кресло

— Хорошо, — устало вздыхает белобрысый, дергая кошачьим пирсингованным ухом. — Проходи за ширму, раздевайся по пояс и садись на кресло. Одежду можешь оставить на стуле рядом. Жар обжигает щеки, хочется натурально рычать. Какой-то драный кошак указывает ему, что делать! Хвост опасливо поднимается, а шерсть встаёт дыбом. Собачья сущность вся бунтует, хотя внутренняя омега заинтересованно принюхивается и пытается распознать кто перед ним? Не альфа, но близко, не о мега, но… Ага, конечно. Он стопроцентно, как и Полудурок, идет по двойному тарифу. Гамм один на миллиард, а их семейка умудрилась сразу выиграть двоих. Бирюзовые глаза смотрят на него с интересом. — Тебя всегда так кроет перед течкой или сказывается то, что я другого вида? — вот эта, типа, участливая забота бесит ещё больше. Это даже не его идея была! В конечном счете, наебнувшийся цикл и болезненные течки давали о себе знать, но это не то, что беспокоило, тем более семейный врач, говорил, что в его возрасте это нормально. Все должно устаканиться, но нет же… Течки могло не быть по три месяца, а потом потоп с безумным желанием трахаться и ненавистью к себе, и болями внизу живота. Альфу хотелось до одури, бонус вялое существование исключительно на таблетках. Подавители отправлялись в рот горстями и не то, что хотя бы часть принимаемой дозы была с кем-то согласована. Помогает? И на этом огромное человеческое спасибо. Пойти к Карге с проблемой? Лучше сразу застрелиться! Она ж альфа, точно не поймет. К отцу? Стыдно и неловко, у них диалог на тему секса свернул не туда спустя пару минут общения. А тут Деку с Отмороженной воблой. Один скачет обеспокоенно перед глазами: Каччан то, Каччан се, Каччан сходи к врачу твое состояние может быть опасным для тебя. А потом Половинчатый, неуверенно и неуклюже, как рояль из кустов выдал: — Мой брат работает в консультации, может проверить… тебя… Бес… — Еще одно слово, и я тебя ебну, — с вежливым оскалом предупреждает Кацуки этот заплутавший Двуликий айсберг. — Просто сходи к нему. Я поговорю. Он Изуку подобрал таблетки, чтоб цикл восстановить. Это ни к чему тебя не обяжет. И напиздел в три короба, сказав. Что не обяжет и соскочить с этого сомнительно праздника жизни можно будет в любой момент, записал, приволок чуть ли не под ручку и смысла у самого кабинета, пробурчав что-то про Конский хвост и их совместный проект по химии. И теперь Бакуго вынужден стоять здесь, отвечать на неловкие вопросы перед человеком чьи уши на пятьдесят процентов состоят из пирсинга. Они с Полудурком похожи, только Тойя, выглядит, как драная кошка прожившая на улице минимум половину своей жизни (ободранное в паре мест левое ухо прямо кричит, что тихим мирным доктором в консультации он был явно не всегда), а сейчас его отмыли, переодели в белый халат и отправили лечить омег. Вязь татуировок на руках, тонкие и опасные черты лица. Белые, как снег волосы, он напоминал Рей и Фуюми, но при этом что-то откровенно пугающее и сволочное буквально просвечивало через белый и относительно пушистый образ. Узкий кошачий зрачок приобретает вполне себе нормальный человеческий вид. Кошак выжидающе склоняет голову на бок и устраивает подбородок на скрещенных в замок пальцах. Выжидает. — Перед течкой, — выплёвывает эти слова Кацуки и направляется за ширму. Мягкий смешок обжигает слух, пока он раздевается. За ширмой раздается какая-то неспешная возня, слышно, как брат Половинчатого натягивает на руки резиновые перчатки. — Даже неплохо, что ты пришёл именно в таком состоянии, — урчащие интонации раздражают ещё больше, хочется на нервяке подраться. Огрызнуться. Может быть втащить, чтобы самодовольная рожа прекратила таковой быть. А может это гормоны расшалились настолько, что его голова не может нормально соображать и ему чудится насмешка и вражда там, где их нет. — Я бы хотел взять смазку на анализ и… Возможно кое-что ещё. Бакуго беззвучно матерится, забираясь на слишком высокое кресло. Пеленка под голой кожей копчика неприятно липнет к телу. Парень задергивает шторку разделяющую его и доктора Тодороки. Свет в кабинете неприятный, слишком ядовитый и светлые стены, в сочетании с запахом моющих средств и медикаментов, давят. Без того нестабильные нервы, кажется, расшатываются еще больше. Ноги непривычно свисают с края и в целом… — Нет, не так, Взрывомен, — мягко цокая языком и подхватывая его лодыжки, мурчит белобрысый хер. — Ноги на держатели и подвинься чуть поближе ко мне. Я не кусаюсь. Укусить может он, и очень больно. Клыки так ноют… — Завали, — на автомате огрызается Кацуки. Хвост предательски старается прикрыть вход и обнажённый член. Стыдно пиздец как… Ещё и неприятные подступающие боли внизу живота, намекающие, что течка начнётся не сегодня, так завтра. Краска заливает лицо и шею и даже становится как-то спокойнее, что брат Половинчатого не видит весь ебучий спектр смущения и негодования на его лице. — Если будешь прикрываться, мы далеко не продвинемся, — чужой тон кажется наигранно сокрушенным, но движения четкие, отработанные, ловкие пальцы отводят хвост. — Либо расслабься, либо я фиксирую его ремнями. Хуйня какая-то. — Клешни убрал и фиксировать ничего не надо, — рык прокатывается отзвуком. Грудь буквально вибрирует от невыраженных эмоций. Кацуки ерзает на кушетке и расслабляется. По мере возможностей. Кошак что-то одобрительно мурлычет себе под нос и щелкает кончиком хвоста Бакуго прямо по ляжке. Вот эта хуйня, вообще, профессиональная или?.. Все мысли из головы выбивает разом, когда горячие большие руки в перчатках сначала изучающе надавливают на живот, словно собираются вытащить сквозь кожу из него половину внутренних органов, а потом берут в руки вялый член. — Ты довольно крупный для омеги, — негромко заключает чужой голос, аккуратно сгребая в ладонь мошонку. — Я блять в курсе, — зажмуривая, слезящиеся от яркого белого света глаза, ворчит подросток. — Это проблема? Тойя негромко смеется над ним и отвечает так, словно разговаривает с пятилетним ребенком. От его снисходительно-доброжелательного тона тошнит. — Это нормально, эстетично красиво и уж точно не проблема, — палец в латексной перчатке упирается в какую-то точку под яйцами, и с губ срывается жалобный просящий скулеж. Низ живота скручивает знакомое ощущение и Бакуго прижимает уши к голове. Уебок… Тойя за шторкой аккуратно смещает палец к, пока что, сухой звездочке ануса. * Кацуки готов провалиться сквозь землю. Он буквально чувствует выступившую каплю смазки и как заботливо и аккуратно этот ирод в белом халате забирает её краем пробирки. Он потек буквально с нехитрых манипуляций, пока длинные узловатые пальцы разминали края входа, чуть надавливали на него массируя, заставляя наконец расслабиться полностью и потерять бдительность. В кабинете откровенно душно. И еще… У него стоит. Физическое желание выбежать из кабинета перед этим зарядив белобрысому по роже увеличивается с каждой секундой, а от смущения тянет завыть и заскулить, как побитая псина. — С этим всё, — задумчиво тянет кошак. — Но я бы хотел пропальпировать твою предстательную железу и взять анализ семенной жидкости. Да он блять издевается?! Бакуго приподнимается на локтях и пытается убить взглядом охуевшую кошку. — А с хера ли? — рычит он, готовый уйти с этого сомнительного мероприятия вот прямо сейчас, потому что с каждой секундой оно всё меньше напоминает осмотр и всё больше ролик с порн-хаба. Кошачье проколотое в пяти местах ухо дёргается. Тойя вздыхает так, будто иметь дело с малолетками его заебало в край. — Болезненная течка и нестабильный цикл в твоём возрасте могут говорить о ряде проблем, которые можно устранить уже сейчас, безоперационно и быстро. Уверен, что ты не хочешь обнаружить эректильную дисфункцию в двадцать, — пирсингованный хмыкает и цепляет пальцами печатку, явно намереваясь ее стянуть, намекая, что в таком случае осмотр закончен. — Хотя, дело твоё, Взрывомен. Блять. Семейный доктор мог проглядеть какую-то болячку. Мог не распознать? Может за это время что-то изменилось? Вдруг это что-то, что развивается стремительно… Неуверенность обволакивает тонкой вуалью, накрывает плечи и заставляет поскребывать неровно подпиленными ногтями ткань кушетки. Дыхание предательски сбивается, а мысли становятся одна хуже другой. Теплая ладонь успокаивающе ложится на ляжку и неуверенно, успокаивающе поглаживает ее. Кошак терпеливо ждет его решения. — Ты… Нахуй, делай, что считаешь нужным, — уши прижимаются к голове, а страх, липкая неуверенность и паранойя мешаются с возбуждением. Пиздец. Во что Деку с Половинчатым его ввязали? Откинуться вновь на кушетку кажется задачей со звездочкой. Майка липнет к телу, пояснице не особо удобно и в целом… Слишком странная ситуация, слишком открытая поза. Все это чересчур! То, насколько интимно щёлкает крышечка лубриканта в наступившей тишине кабинета, буквально сводит с ума. — Выдохни и не напрягайся. Я не сделаю больно, — в чужом обманчиво ласковом, мурлыкающем тоне, сквозит что-то, что мозг не может индефицировать. Это не угроза, а… двойное дно. Будто бы с ним играют. Гибкий кошачий хвост обвивается вокруг ляжки Бакуго. * Приходится закусит собственные пальцы, чтоб не издавать этих ужасных постыдных звуков. Внизу все не просто горит, а пылает, чужие пальцы внутри растягивают, дразнят и хрен это похоже на обычную пальпацию или массаж простаты. Но ему так до звездочек перед глазами хорошо… Кацуки лишь шумно дышит и поджимает пальцы на ногах. Бестолковый хвост дергается и порывается махать туда-сюда, как у дворовой собачонки и он правда, сдерживается из последних сил, пока его буквально трахают, на этой чертовой кушетке. Дырка жадно сжимается, а член дергается, при очередном прикосновении к простате. Тойя ласкает ее, обводит по кругу, чуть надавливая, стимулируя, так что плакать хочется. Бакуго возбужден, словно течка началась уже сейчас. Он буквально слышит, с каким липким чавкающим звуком чужие пальцы погружаются в его тело из раза в раз. Последней каплей становится, когда умелая горячая ладонь, заботливо накрывает его член и размазывает предсемя по чувствительной головке. На секунду мир теряет все краски, буквально взрываясь белым шумом и унося все на своем пути. Кацуки сучит ногами, поддается бедрами вперед и чувствует, как к головке подносят что-то, собирая сперму. — Хорошо, — одобрительно комментирует глубокий голос из-за шторки, проводя по чувстввительному стволу вверх-вниз буквально додаивая остатки семени. — Хороший мальчик. Ты прекрасно справился. Мозг в счастливом эндорфиновом приходе даже очень согласен с тем, что он хороший мальчик. Мягкий пушистый кошачий хвост, щекочет голый низ живота, пока умелые руки вытирают остатки спермы и смазки. Как… заботливо? Бакуго смаргивает слезы и пытается привести мысли в порядок. Ощущение чего-то глобально неправильного, маячит за спиной смутным осознанием. — Можешь одеваться, — судя по звуку, стягивая перчатки, произносит Тойя. Он безмолвно уходит куда-то в другую часть кабинета, пока Кацуки буквально стекает с проклятого кресла, как желе, на нетвердых ногах. Дырка все еще влажная, чувствительная и растраханная, на пальцах видны следы собственных зубов, а в голове один сумбур. Он натягивает вещи словно в тумане и шагает из-за ширмы. — Приходишь ко мне за результатами в следующую среду, часам к двенадцати, — возясь с какими-то бумагами на столе, негромко просит его кошак. — Подавители не принимаешь. Та дрянь, которую ты горстями глотаешь, возможно дает тебе плюс сто очков к гормональному сбою. — Че? В воздухе почти ощутимо виснет грубый ответ, которым обычно сам Кацуки одаривает всех альтернативно одаренных, но плюс в копилку Тойи, он сдерживается, хотя явно собирается ответить в таком духе. Пирсингованный поднимает на него игривый смеющийся взгляд и протягивает визитку. — В среду, к двенадцати, проведем повторный осмотр, поговорим о твоих анализах и подберем таблетки, — на визитке значится внутренний номер телефона. — Мой номер, на всякий случай, если в этот период будет что-то беспокоить. Напишешь мне или позвонишь. Ухо у него забавно дергает и золотое колечко на остром кончике ярко поблескивает в холодном свете. — Заебись, спасибо, — значит повторный осмотр будет в самый разгар течки, когда его без подавителей будет очень весело мазать по всем углам. Класс тема. Интересно, Деку также хуебило или это чисто ему так повезло? — До скорой встречи, Взрывомен, — мурлычет белобрый из своего кресла на прощание. Ощущение того, что его масштабно поимели и поимеют вновь, никак не желает покидать затуманенный после осмотра разум. И какого хуя эта мысль так его заводит?