. Про то, какой Костя дурачок и как хорошо, что он живой, что скоро будет совсем здоровый, нужно только потерпеть немного. А Лена знает волшебное средство, которое точно поможет. Костя чувствует легкий поцелуй в щёку, рядом со свежим шрамом и окончательно проваливается в сон.