Конец пути

Он устал идти. Впервые за много лет Камбэй наконец смог признаться себе в этом — теперь можно, теперь он никого не подведёт, не поставит под угрозу ничьи жизни. Он наконец один, и ему можно наконец быть слабым. Как там говорят дурные поэты — сакура облетела, кимоно истрепалось и катана сломана. Катану было особенно жаль. Она действительно сломалась в последнем поединке, и, хотя Камбэй продолжал носить её с собой, теперь скорее служила для устрашения мелких воришек и нечестных на руку торговцев. Мол, перед тобой господин самурай, пусть старый, но всё ещё грозный, и катана при нём, чуть что — рраз! — и пополам тебя разрубит. В конце концов, когда оружие в ножнах, непонятно, цел ли клинок. Камбэй устал идти, спина и колени болели по ночам, не давая улечься удобно, суставы скрипели и щёлкали, по утрам дрожали руки. Раньше самураи не доживали до старости и были избавлены от этого жалкого, унизительного ощущения — когда для того, чтобы после сна справить малую нужду, приходится долго приходить в себя и заставлять тело подчиняться. Но война закончилась. Сам Камбэй в своё время сделал немало для того, чтобы она закончилась — время пожинать плоды. Тем не менее он упрямо шёл вперёд, останавливаясь на ночлег в бедных харчевнях, где его не могли накормить ничем кроме пустого риса, или в заведениях побогаче, где брал пустой рис сам — остальное было для него слишком дорого. Расправляясь со своим скудным ужином, он клал рядом катану — ножны со сломанным клинком. Беспокоить его не решались. Его устраивало. Он не хотел ни с кем общаться. Канна была уже недалеко. Камбэй шёл и думал, как придёт в Канну, поздоровается с крестьянами, которых помнит — их наверняка там ещё много, и он будет улыбаться им и расспрашивать, хорош ли урожай и здоровы ли их дети... И радостно подойдёт к нему Рикити, и скромно потупится Санаэ, и Комати рассмеётся широко — какой она стала, интересно? А он спросит: где Кирара? И они ответят... В этом месте его мечты всегда обрывались. Он не мог представить себе, что ему ответят, и не хотел представлять. Ему хотелось, чтобы после этого вопроса все исчезли, растворились, словно капля туши, упавшая в реку, и остались бы только он — и Кирара. Она любила Камбэя, он знал точно. Она в общем и не пыталась скрывать. Крестьянка, влюблённая в самурая — что может быть банальнее и понятнее? Кто из самураев обращает на это внимание? Кто из крестьян пытается это всерьёз скрывать? Обычное дело, нечего стыдиться, потому что на самом деле нет никакой надежды. Солнце всё равно не заметит того, кто прищурясь смотрит на него. Камбэй так же прошёл мимо, как прошёл бы любой. А теперь Кирара снилась ему. Сначала он не думал об этом. А потом сломалась катана. И он подумал: «Я ведь теперь не самурай». И пошёл. Кирара была жёсткой, угловатой, с большими мозолистыми руками, крупными ступнями и лицом, не знавшим краски. Если бы он решил написать стихи о ней, они вышли бы нелепыми. Кирара была живой. Настолько живой, насколько не была больше ни одна женщина в его жизни. Она смеялась, хмурилась, беспокоилась, спешила и устало горбилась — по-настоящему, не выученно, честно. Открывалась ему, будто шкатулка, ключ от которой был у него в руке. В последнее время Камбэй почему-то стал это ценить. Он сам не знал почему. Может, потому, что в старости хочется уверенности в том, кто рядом. А Камбэй неожиданно для себя дожил до старости. Кирара любила его. А он наконец-то был способен ответить на её любовь. Женщины умеют ждать, особенно такие, как Кирара. А значит, он придёт вовремя. Дорога оказалась сложнее, чем он думал, но это ведь последняя дорога, которую ему надо пройти своими ногами. Можно и потерпеть. Тем более что конец пути близко. *** Всё происходит так, как он ждал — почти так. Знакомые крыши домов — такие же, как тысячи крыш тысяч домов в тысячах других деревень, но всё же удивительно родные. Поля, засаженные рисом. Радостные лица, открытые улыбки, искренняя радость. — Господин самурай! Как мы рады вас видеть! Улыбается Рикити. Улыбается Санаэ, застенчиво прижимает к себе двоих смущающихся ребятишек. Улыбается даже Мандзо. — Вы надолго к нам? Вы же останетесь на ночь? Хотите, мы вам отдельный дом?.. В груди тепло. Они трогают его за руки, за одежду, кажется, будь они чуть посмелее, кинулись бы обнимать его — а ему чудится, что вокруг него не простые крестьяне, а его, Камбэя Симады, личная армия. Его солдаты, пережившие с ним столько всего. В конце концов, это почти правда. — А где Кирара? Конечно, никто не растворяется, они всё так же улыбаются, кивают и тащат его к дому — да, именно здесь раньше жили сёстры и их бабушка. Крыльцо недавно чинили. И крышу... — Камбэй-сан! Её голос всё такой же звонкий, и глаза сияют, как тогда... Она такая же. Она любит. Он пришёл вовремя. Вот он, конец его пути. — Камбэй-сан! Я так рада вас видеть! Так рада! — она едва не плачет от счастья. — Проходите скорее в дом! Вы ведь зайдёте, правда, Камбэй-сан? — Конечно. Его голос уже не такой звучный, как раньше. И катана сломана. Но разве это имеет значение сейчас? Камбэй переступает порог. Дом знакомый — и незнакомый одновременно. Здесь живут не бабушка и две девочки, здесь живёт взрослая женщина... Не одна. Кирара суетится вокруг, усаживает гостя, хлопочет, подавая еду, а Камбэй смотрит на мужскую одежду, сложенную аккуратной стопкой, на детские игрушки, на... — Кирара, расскажи о себе. Она радостно улыбается и щебечет. Теперь она уже не жрица, её камень у Комати, та стала такой красавицей... Сейчас, когда бандитов нет, они все живут хорошо, и риса всегда хватает... У неё три сына и дочь... Камбэй устал. Он не сможет идти дальше, ведь его путь закончился. Но этот дом — не его дом. Эта женщина — не его женщина. Но она же любит его! Он вскидывает голову, смотрит в сияющие глаза. Кирара смотрит на него, как смотрят на мечту, на того, о ком грезили ночами и не надеялись увидеть наяву. Она любит, в этом не может быть сомнений! Камбэй открывает рот, чтобы позвать её с собой — и молчит. Во-первых, звать некуда. Во-вторых, он может быть сколь угодно старым и усталым, и катана у него, конечно, сломана, но есть вещи, которые самурай не имеет права говорить. Сэппуку он обязан сделать раньше. Только вот нечем ему делать сэппуку. Сломалась катана-то. Но Кирара, кажется, слышит слова, которые Камбэй не сказал. Улыбается чуть грустно. Поднимается с пола, подносит ещё еды. Нервно поправляет стопку мужской одежды — стирала? Зашивала? Что ему теперь делать? Куда идти, когда нет сил идти? — Камбэй-сан, — тихо говорит она, пальцы нервно теребят подол, — я не знаю, что... Я не ждала... — Я понимаю, Кирара. Ты и не должна была... — Камбэй-сан, у каждого из нас есть свой путь. Иногда так получается, что мы, идя по своему пути, заходим на тропинки друг друга... Но потом наши дороги снова расходятся. Вы — самурай, и что бы ни случилось в вашей жизни, вы навсегда останетесь самураем. Я — крестьянка, и что бы ни случилось в моей жизни... — Кирара улыбнулась, с нежностью посмотрев на разбросанные по полу игрушки, собрала те из них, до которых дотягивалась, не вставая. — Мой муж — достойный человек, вы его знаете, он один из тех, кого Кюдзо-сан учил стрелять из лука. Да, в моей душе действительно живёт... чувство... Но, Камбэй-сан, есть чувства, которым нельзя давать волю, потому что они сделают нас... неправильными, словно кривое дерево. Вы видели кривые деревья, Камбэй-сан? Люди не должны быть такими. Если идти по своему пути, не отвлекаясь на эти... ненужные чувства, то всё получается правильно. И судьба дарит счастье. — Твоё счастье — дети? — Нет. Моё счастье — вся моя жизнь, Камбэй-сан, — Кирара говорит, и на её лице расцветает совсем другая улыбка, другая радость. Камбэй смотрит на неё — и начинает понимать. — Мой муж, мои дети, каждый день, который я проживаю, те чувства, которые испытываю каждый день — всё это делает меня счастливой. А останься я с вами, — она опускает глаза, — и к моему счастью постоянно примешивалась бы горечь оттого, что всё в моей жизни неправильно, порочно, не так, как должно быть. И я была бы несчастна больше, чем счастлива. Камбэй смотрит на неё долго-долго и молчит. И Кирара тоже молчит. Сначала смотрит на свои руки, потом — на него. Они встречаются взглядами, и он видит в её глазах отражение себя. — У меня катана сломалась, — наконец говорит Камбэй. Она улыбается — весело, как будто он сказал что-то очень приятное. — Рикити — кузнец, — говорит она и смеётся. Только что в ладоши не хлопает. Он хмурится — и наконец понимает, что решение уже принято, и она, кажется, поняла это раньше, чем он сам. Он ночует у них в доме — Кирара быстро и ловко прогоняет вернувшихся детей, чтобы не мешали «господину самураю», а её муж, долговязый Идзуо, заводит с ним приятную беседу, и Камбэй сам не замечает, как в воспоминаниях проходит весь вечер. Потом он наконец засыпает. Ночью начинается дождь, капли дробно стучат по крыше. Это успокаивает. *** Заснуть и тем более спокойно проспать всю ночь было непросто, но Кирара справилась. Вообще говоря, всю её жизнь можно описать этой незамысловатой фразой: было непросто, но она справилась. Идзуо ничего не знал, и говорить ему Кирара не собиралась, так что он не мог поддержать её, как делал обычно. Камбэй-сан постарел и растерял даже ту невеликую уверенность в себе, которую имел. И катана у него сломалась. Беда, да и только: самурай, сбившийся с пути. Кирара посмотрела на Идзуо, тот ответил ей улыбкой. Утро нового дня началось как обычно, с домашних хлопот и детского смеха, только теперь рядом был Камбэй-сан, да ещё и в таком состоянии, что сердце Кирары болело. Он так постарел... Вчера у них вышел неловкий разговор. Слишком неловкий, Кирара корила себя. Кажется, ей не удалось объяснить ему свою мысль — о ценности каждого пути, о том, что иногда со своей дороги хочется сойти, попробовать нового, или просто устаёшь, но сходить нельзя, потому что вся жизнь заключается в том, чтобы идти вперёд. Путь бесконечен, и на самом деле в этом и заключается счастье. Впрочем, он же самурай. Должно быть, он и сам об этом знает. Вот ведь она глупая, кого взялась учить... Кирара вышла во двор и улыбнулась. Следом вышел Идзуо, встал у неё за спиной, обнял. Они смотрели на самурая, который сосредоточенно, медленно, словно после долгого перерыва — а может, так и было? — упражнялся с крепкой бамбуковой палкой. Катаны при нём не было, наверное, уже отнёс её Рикити. Кирара оглянулась на мужа. Как всегда, он разделял её радость. — У него неплохо получается, — негромко сказал Идзуо. Кирара кивнула. — Скоро он уйдёт, — так же тихо ответила она. — Самураи всегда уходят. Лишь бы сил ему хватило... — Хватит, — уверенно сказала Кирара. Она, только недавно похоронившая бабушку, твёрдо знала: старость отступает, если упорно идёшь по своему пути, не сходя с него и не глядя по сторонам. Кажется, Камбэй-сан тоже вспомнил эту простую истину. А значит, конец его пути на самом деле неблизок.