I
— Девочка, ты что тут делаешь? Маму позови, у меня с ней репетиция. У Тимура выдалась отличная пятница: с утра йога в зале с любимой тренершей, теперь вот репетиция «Собаки на сене», где у него — роль Теодоро, а вечером его ждали посиделки с друзьями в «Пропаганде». Всего получалось в меру: и дел, и удовольствий, — еще и репетицию проводили в костюмах, так что Тимур в очередной раз мог напомнить и себе, и другим, насколько он в хорошей форме и как ладно на нем сидел пошитый на него камзол после всех тренировок. Настроение было настолько чудесным, что хотелось поделиться им и с другими. Зоя рассмеялась на комплимент, кокетливо прикрыла густо напомаженный хорошенький рот, легонько толкнула локтем: — Скажешь тоже, Тимур Давидович. — Так и скажу. Ты прям сияешь, что у нас такое происходит, что ты так радуешься? Кто-то умер? — Почти. Вводим новенькую девочку на Марселу. Третьим, ну теперь уже как бы вторым составом. — А-а, припоминаю-припоминаю, в чате что-то писали. А что с той? Состарилась? — Хуже, — Зоя аккуратно коснулась плоского живота, туго затянутого в корсет. Тимур изумленно округлил глаза: — Да ты что-о... — протянул он, довольный внезапной сплетней, пятница однозначно сделалась лучше. — Не показывай на себе. Как же ее угораздило? — А ты у режиссера нашего спроси, — шепнула Зоя, ехидно усмехнувшись. — Вот мы с тобой его дразнили за глаза старикашкой, а смотри, старый баркас еще на плаву. — Ну, допустим, дразнила преимущественно ты, я покорно поддакивал. Слушай, забавно. И даже досадно. Я только выучил ее имя... Ну, той, прежней. А ей ничего за это не будет? Так-то она же нарушила контракт или как там у дам это прописывается? Зоя нахмурилась, как будто обидевшись. Поправила волосы, собранные в высокий пучок: — Тимур, мне по-прежнему столько же, сколько тебе... — Всегда двадцать пять? — Ты понял. У меня вопрос размножения не стоит. А ей-то ничего не будет. Когда ты даешь режиссеру, это дает тебе льготы. Тимур понимающе закивал, уточнил деликатно тихо: — Зой, а чего ты ему тогда не дала? — Что дать? Могу по роже, могу ипотеку. Мужа тоже дать могу, так он ж не возьмет. Они весело и громко посмеялись, лениво расхаживая по сцене, пока народ чинно собирался за кулисами и разогревался. Тимуру с Зоей как примам — по крайней мере, примам в рамках «Собаки на сене» — позволялось больше остальных. «Да и по-хорошему разогреваться и распеваться надо не за пять минут. Чему их в институтах учат?» Слухи и перемывание косточек младшим по цеху бодрили, задавали настроение всей репетиции, такое кокетливое, чуть надменное. Собственно, и сам Театр Оперетты располагал — помпезный зал, массивный занавес кремового цвета, оркестровая яма, сегодня, правда, полупустая… Тимур любил здесь работать, иногда пафос утомлял, но, к счастью, расписание у него сейчас сложилось так, что практически сразу после «Собаки на сене» у него шла «Золушка», а позже — «Преступление и наказание». «Не заскучаю», — подумал Тимур, торопливо знакомясь с новой Марселой, маленькой и слегка суетливой девушкой чуть за двадцать, явно едва выпустившейся из МГИКа. Та глядела на него снизу вверх широко распахнутыми глазами и между мизансценами пыталась как-то делать комплименты. Мол, для нее «это большая честь», что она «мечтала» поработать с «самим» Тимуром — «Божечки, как страшно» — и что она «давным-давно его слушала». Последнее резануло по слуху и чуть-чуть по самолюбию. Пришлось в полушутливой манере, приобнимая за талию и не выходя из образа Теодоро, объяснить: — Спасибо, милая. Но вы так лучше не говорите. Актеры — это почти женщины, они очень нервничают, когда им напоминают про возраст. Марсела — «Да, лучше не запоминать ее имя, она наверняка тоже не задержится, учитывая местные аппетиты», — густо покраснела, что-то виновато промямлила, удачно изобразила необходимый ей испуг, когда появилась Зоя в образе графини Дианы. «Это она при мне бравирует цифрой в паспорте, а скажи ей кто помладше, что ей скоро сорок — сожрет и не подавится», — не то чтобы Тимур боялся своего возраста, он прекрасно знал, что уже лет десять как не мальчик, даже на сцене с плотным слоем грима, но и однозначно не развалина, удел которой — исключительно роли слуг, пьющих отцов и сердобольных дядюшек. Он по-прежнему играл любовников, если не первых, то по крайней мере обольстительно зловредных. Ему доставались характерные роли с красивыми партиями и танцами, художницы по костюмам делали ему отличные наряды, подчеркивавшие фигуру и рост. А когда его намеренно старили, рисуя морщины, и посыпали ему волосы пудрой, имитируя седину, Тимур невольно ликовал, потому что со многими его ровесниками проделывали абсолютно противоположные процедуры. — Так уж и быть, я постарею лет через десять. Буду играть Рочестера, Каренина… — рассуждал он в перерыве, пока работники сцены меняли декорации. Зоя фыркнула: — Ты? Каренина? И нахуй тогда Анне сдастся Вронский? — Ты мне льстишь. Я тоже когда-нибудь пожухну. — Да, но прежде, дорогой, ты удачно склеишь какого-нибудь банкира-театрала, будешь выступать для своих экзальтированных фанаток раз в два-три месяца. А остальное время будешь жить где-нибудь на Кипре или на Искье. Тимур отмахнулся и поправил собранные в мягкий хвост волосы: — А! Твои слова да Богу в уши. — Нет, если ты вот так по-стариковски будешь отвечать, то, конечно, до Кипра ты не долетишь. Что в моде у стариков?.. — Как раз таки Кипр, милая. — М-да? Проклятье. Мы все-таки не молодеем. Короче, — Зоя предупредительно погрозила пальцем. — Главное, не засиживаться до того, чтобы под твою дряхлую задницу делали отдельные спектакли с Цезарем. Это почетно, но так стыдно… Стало немного тревожно от понятного всем местным актрисам и актерам примера, но все равно у Тимура было отличное настроение. «Приятно крысятничать и сплетничать, когда все это как бы не про тебя. По крайней мере, пока». Приятность заключалась еще и в том, что сегодня с ними на репетиции работал звукорежиссер Миша, хотя никто его так не звал. Для всех он был «Лысым», и как бы сам Тимур ни противился любым кличкам и сокращениям, в итоге и он смирился. С Лысым они пересекались часто. То тут, в Театре Оперетты, то в Театре Мюзикла, то на Яузе. Сперва их связывали исключительно рабочие отношения: Тимуру нравилось, что в общие с Лысым смены у него не лагал микрофон, что его не перекрывала музыка и что, когда он бегал по закулисью, переодеваясь и перешептываясь с кем-нибудь, в зрительном зале его никто не слышал. Полтора года назад Лысый позвал Тимура озвучивать какой-то сериал, это оказалось довольно интересно, они начали общаться теснее, встречались на студиях звукозаписи, вместе ходили на перекур, пока Тимур не бросил, и ездили в перерывах по городу на Тимурином Кайене в поисках симпатичных кафе. Лысый был лысым, что логично, но уверял коллег, скорее всего, и себя, что он «бритый» и что ему просто лень возиться с волосами. Тимуру нравилось слегка подтрунивать над ним, в остальном же Лысый его внешне вполне устраивал: высокий, в меру крепкий, с почти незаметным мягким животом, хорошо одетый, в дорогих очках, с правильными чертами лица и прямым носом, а главное относительно молодой. У них выходила разница в семь лет и Тимуру этого вполне хватало, чтобы чувствовать себя рядом с ним моложаво. Лысый стоял в первой кулисе и устало-вежливым тоном просил: — Господа актеры, микрофоны сдаем. Вынимаем из пояса аккуратно, техника нежная. Не тяните, пожалуйста, за провода. Если не получается, лучше подойдите, мы сами заберем. — Вы нас раздевать, что ли, будете? — рассердилась Зоя, нетерпеливо перебрасывая портсигар из одной руки в другую. Лысый невозмутимо поправил маленькую ярко-оранжевую шапочку — в отличие от разогретой софитами сцены в полумраке кулис всегда царили лютый холод и сквозняк — и заверил: — Если вам очень хочется. Но тогда в конце очереди. Зоя фыркнула. Тимур любезно помог ей вынуть провод из-под платья, аккуратно расстегнув несколько пуговиц на спине и тут же застегнув обратно. Обменялся с Зоей воздушными поцелуями и продолжил чинно ждать, пока бóльшая часть народа убежит в курилку и буфет. Смотрел, как Лысый бережно укладывает всю технику в деревянный ящик с тридцатью секциями, возле каждой — прищепка с бумажкой, где указаны имя и роль. Только попробуй сдать сломанное, вычислят на раз-два, сделают выговор или вовсе вычтут из зарплаты стоимость умершей аппаратуры. Отчасти скрупулезность Лысого умиляла, отчасти раздражала — слишком долго. Тимур подошел к ящику последним. — Поможешь? — не без удовольствия отметил, как у Лысого дрогнули пальцы, и как он оживился, с надеждой уставившись четко на полурасстегнутую рубашку Теодоро. — А... Ну, да... Да... Ощущение того, как его поедают глазами, Тимуру давно стало привычно, но все равно радует, вдохновляет, что ли. «Так я знаю, что до роли Цезаря мне ого-го как далеко». — Ты сегодня очень занят? — вдруг спросил Лысый, бережно вытаскивая шнур из-под камзола и как бы невзначай касаясь голой шеи Тимура. Прикосновение одновременно было и приятным, и тягостным. «Нет, если он, конечно, не будет сто тысяч лет возиться тут, то...» — Тимур медленно прокрутил все в голове, вслух же сказал, выдержав небольшую паузу: — В гримерке. Заскочишь? Отлично, тогда... Ай, — тряхнул волосами. — Полегче, я точно стою дороже чертового микрофона. Они встречались по отлаженной схеме: сперва в гримерку уходил Тимур, а через минут пять подтягивался Лысый, якобы по делу. Едва ли такой обман мог кого-то убедить, удивительно, но слухов почти не было. «То ли никому мы не сдались, то ли у всех своих забот полон рот. А вообще надо завязывать со свиданками на работе. Неудобно». Хотя стоило отметить, что помещения в Театре Оперетты были обставлены с комфортом, без особого ремонта, зато со всеми удобствами: в гримерке имелся и чайник, и микроволновка, и телевизор, или как его ласково называл Лысый «телевизорик» из-за несуразной округлой формы и крохотного экранчика, — при желании тут получилось бы и жить. «Желания, правда, нет ни малейшего». Пока ждал, Тимур успел снять и повесить камзол в кофр, задумчиво нарезая круги по небольшой, но уютной и светлой комнате, переодеться в более привычный и куда более удобный комплект из светлых брюк и просторной футболки. Пересобрал кудри в хвост, припудрил нос, сидя у трюмо с лампочками вокруг идеально чистого зеркала. Попутно умудрился засомневаться: а надо ли ему вот сейчас Лысого или нет? То есть да, они давно не виделись. Тимур легко подсчитал время: до встречи в «Пропаганде» хватало с лихвой, можно сжечь калории, и вообще подобные встречи, особенно в стенах театра, обыкновенно бодрили, но надо ли?.. «Стоп. Это что, я сомневаюсь, надо ли мне секса в пятницу вечером? Так-так, нет. Взбодрились-оживились». Заслышав стук, Тимур коротко проверил себя в зеркале, все же распустил хвост и, дополнительно распушив волосы, так чтобы они объемными волнами легли на плечи, зашагал открывать дверь, принципиально не спеша. Он практически не проявлял инициативу, как бы позволяя Лысому быть рядом, тот никогда не возражал, вероятно, его подобные игры в поддавки и показное снисхождение тоже развлекали. «У него прям четко прослеживается вот этот мазохистский пунктик. Занятно. Марте потом расскажу, она оценит, заодно объяснит, почему у многих вроде бы брутальных парней так». Лысый стоял на пороге и нервно переминался с ноги на ногу. — Привет еще раз… это… можно? — Нужно, — соврал Тимур, зная, что сделал это убедительно. Ухватив Лысого за пряжку ремня на раздражающе широких, неряшливых джинсах, утянул его внутрь гримерки, чтобы, заперевшись на ключ, слушать о том, что: — Ты такой красивый в этом блядском костюме итальяшки… — Камзоле. И так-то Теодоро испанец. — Похуй. Тебя нереально хочется. Тимур смеялся и разрешал обнимать себя и целовать. Во рту отчетливо проступил кисло-горький вкус крепкого табака, плохо замаскированного мятной жвачкой, захотелось отстраниться и чем-нибудь все это запить, но вот поцелуи перешли на шею и ключицы, сделалось легче. Ощутив прикосновения к бедрам, предупредительно уперся ладонями Лысому в грудь: — Сегодня чисто петтинг. Не хочу потеть, мне еще в люди потом... Ты слушаешь? — А-ага… Ты такой красивый. Тимур усмехнулся. Естественно, он ни секунды в себе не сомневался, но послушать комплименты в свой адрес — всегда кстати. — Ну и какой же, а? Лысый явно подвис, он по-прежнему сжимал бедра Тимура, порываясь то ли расстегнуть на нем брюки, то ли задрать футболку, и очень туго соображал: — Бля, Тим, ну я ж... Я не умею вот в такие разговоры. «Да ты и в обычные не шибко... Черт с тобой». Тимур сам опустился на маленький диванчик, нелепо притулившийся между забитым вещами платяным шкафом и дверью, потянул Лысого за собой. Украдкой засек время на настенных старых часах с громко тикающими стрелками. Разрешил снять футболку, залезть в трусы, сам же избавился от дурацкой шапки и якобы случайно закинул ее как можно дальше. Лысый же с жадностью приникал губами к каждому открывавшемуся куску голой кожи, хватал, гладил, терся чуть шершавой щекой. Ужасно торопился, из-за чего Тимур быстро понял: много калорий он с ним сегодня не потеряет, — но все равно продолжал принимать выразительные позы, прогибаясь в спине и откинув назад волосы, показывал пресс, косые мышцы живота, все то, на что Лысый так самозабвенно пускал слюни. Да и не только он. Тимур знал, что был в отличной форме, получал удовольствие уже от самого факта, что им любовались. «А вот ему не мешало бы почаще ходить в зал. Или, по крайней мере, не налегать так на бутерброды. И сигареты. Не мое дело, но черт возьми, молодой мужик, а пыхтит после пяти минут...» — Сука, каждый раз трахаться в театре — так стремно. Драйвово, но я ссусь, как школьник в спортзале. — Помолчи, — поморщился Тимур. Мысли о чужом несовершенном теле отвлекали, а тут еще дивные разговоры о ссанье и школе. Тимуру приходилось прилагать серьезные усилия, чтобы вернуться в процесс, получить от него, наконец, если не удовольствие, то минимальное удовлетворение. Перебрался к Лысому на колени, тот ухватил его под ягодицами с такой силой, что Тимур снова поморщился, звонко щелкнул по лбу: — Уймись. И только после потерся о его член, тоже сегодня какой-то неинтересный и совершенно непривлекательный, зажал между бедер, чувствуя, как по чужому торсу расходится волна дрожи. Поудобнее ухватился за спинку дивана, чтобы спустя несколько движений услышать сдавленно-благостное: — Бля, Тим... «Как скучно». Конечно, Лысый в долгу долго не оставался. Передохнув и уложив Тимура на диван, он сполз на пол, принялся благодарить ртом, весьма качественно и как-то самозабвенно. «Для женатика уж точно». Тимур жмурился, подмахивал тазом, иногда чуть надавливал на лысый затылок, задавая нужный темп. Ждал собственной разрядки. Изредка подавал голос, красиво и тихо, чтобы никак случайно не выдать их и чтобы Лысый гордился проделанной работой. При всей своей незаинтересованности даже вот в таких весьма поверхностных и ненапряжных отношениях, строящихся преимущественно на взаимной выгоде и сексе, Тимур пытался соблюдать приличия: человек как-никак старался и в общем с задачей справлялся, он захваливал, заласкивал, подобострастничал. «Но если б он делал все вот это молча или хотя бы без тупых шуток, было бы намного лучше». Наконец, настал собственный оргазм, после которого, правда, стало лень абсолютно все, в том числе и разговаривать. Лысый наблюдал за ним с пола и водил пальцами по чуть подрагивающему бедру: — Ты даже кончаешь красиво, — выждав условные десять секунд, потянулся обнять, Тимур чуть зубами не скрипнул от досады. — Отстань… — А как же нежность? «В жопу ее себе засунь. Я не хочу быть мокрым!» — Нет, я не в настроении. — И даже не полежишь со мной? — Здесь тесно. Лежи сам. Я пока соберусь… — Тимур с усталым вздохом поднялся выкинуть презервативы в мусорное ведро и, уступив место на диване Лысому, медленно начал приводить себя в порядок. «Боже, ничто так не бесит в сексе по дружбе, как необходимость после него дружить». Тимур чувствовал на себе пристальный взгляд и постепенно нарастающее собственное раздражение. Лысый не торопился уходить, наоборот, натянув джинсы, но не удосужившись их застегнуть, он лежал полуголый и явно намеревался болтать. — Ты не в духе? — Нет, с чего ты взял? — Ну, например, с того, что ты трогаешь свои волосы. Ты всегда так делаешь, когда бесишься. Тимур демонстративно медленно убрал ладонь с взъерошенных кудрей. Обернулся на довольного верной догадкой Лысого. — Это из-за новой девочки? Как же ее... Тома. — Ты запомнил ее имя. Какая прелесть. — Ну, мне так-то положено. Тебе на самом деле тоже бы стоило. — Зачем? — отмахнулся Тимур. — Таких у нас дофига. К тому же она начала говорить, что любит меня с детства... — О-о, как невежливо. С другой стороны, она же не специально. Наверняка хотела как лучше. Знаешь, не каждому удается поработать с кумиром из девяностых. Уверен, она надеялась сделать комплимент. — Как насра-ать, — нараспев произнес Тимур и, вернувшись к зеркалу, взялся за расческу. — Если что, я ее не съел, просто бережно объяснил, что лучше сначала думать, а потом говорить. А не в обратном порядке. — Какой ты злой. — Что ты, я был само очарование. Знаешь, как я умею. — Да-а, — протянул Лысый и, с трудом устраиваясь на узком для него диване, попросил. — А дай пульт. — Учти, сильно разваливаться не дам. Меня ждут ребята в баре, — Тимур, не глядя, кинул пульт через плечо и принялся собирать вещи с трюмо в сумку, параллельно соображая, надо ли ему еще пудриться или вовсе сходить умыться? — М-м, так ты поэтому не хочешь нежничать? — спросил Лысый, листая каналы. — Нет. Я иду поздравлять подругу с новой книгой. — О, круто! А про что? Тимур все же обернулся, чтобы показно вскинуть брови, мол, серьезно? Лысый растерянно потер голову: — А вы... Ну... Точно друзья? — Ты не поверишь, но да. Просто дофига занятые. И вообще, давай так, если тебе очень надо, можешь тискаться со своей собакой. При упоминании любимого питомца Лысый изошелся смесью патоки и сахарной ваты: — Шампусик чудо. Его надо беречь. «А. А меня, значит, не надо?» — Что ж, тогда для разнообразия поприставай к своей Натахе. Лысый нахмурился: — Ауч. Язва ты. Красивая, но язва, — и продолжил тыкать на кнопки. Сделалось благодатно тихо, если не обращать внимания на мелькающие обрывки передач и рекламы. Тимур вернулся к своему отражению. Нет, по нему точно нельзя было догадаться о его возрасте. Седина тщательно и своевременно закрашивалась. На уход за кожей тратилась куча денег у косметологов и массажистов, и это не считая кремов, сывороток, масок... Поэтому тот же Лысый так согласно терпел все капризы и приступы вредности, было ради чего стараться. «Хотя ему объективно в кайф вот так перед кем-то стелиться. Черт возьми, он своего сраного шпица разве что в жопу не целует. Да и жена… Не знаю, что у них там за отношения, но изменять бывшему мастеру спорта — это рискованно. Или ему реально в кайф вот так получать тычки от всего окружения? Не понимаю… Так, а я потихоньку опаздываю. Марта надуется, а Лекс ее поддержит. Собираться-собираться». Вдоволь покрасовавшись перед зеркалом, Тимур вознамерился поторопить и Лысого, но тот первым подал голос: — Ты помнишь, что мы в воскресенье пишемся? — Агась. — И тебя звали на ретро-вечер. Тогда же. — Да… Теперь помню. Какое-то радио... — «Ретро радио». Легко запомнить: ретро вечер... — Да-да. Я приду. Наверное. Так-то у меня завтра интервью на радио. А воскресенье… Это не концерт, просто тусовка… Они же не заставят меня петь что-то из «ТиМы»? Это было бы так тупо. — Ну почему ж сразу тупо. Конечно, им хочется. Точно, «ТиМа» же распался вот вроде как относительно… сейчас? — Да. Вот три дня как двадцать лет будет. — Вот! Еще б ты Максима с собой прихватил... — О да, — Тимур невольно поежился, но вслух ответил все так же непринужденно. — Мы возьмемся за руки и споем про «Влюбленную девчонку», «Пьяный секс» и «Грязных мальчишек». Это будет уморительно звучать после паузы в дофига лет. — Не, ну слушай, столько групп из девяностых и нулевых выступают со своими старыми хитами. Чем вы хуже «Руки вверх» или «Иванушек»?.. Тимур бы запросто сказал, чем они лучше, но Лысый вновь перебил его, на этот раз поспешно тыча в экран. — О! Тим! Тим, ля, там Максима твоего показывают. Сложно сказать, что было в этой фразе хуже: ее внезапность или уточнение про «твой». Наверное, все сразу. И тот факт, что имя Максима в принципе прозвучало в их разговоре. Тимур краем глаза увидел анонс передачи, кажется, «С глазу на глаз» или как-то так, дебильное название. Он заметил ведущую, миниатюрную коротко стриженную даму лет за пятьдесят, в длинном и умеренно приталенном платье — «Чисто фанатка Толкуновой» — зрительный зал, забитый женщинами такого же возраста, они улыбались, хлопали как не в себя. До них всех Тимуру не было ровным счетом никакого дела, его волновал Максим. Что странно, его лично в анонсе не показали, прокрутили нарезки с концертов и дали два-три кадра из клипов. Везде Максим появлялся растрепанный и бородатый, непременно с гитарой, в джинсах и майке. По-хорошему такие назывались «алкоголичками» и всячески высмеивались, но на его крепкой груди все потрясающе. Тимур не сразу сумел оторваться от слегка потного выреза Максима, прежде чем велеть строго: — Выключи. — Да погоди, — весело возразил Лысый. — Интересно же. Скажут, когда передача будет, может... Тимур предупредительно ухватился за расческу. Устрашающего жеста хватило, чтобы Лысый погасил экран и вскинул руки к потолку, якобы сдавшись. — Спасибо, — улыбнулся Тимур самой очаровательной улыбкой и, бросив расческу на трюмо, выпрямился, деловито осматривая себя со всех сторон. — Все еще злишься на него?.. Знаешь, не мое дело, но оно ж как-то неправильно. Столько лет прошло. Он так-то неплохой мужик. Ну, судя по тому, что я слышал. Я не в рассуждении того, чтобы выступать или вроде того, просто ну... По-человечески ж лучше, если ты отпустишь ситуацию. Тимур задумчиво кивнул, натягивая новенькие кожаные лоферы от «Дольче и Габбана», блеск крокодильей кожи успокоил, как и свежий запах одеколона с желтым гибискусом. Стало лучше. — Ты прав, — согласился Тимур, забрав с вешалки кардиган и прихватив сумку. — Это реально не твое дело. Я поскакал, окей? Запрешь потом, — взглядом указал на мусорное ведро. — Гандоны сам выбросишь. И обязательно передавай от меня привет Натахе. Лицо Лысого сделалось кислым, как после лимона: — Бля, Тим, ну просил же... Тимур дослушивать его не стал, послал воздушный поцелуй и выскочил в коридор.II
До «Пропаганды» Тимур добрался пешком. Во-первых, он не отходил дневную норму шагов, а вставать на беговую дорожку после посиделок — такое себе удовольствие. Во-вторых, хотелось проветриться. Вытряхнуть роившиеся тревожные мысли где-нибудь по дороге от Охотного ряда до Китай-города. Во рту, как назло, застыл привкус табака после Лысого, потянуло курить, но, нет, нельзя, ведь только-только получилось нормально завязать. «День-пиздень. Сначала эта малолетняя идиотка, потом Лысый, теперь Максим. Я не пойму, все сговорились мне нервы попортить?» — Тимур потянулся поправить волосы и сам себя одернул, вспомнив про замечание Лысого, почти выругался вслух, но опять ухватился за отражение, мелькнувшее в витрине ресторана. Тимур приосанился, шумно выдохнул через рот и зашагал увереннее. Нет-нет, все в порядке, он — в порядке. Нет. Он на высоте, нарасхват, у него все отлично, особенно с работой. «Собака на сене», потом «Золушка», «Преступление и наказание»… там роль Свидригайлова, для него нетипичная, но, черт возьми, с крутыми партиями и танцем. «Хотя мне и старуху-процентщицу по фану играть. Ладно. Живем. Лоферы вон офигенно красивые, да и я…» Тимур ловил взгляды прохожих, в основном женщин, явно наловчившихся подмечать ухоженных мужчин, и молоденьких девиц, наверняка, догадывавшихся, что Тимур — ни разу не про их честь, и от осознания этого нескрываемо радовавшихся. «Спасибо корейским мальчикам, они добавили теме голубизны свежего эстетства». Внимание парней Тимур подмечал мгновенно и так же мгновенно сортировал его по группам: въебу/выебу. Подобный молчаливый ажиотаж вокруг себя успокаивал. Можно, конечно, поностальгировать, как вокруг него толпился народ раньше… Скучал ли Тимур по временам бурной певческой молодости, когда он регулярно светил лицом на полуголом во всех смыслах телевидении девяностых и улыбался с многочисленных плакатов и рекламных щитов? И да, и нет. Да — потому что успех невероятно кружил голову. Вот ты — выпускник калининградского детского дома «Забота», рассчитывающий в лучшем случае выступать в курортных ресторанах за мелкую денежку или вовсе за еду. А вот ты уже участник модного попсового дуэта «ТиМа», играешь с таким же сиротой Максимом, снимаешься в клипах, собираешь стадионы. Тебя обожают, хотят, платят тебе просто за то, что ты есть и, допустим, согласишься с очередным обожателем сходить на ужин. Нет — потому что… о, это был целый клубок проблем. Адский труд, часто неблагодарный и лично для Тимура с Максимом практически не окупаемый, интриги и сплетни, которые их продюсер Жданов — «Чтоб его черти в аду во все щели драли» — активно сам же и сочинял, раздувая вокруг подопечных интерес. «Я бы сказал, что такое внимание льстило. Но, Боже, помню, как журналюги из “Экспресс-газеты” реально копались в наших мусорных пакетах. Фу бля. Хотя… Тем же “СПИД-Инфо” и копаться не приходилось, они выдумывали офигеннейший треш. Я тогда за куревом отойти не смел в одиночку. Черт, снова сигареты… Вдох-выдох». Нынешняя слава актера мюзиклов и оперетты, а теперь еще и немножко озвучки Тимура устраивала куда больше. Деньги, отныне точно его, а не Жданова, имелись, поклонники, а точнее поклонницы — тоже. В основном дамы бальзаковского возраста, регулярно ходившие на его спектакли и сольные концерты в понтовых барах, носившие ему букеты и корзины его любимых пионов и усердно лайкавшие каждый пост в «Инстаграме» Тимура, иногда звали поболтать. В основном на «Ютуб» или радио, с телевизором он, как сам выражался, распрощался. Отчасти из-за Жданова. На улице почти не узнавали, автографов посреди прогулки или занятий в зале не просили, и это давно воспринималось скорее как плюс, нежели как минус. Зато Тимур нормально и свободно жил в свое удовольствие. Вот как сейчас, вышагивая по теплому осеннему центру в новых, но уже невероятно любимых лоферах, предвкушая коктейли — «Но лучше один» — любимую легкую электронную музыку и свежую порцию сплетен. Однозначно они с друзьями могли позволить себе культурный вечер в любом элитном баре Москвы, но «Пропаганда» была им милее всего. Срабатывала лютая ностальгия. Тимур сразу вспоминал, как в конце девяностых в клуб, тогда чуть ли не первый в столице, выстраивалась громадная очередь, фейсконтроль разворачивал по любой причине, но чаще всего потому что элементарно не хватало места. От битов дрожали стены. Народ бежал в «Пропаганду» даже по будням, наплевав на утреннее похмелье, лишь бы послушать сеты от Санчеса. В душном зале, подсвеченном голубыми лампами, пахло выпивкой, юношеским потом и немного травкой. Они с Мартой и Лексом искренне огорчились и разволновались, когда в прошлом году на «Пропаганду» устроили облаву с проверкой, но обошлось. Неясно, что именно помогло, или кто, но «Пропаганда» стояла на Большом Златоустинском переулке твердо, выделяясь на фоне всех соседних заведений внезапной вывеской в виде темного железного листа и такими же железными прутьями на стенах и дверях. «Если это не вшитая на подкорку любовь к кнуту-прянику-изолятору, то что?» Удивительно, «Пропаганда» умела казаться приличной. До десяти вечера, пока на нижнем ярусе не убирали столы, превращая его в танцпол, туда можно было сходить на ланч, навернуть салатика или пасту, а после работы посмаковать «Банановый дайкири» и уйти до ночного шума, что они втроем и делали. Марта сразу объявила, что основной праздник она обязательно устроит на следующей неделе, соберет всех подружаек и знакомых в лофте с фуршетом и прочими прелестями, а в эту пятницу она забронировала им столик на первом этаже, как раз над постепенно подготавливаемым танцполом. — …сегодня я хочу просто сказать: «Ура, я доделала»! И лакирнуть все «Лонг-Айлендом» как честный человек. Лекс, прости… — Лапуль, ни в чем себе не отказывай, — уныло отозвался тот, водя по губам, отекшим после гиалуроновых инъекций, кусочком льда, украденным как раз из «Лонг-Айленда». — Сегодня я буду вашим трезвым унылым водителем. — Больно? — спросила Марта с улыбкой, скорее ехидной, чем заботливой. — Ага, — Лекс потянулся к стакану с огуречным смузи. — Но скорее от цены. Пиздец как дорого стареть. — Да где ты стареешь-то? — встрял Тимур. — Ой, Тим, спасибо, но не от всей души. Не знаю, какому бесу ты душу продал, но не с твоим симпатичным ебальником мне комплименты раздавать. — Вот это обидно. Есть отличные и легкие упражнения, фейс-йога… — «Фейс-йога»… — повторил Лекс и, откинувшись на спинку высокого стула, разгладил складки на брюках, естественно, от любимого «Армани». — Так и вижу, секретарь заносит мне кофе или кто-нибудь из отдела бежит с очередным докýментом, а я занимаюсь, — Лекс скосил глаза и скорчил премерзкую гримасу, правда, тут же поморщился, вновь взял кусок льда. — Мне и на обычную йогу времени не хватает, а ты с глупостями. Тимур шутливо отмахнулся: — Ну в таком случае просто завидуй мне молча. — Мальчики, — Марта придвинулся к столу, тоже явно шутя нахмурилась. — Вы очаровательно шипите. Но напоминаю. Праздную сегодня я. Поэтому хвалите меня. Безостановочно. Можно пошло, разрешаю. Они подружились давно — «В девяносто восьмом, кажется» — причем первым Тимур встретил Лекса, и тот не понравился ему страшно. Это было какое-то попсовое афтерпати, мероприятие мажорное даже по меркам ранних нулевых, оттого жеманный парень в кислотном кроп-топе и узких джинсах, вертевшийся преимущественно рядом с мужчинами постарше, никого не смущал. «Хотя и по тем временам Лекс был слишком... слишком. М-да, рассуждаю как старик». Тимура изумило и, чего уж таить, обидело то, как их быстро решили познакомить. Мол, ну, вы же оба геи, вот, общайтесь... гействуйте. Лекс охотно прибился к бывшей звезде, лез обниматься и целовать в щеку, подсаживался поближе. На любые попытки поговорить громко чавкал жвачкой, тянул однообразное «да ла-а-ан?..» и «ваще-еа», как будто отыгрывая пацанячью версию Эллочки-людоедки, то и дело подтягивал ниточки стринг, чтобы их точно все увидели. В общем, бесил Тимура невероятно, он с радостью бы забыл о таком чудовищном знакомстве и не вспоминал вовсе, если бы внезапно не пересекся с Лексом в стенах Театра Романа Виктюка. Показывали «Саломею». Удивительно, но туда Лекс пришел в приличном виде, с цветами. Глядел на сцену, не отрываясь, аплодировал стоя, вручил букет самому маэстро и после что-то шептал ему восторженно-благодарное. Тимур, сидевший в первых рядах, явственно услышал цитату из самого Уайльда на английском, хорошем таком, без акцента, ради интереса поймал Лекса в курилке, поздоровался и с удовольствием отметил выражение полного замешательства на его лице. Так выяснилось, что Лекса в миру звали Алексеем Борисовичем Смирненским, что приехал он в Москву из-под свирепого рабочего городка Миасса учиться в МГИМО, куда поступил сам и на бюджет. Учил там несколько языков, подрабатывал в «Спутнике», знал наизусть Бодлера с Рембо. Тимур не слышал и половины из того, что Лекс читал в школьные годы, а потому искренне недоумевал, зачем тому изображать из себя мальчишку с мелированными мозгами. «Затем, Тимоша, что смазливым идиотам проще найти удачную партию. Я в Миасс возвращаться не собираюсь». Лекс блестяще учился, иногда и за одногруппников за денежку. Выбивал себе в «Спутнике» дополнительную нагрузку, проходил стажировку за границей. На накопленное и сэкономленное покупал красивые наряды и ходил в них по столичным тусовкам. Пару раз посветил голой задницей в «Мальчишнике», но те заплатили так мало, что Лексу было бы проще те же самые снимки продать самостоятельно у себя в общаге: «Все равно там лицо в кадр не попало». Лекс охотился на зажиточных дядек, женатых или просто тщательно скрывающих свои предпочтения за образами свирепых решал и громил, получал от них не только подарки и поездки на юга, но и ценные экономические советы. Все копил и приумножал, так что в итоге к сорока годам добился места исполнительного директора сети отелей, получил квартиру с видом на Чистые пруды, отстроил родителям и младшему брату дом и дачу. Теперь Лекс сам вполне подходил под понятие «выгодной партии»: работящий и зарабатывающий дядька, ухоженный и худой, где надо чуть-чуть подтянутый, но без перегибов, с аккуратными ручками и симпатично длинным носом. Прелесть. «Особенно, когда молчит». Но молчать с друзьями Лекс не любил категорически. Потому с хрустом разжевав остатки льда крепкими белыми зубами, он затараторил: — Короче, Мартиш, книжку твою прочитал. Очень дрочибельно. Особенно сцена в бане. И в конюшне. Поржал, с того, что она реально пришла не одна, а с кузнецом, и всем в итоге понравилось. Мужик хорошенький получился. И дикий в меру, и при бабле в итоге оказался. Ну муа! Бабенка тоже вышла славная, местами шибко умная... ну, для полупорнушного романа я имею в виду. — А что ты думаешь, в порнухе непременно надо писать про дур? — спросила Марта. — Х-м... Скорее да. Ну потому что, сама подумай, разве будет умная попадать в тупые передряги? Падать на хуй и удивляться? — Зная тебя, — вклинился Тимур. — Ты бы так и сделал. Рассчитал траекторию, угол падения, а потом обязательно бы развел руками и сделал вид, что «ой, само как-то получилось»... Лекс закатил глаза, на этот раз не корча рожи, а совершенно искренне: — Не читавшим слово не да-ва-ли. — Каждый раз забываю, какой ты злой, когда трезвый. Ты сам подарил мне книгу про то, как болтать о нечитанном. Поэтому не жалуйся, — виновато повернулся к Марте. — Прости, любимая, я обязательно исправлюсь. Ты знаешь, я ленивый опездол. Но мне понравилось название... «Волчья невеста», да? — А! — весело махнула Марта и всей позой, голосом и выражением лица показала, что ее поверхностная осведомленность Тимура нисколько не огорчает. — Его все равно придумала не я. Редакторы предложили, а я, не глядя, согласилась. Терпеть не могу сочинять названия. Это для меня самое унылое. Уже потом подумала, какого ляда она «волчья», если Борис там по всем статьям медведь, ну да хрен бы с ним. — Там что-то было про волчий тулуп, — задумался Лекс, но Тимур его опять перебил, беспечно веселясь. — Про тулуп я помню. Это из Гоголя? Наблюдать за тем, как морщился Лекса и как смеялась Марта, было сущим удовольствием, таким спокойным, привычным. Удивительно, но с ними Тимуру хотелось и дурачиться, выставляя себя необразованным неучем, и нежничать, пусть и вот в такой, понятной лишь им, форме. «Марта говорила, это называется социальное… принятие? Нет. Забыл». С Мартой Тимура свел уже Лекс, она тоже училась в МГИМО, на психологическом факультете, и визуально производила впечатление абсолютной лапушки, как Лекс ее и звал. Невысокая, грудастая, но как будто категорически этого не замечавшая, с мягкими чертами, вкрадчивым голосом. Сущее чудо с косами. За полгода они с Лексом выяснили, что Марта умела пить, не закусывая, и ругаться, как сапожник, просто ничего из вышеперечисленного ей не позволялось делать при папе, что входил в почетные первые ряды «Измайловского» ОПГ. Разумеется, в степенном лысом господине едва ли кто-то бы заподозрил бывшего спортсмена-бандита, но то, как размашисто он вел дела, оценил и Лекс, а ему разной роскоши довелось увидеть за годы поиска достойного любовника. Марта жила в трехэтажном замке, окруженном садами и фонтанами точь-в-точь как принцесса, и изнывала от тоски. С точки зрения папы, Марте не о чем было переживать: деньги капали на швейцарский счет, охрана патрулировала территорию особняка, прислуга убирала-готовила. Единственной доченьке же оставалось наслаждаться жизнью, слушаться родителей, не разговаривать с незнакомцами и по возможности никогда не взрослеть, чтобы не разбивать папино сердце. С точки зрения Марты, в таких условиях она могла повеситься на золотом шнурке от смыва. Ей с трудом удалось выпросить разрешения сдать экзамены в институт после вечного домашнего обучения, клятвенно пообещав выбрать такое направление, где парней будет по минимуму. Проведя бо́льшую часть жизни в окружении воров в законе и их любовниц, Марта вливалась в студенческий коллектив с трудом. У нее была блестящая начитка, она много путешествовала, но вот общаться... Уже многим позже Марта призналась Тимуру, что и психологию-то она выбрала скорее, чтобы разобраться в себе, а уже потом в окружающих. Лекс посчитал, что «девку надо спасать» и активно принялся ее социализировать на свой манер, но тут на руку сыграла абсолютная их с Тимуром мужская непригодность в глазах папы Марты, так что они имели право водить ее по вечеринкам, возить на шашлыки и таскать все в ту же «Пропаганду» на концерты. Постепенно усилия Лекса не прошли даром: Марта рубанула каре, из полудетских сарафанчиков влезла в брючные костюмы, сделалась самой что ни на есть демонической женщиной. Та в свою очередь давала ему отмашки на папиных друзей-знакомых, к кому можно было подкатывать, а в чью сторону не следовало даже дышать, Тимуру же она устраивала бережные ликбезы, подсовывая незаметно классиков и очень весело, часто с матом, про них рассказывая. Вообще Марта по итоге втянулась в выбранное ей направление, дорвавшись до живого общения, она со всей готовностью шла помогать людям разбираться в их проблемах, делала это деликатно и как-то без надрыва, по уму. «Наверное, тут сказывается папина школа. Там же шаг вправо, шаг влево — и если не расстрел, то перо под ребро. Суеты не любят». Примерно к концу учебы Марта встретила свою любовь, спонтанно и, что удивительно, под носом у охранников и, собственно, папы. Ей купили компьютер, естественно, для учебы, уже тогда Марта начала пописывать всякую умеренную похабщину смеха ради и выкладывать на всякие около литературные и сильно фетишные форумы, преимущественно давала читать это Тимуру с Лексом, а те ухахатывались до икоты, но просили продолжения. Ну да пес с ней, как-то утром прекрасный цветной «Пентиум» выдал синий экран смерти, пообещав стереть с лица земли все черновики с эротикой, а следом оцифрованные учебники, конспекты и наработку по диплому, чем вызвал истерику и беготню по всему дому. Позвали программиста, первого попавшегося. И приехал он. Ваня. Низенький пухляш, ровесник самой Марты, в круглых очочках, с аккуратной бородкой и в вязанной жилеточке. Он первым делом запнулся о порог и на нервной почве, увидев, куда его пригласили, поздоровался с Мартой раз пять. Это была любовь с первого взгляда. Новость шокировала всех. Лекса — потому что Ваня был гол как сокол, Тимура — потому что Ваня дышал Марте прямиком в грудь и ничем, кроме как щеками и боками не выделялся, отец Марты… ну, он вообще Ваню чуть не нарядил в бетонные башмаки, но тут уже Марта встала в позу, всем сказала куда и как им следовало пройти и что если она не выйдет замуж за Ваню, то уйдет сниматься во взрослом кино. Аргумент прозвучал устрашающе и внезапно. Свадьбу сыграли. И вот они с Ваней не разлей вода живут вдвоем, тот в конечном итоге и папе Марты понравился, не потому что работал в русском отделении «Гугла», а потому что отлично умел колоть дрова, смазывать дверные петли и жарить мясо на гриле. Больше всех Ваней была довольна Марта, она, в принципе, с каждым годом все расцветала. Много консультировала, путешествовала и вот, с недавнего времени издавалась под псевдонимом Марфа Посадская. — Ванюша, кстати, не против, что ты вот такое публикуешь во всеувидение? — с хитрым прищуром поинтересовался Лекс. — Нет, он придумывает со мной. Сцена с кузнецом — его рук дело. Вот тут я, соединив рабочий опыт и хобби, смело могу заявить, что вместе делиться увлечениями и фетишами — самое здоровое дело. Пока я строчу про купеческих дочек и неистовых опричников, он играет в «Ведьмака». Лекс непонимающе развел руками: — Отвратительно мило. Прям буэ. — Ой, кто бы говорил, — возразила Марта. — Ты со своим Бульдожкой разве что на благоговейный шепот каждый раз не переходишь. — А вот это другое. У нас с ним серьезные деловые отношения. Я ему секс, красоту и свое блистательное общество, а он мне... все остальное. Вот хорошо, что напомнила, напишу ему, что я в порядке, но страшно красивый, и что ему меня пока лучше такого не видеть. Тимур с Мартой понимающе кивнули друг другу. Бульдожка являлся целью Лекса номер один на протяжении долгих лет. Он выслеживал его на мероприятиях, узнавал о любимых курортах, их первую встречу обставил как чистую случайность, хотя к тому моменту был в курсе о всех акциях и бизнесах, которыми владел его потенциальный партнер. «Страшный человек». Примечательно, что они-то Бульдожку не встречали ни разу, по-хорошему даже не очень знали, чем тот занимался. По редким фотографиям Лекса в «Инстаграме», где появлялись в кадре части чужого крупного тела: стопы на фоне пляжа, ладонь на плече Лекса, — у них с Мартой сложился образ эдакого мужчины-конструктора, собиравшегося во что-то двухметровое и местами шрамированное. Но Лекса все устраивало. «Еще бы нет, когда по одному твоему капризу, что тебе далеко добираться до работы, тебе покупают квартиру». В подобные моменты Тимур чувствовал себя странно: у Марты — Ваня, у Лекса — Бульдожка, а у него — он сам. Зависти или ревности не случалось, хватало ума понять, что такое положение вещей — естественно. У образованных и семейных Марты с Лексом имелись все возможности и ресурсы заниматься чем-то еще, Тимуру же, работавшему лицом и голосом, приходилось четко распределять силы и время, а заодно выбирать с кем и как проводить освободившийся вечер. Определенно в такой позиции чувствовался эгоизм, но что поделать, если ты примерно всегда один, сложно начинать думать не о себе. «Нет, наверное, я им завидую, но самую малость. Марте можно полнеть, а Лексу — не качаться, в случае чего их поддержат близкие… едва ли меня бы обрадовали такие изменения, меня не поддерживали лет с двадцати и спасибо». — Ой, и вообще ему ко мне лучше не надо… — Лекс помрачнел. — Ко мне приедут гости. — Любовник? — оживился Тимур. — Щаз как дам больно! — Что, любовница? — подыграла Марта. Лекс окинул их растерянно-обиженным взглядом: — Издеваетесь, да?.. Две ехидны. За что я вас только терплю такой добрый и нежный… нет. Родственники-уродственники. Точнее один. Но мне и его за глаза хватит. — Фига, а с чего вдруг? — удивился Тимур. — Они же сидели всегда в Миассе и не высовывались. Чего им надо? Денег? — Да не то чтобы… Так-то они у меня приличные. Что маманя с папаней, что братец. Бездари, но приличные, — Лекс тяжело вздохнул и принял самое страдальческое выражение. — Приезжает племяш. Поступил в Бауманку на бюджет. Нет, оно, конечно, хорошо, умничка, приятно знать, что мозг не весь в меня ушел, но все равно я и дети… — Да какие ж дети, — чуть не подавилась Марта. — Ему ж лет восемнадцать. — Ну я и говорю. Дети. — А, ну если так… Только я не поняла, а почему он приезжает-то сейчас? Конец октября. — А вот это самое очаровательное! Ему не хватило места в общаге. Как — не знаю. Это чудо в перьях не придумало ничего умнее, чем устроиться на ночную подработку и снять комнату где-то на краю города. После чего ему все же хватило ума позвонить и попроситься у меня пожить. Все равно, правда, предлагал мне какие-то копейки. — Ну это почти мило, — расплылась в улыбке Марта. — Мило не мило, но я уже представляю себе это чудовище. Он ж явно натурал. К тому же айтишник или вроде того, я в этом не разбираюсь. Кошмар. Чую, мне предстоит дохерища работы. — Вспомни себя в его годы. — Вот ты меня сейчас зачем об этом попросила? Чтобы я расстроился? На моменте, где Лекс унесся в ностальгию по лихим, но романтичным девяностым, Тимур отвлекся на приложение с подсчетом калорий, внес туда «Банановый дайкири». «Двести сорок пять, ничего ж себе... На кой я вообще его взял? Но так вкусно. Ладно, значит, дорожка. Полчаса побегаю, и нормально… Завтра можно еще взять сдвоенную тренировку, чтобы в воскресенье с чистой совестью… а что у меня в воскресенье? А. Музыкальный вечер. И запись сериала с Лысым. Наверняка, он потом чего-то еще захочет. Заставлю его поработать нормально, потому что если как сегодня, то это полная…» — ...ша-а... Тимо-оша-а. — М? — О, отозвался, — Лекс удовлетворенно поиграл трубочкой в стакане. — Куда ты выпадаешь? — Ему с нами неинтересно. Мы оба с тобой до ужаса семейные, — подсказала Марта. — А он у нас птица свободного полета. Тимур поспешно отложил в сторону телефон: — Простите, вы — душки, но мне реально это... не очень интересно. Да и некогда. Знаете, тема родственников — мимо, да и любовников — ну примерно тоже. — Погоди, а тот вот звуковик... Тимош, уже не вставляет? — М-м, честно, в основном в мозг. Нет, он смешной. Но я как-то привык в такой ситуации смеяться, а не трахаться. Да и не знаю... С ним надо разговаривать, есть, серьезно, это отдельный вид досуга. О! И смотреть фотки его шпица, а их у него реально сотни. Это напряжно. — Я думала, что особенно напряжно из-за того, что у него жена. — Как ни странно, нет. Но его весело пугать ее упоминанием. Так он хоть отклеивается от меня. Не знаю, — Тимур устало опустил взгляд на расчищенный танцпол. — Мне иногда кажется, что проще обходиться вибратором, но у них встроенной функции комплиментов еще не сделали. А похвала от поклонниц и мужика, который тебя хочет, это ну... Разные вещи. — Не знаю, — пожал плечами Лекс. — По-моему, твои поклонницы тебя хотят примерно все. — Рад за них. Только я не хочу ни одну из них и в страшном сне. — Какой ты грубый, — по лицу Лекса было видно, что он доволен. — В таком случае я могу дать тебе пару контактов... — Боже, нет, — Тимур схватился за телефон, как за свое спасение. — Твоим контактам всем под полтос, а то и больше, они страшные, как смерть... Марта, милая, можно еще про книжку? — А мне даже как-то прикольно слушать, — улыбнулась та. — Вы — эгоистичные вонючки, но по крайней мере искренние, а свою порцию лести я хлебну на следующей неделе. Как и пожелания великого женского счастья с неотвратимым материнством и прочими прелестями, — ее невольно передернуло. — Так… что? Тимур Давидович, хотите это обсудить? — Да чего тут обсуждать, Мартиша?! — возмутился Лекс. — Он — самодовольная морда. Самодостаточная и самонадеянная. Если ему вдруг, паче чаяния, взбредет фантазия, что ему нужно чье-то общество, он непременно обставит так, что этот кто-то будет связан по рукам и ногам, будет зависеть от него. А, и он обязательно будет моложе. Но в целом, да, наш Тимур самый-самый и все сам, все сам. Я прав? — Ты забыл сказать, что я хорошенький и что так-то я тебе безумно нравлюсь. Лекс нахмурился, но чуть погодя все же кивнул на танцпол: — Мы пойдем дрыгаться? Если я буду и трезвым, и не потным, это будет просранная пятница.III
Оказавшись дома, Тимур первым делом бережно убрал на место сумку и лоферы. Устало потоптался в прихожей, разминая стопы, замер у зеркала в пол, придирчиво оглядел себя вдоль и поперек, потрогал живот. Нет, все отлично. Он весь — отличный, но Тимур спиной чуял, как из гостевой комнаты, обустроенной под мини зал на него смотрит дорожка для бега. — Да иду я, иду. Дай переодеться... В общем и целом ему нравился его дом на Аэропорте, хороший район, театральный. Четырехкомнатную квартиру с видом на Амбулаторный пруд обставил с любовью, как сказал бы Лекс, минималистично и скучно, зато удобно. Если Тимур и понимал что-то в дизайне интерьера, так это то, что ему нравится Росс Лавгроув и его покатый футуристичный стиль: светло-серые стены, каплевидные столы и стулья, ассиметричные пушистые ковры. «Вполне вероятно, что во мне говорит сиротка и так я воспринимаю дорогую жизнь. Но все лучше, чем золотые канделябры, торчащие разве что не из жопы». Пробежавшись обещанные самому себе полчаса, Тимур с гордостью отметил мини-тренировку в приложении и довольный зашагал в душ, где провел лучшие двадцать минут за день. Его успокаивали эшелоны масок для лица и волос — «Кондей заканчивается» — и ощущение массажеров из нефрита и кварца, разницы он особой не замечал, но если сложить их стоимость, получился бы маленький чугунный мостик. На кухне принял привычную пригоршню витаминов и минеральных добавок, прибавил к ней ложку «Энтеросгеля». Теперь можно чистить зубы и спать, вернее не так, спать прям надо, завтра тренировка, потом интервью, спектакль... но Тимура распирало любопытство. Он подхватил с кухонного стола ноутбук и вместе с ним упал на кровать. Секунду помедлил, примиряясь с силами и совестью, но по большей части дожидаясь, пока ноутбук включится. И вот зазвучало заунывное интро «С глазу на глаз», всплыл идиотский логотип: два профиля смотрят друг на друга, но из-за дурацкой прорисовки выходило, что кто-то один, широкий, очень сильно косит. «Как странно, что я забыл про эту передачку. Вроде все отмечал. Заработался? Какая ж прелесть этот Интернет, у всех каналов есть свой сайт, даже у самых ушлепских, и на нем можно глянуть все, что пропустил. М-да, с ебучей рекламой, но да хуй с ней». Начало Тимур промотал сразу, ему было решительно не интересно, как ведущая будет объявлять Максима: рок-музыкант, поэт, красавец-мужчина, расчудесный муж... Наверняка, последний пункт особенно поразил собравшихся в зале дам. «Какая ж пошлость». Но вот из-за бежевой ширмы к оранжевому дивану вышел Максим, и вся злость куда-то стремительно испарилась. «Он сегодня прям в костюме. Ему хорошо в синем, русые волосы подчеркивает, они так в рыжину отливают. Жена заставила нарядиться? Или менеджер? Жалко, что не побрился. Нет, я почти привык к его бороде, но без нее ему в сто раз лучше... Интересно, он тоже красится? Не, вряд ли». — Дамы и господа, Максим Меншиков собственной персоной, — объявила ведущая, севшая напротив в невысокое кресло. — Рада тебя видеть. — Я тоже рад, — скромно улыбнулся Максим, неловко расстегивая пуговицу явно тугого пиджака. — Зря. Она — малограмотная дура, — хмуро ответил Тимур и поставил ноутбук себе на колени. — А ты потолстел, балбес. — Позволь поздравить тебя с круглой датой! Твоей группе «Порез» двадцать лет, — Максим благодарно кивнул. — Что ты чувствуешь, когда думаешь об этом? Тот рассеянно почесал затылок. Не самый удачный жест для крупного телеканала, но такой простой и искренний, а главное, знакомый Тимуру, что у него слегка перехватило дух. — Думаю? Да ни о чем... Разве что вот работы много. Гастроли там по СНГ. В Европу с ребятами съездим. Но я это в отрыве от даты в двадцать лет думаю. Просто как про работу. — Что, и ничего нового по случаю юбилея не планируете? — Почему? Планируем. Просто… Я думал рекламиться не с порога, — зал отозвался смехом. — Ох, Максим, — вздохнул Тимур. — Ты никогда не умел в публичный телеюмор, так в него и не научился. Когда все вот так обернулось? Когда он, Тимур Нейзбор, самодостаточный, самоуверенный — и какие еще слова с «само-» приплетал Лекс? — вдруг принялся следить за бывшим коллегой с неистовством самого преданного фаната? «Ничего и никогда не бывает “вдруг”. А началось все именно тогда, когда Жданов взял двух сиротских мальчишек и слепил в сладкоголосый дуэт. Заставил играть в друзей на камеру. Нет, так-то мы реально дружили. Ну, вернее, Максим дружил, а я… исходил слюной и мечтал стать его “Влюбленной девочкой”, чтобы у нас был хотя бы один “Грязный секс” и вот это все. Жуть. Самая неблагодарная вещь — влюбиться в натурала. Боже-е, как тянет курить…» Тимур читал и смотрел все интервью с Максимом, покупал все альбомы «Пореза», сохранял все его посты в «Инстаграме», разумеется, не со своего аккаунта, гордость не позволяла. На концерты тоже не ходил. Во-первых, времени не хватало, во-вторых, пугала возможность пересечься. «Ну, вот мы встретимся, и что я скажу? Привет, Максим! Прости, что динамил тебя последние годы, это не потому что ты тупой идиот. Вернее и поэтому тоже, но во многом потому что ты мне все еще нравишься и мне вообще не хочется тебе в этом сознаваться». Вот и получалось, что Тимур любовался Максимом, повзрослевшим, чуть поправившимся, а сам сидел одиноко на своей царской кровати, укрытой пушистым покрывалом, его окружали собственные фотопортреты, черно-белые, пафосные и полуголые, служившие не столько поводом для гордости, сколько стимулом взвешиваться и есть отварную куриную грудку с гречкой и заедать ее сельдереем. «Бля, я так все интервью пропущу». — …Максим, читала, что поклонники скучают по твоему раннему творчеству. Ты планируешь порадовать их чем-то ностальгическим? — Вряд ли. То есть мне сорок. У меня чудесная жена, отличная группа, дом. Я просто не могу на голубом глазу петь про то же самое, что пел, когда был двадцатилетним нищим пацаном. Но я стараюсь звучать искренне в любом случае. — Ты по-прежнему пишешь тексты сам? — Нет, блядь, ему пишет их Пушкин, — огрызнулся Тимур. — Боже, нафига звать человека, если вы в его творчестве не разбираетесь и не понимаете, что он не свои песни под дулом пистолета петь не станет. Словно бы отвечая на его вопрос ведущая продолжила: — Нет, прости, Максим, я не могу понять, все же как так вышло, что вот был мальчик-зайчик, который пел про любовь, местами откровенную, но все же. И тут раз! Из него получился певец улиц, борец за правду. Тимур аж хохотнул. Не в телевизоре рассуждать про правду, да и очень уж натужно звучал пассаж про уличного певца, но Максим учтиво выслушал ведущую, снова потянулся ерошить затылок: — Да не было никаких мальчиков. Нас с Тимуром взяли и вписали в заранее придуманный проект. Он — романтичный плохиш, я — туповатый добряк. Нам придумали легенды, как это полагалось. Сейчас можно это говорить, насколько я знаю... Вроде как мы дружили с детства, вместе шли к большой мечте, чуть ли не с песочницы играли, что мы — музыканты. Нам даже фамилии придумали новые: Кошкин и Волков. Ну чтоб звучало. Этого я вообще, честно, не понял до сих пор. Мы вроде Котопес? Чем им наши фамилии не угодили? Допустим, Меншиков — занято, но Нейзбор — красиво же! Нас переодевали, меня перекрасили в блондина. Нас даже говорить учили по-другому для красоты картинки. Так что... Оторваться от этого всего было легко, потому что образ был прям точно не мой. — Я слышала, что ваш покойный продюсер Жданов сильно давил на вас. Это правда? Камера нарочно взяла крупный план на лицо Максима, но тот не выразил ни малейшего отвращения или злости, мягко улыбнулся: — Знаете, вот принято, что про покойных или хорошо, или ничего... — Кроме правды, Максим! — строго подметил Тимур. — ...Жданов многому научил меня. Например, тому, что я и поп-музыка — вещи несовместимые. Или тому, что если ты ссоришься с продюсером, то большинство площадок, а в девяностых их и так было не много, для тебя будет закрыто. — Ну а в чем же была причина ссоры? — нетерпеливо взмахнула руками ведущая. Максим сделал вид, что искренне старается вспомнить: — Причина?.. Да в том, что я был мелкий засранец, только и всего. Тимур прыснул смехом. Уж он-то достоверно знал, из-за чего случился скандал между Максом и Ждановым и из-за чего их дуэт «ТиМа» распался, и ощущалось в том знании нечто доверительное. «Пускай и приятного в этом мало». Ведущая огорченно поджала накрашенные губы, расправила складки на платье: — Не хочешь ты с нами откровенничать. Ну, хорошо. А что же твой бывший коллега? Насколько мне известно, Тимур давно оставил большую сцену. Хоть и пытался после распада вашего дуэта сделать сольную карьеру. — Ага. Нахуй пошла с такими вопросами. Максим оживился: — Тимоха отлично! Он чертовски крут! Играет в спектаклях, мюзиклах. Последний был... Сейчас-сейчас... Там что-то про Италию. «Собака на сене»! Он там главную роль играл. Мы ходили с женой. Я, правда, идиот, приперся без цветов... У меня нет вот этой театральной культуры. О. И еще жена смотрела какой-то сериал, и там был его голос. Ну. В дубляже, я имею в виду. Неожиданно. Но да, Тимоха очень большой молодец. Мы с ним сейчас мало пересекаемся в силу графиков, но я вам железно говорю, он никогда не расслабляется и все время пробует что-то новое. Тимур польщенно заправил прядь волос за ухо. Радость довольно быстро сменилась тревогой: «Он приходил на спектакль? И даже не подошел поздороваться? Ха... Логично, я от него столько бегал. Нет-нет, хорошо, тем более, что он пришел с женой, я бы, ну... Точно не хотел. Но обидно знать, что я себя зарекомендовал как такая хуемразь, что ко мне и подойти боятся. Причем не кто-то, а он. Интересно, я тогда нормально сыграл-то?» Ведущая тем временем продолжала щебетать, наконец, переключилась на тему, наверняка особенно волнующую аудиторию: — Так приятно слышать, что мужчины еще ходят куда-то со своими женами. Максим, сколько вы вместе? — Девятнадцать лет. А расписаны восемнадцать. Я пытался на кольцо накопить. — Какая прелесть. Твоя супруга была фанаткой «ТиМы»? — Нет, то есть слышать-то она слышала. Но так-то Марина приличная и образованная в отличие от меня. В консерватории училась. По классу скрипки. Ей не до глупостей было. Да и я тогда на «Волкова» перестал быть похож. Зарос, обородел, обнищал. Говорю ж, нас никуда не хотели брать, мы по подвалам и кабакам играли. — Как же тогда ты познакомился с такой приличной девушкой? — Это забавная история... — ... которую я слышал миллион раз, — проворчал Тимур и нажал на кнопку перемотки. «И про то, что он увидел ее из окна подвала. Вернее не ее, а красные сандалии, как побежал за ними, а его расчудесная Марина его испугалась и зафигачила ему футляром от скрипки по роже, так что выбила Максиму зуб. Обосраться романтика». Когда фоном замелькали фотографии Максима и Марины в хронологическом порядке, настроение уверенно поползло вниз. «Что ж, теперь я точно как "Влюбленная девочка" бешусь из-за фигни и истерю». Если что-то и могло сильнее вывести Тимура из равновесия, чем упоминание Максима, так это упоминание его счастливой супружеской жизни. «Он так радуется, когда про нее болтает. Форменный идиот. И опять трогает затылок. Придушил бы». Тимур догадывался, что мог ругать и так свободно рассуждать о Максиме лишь на расстоянии, встреться они лично, что бы было? «Ха. Очевидно. Я бы слинял». Время шло. Интервью вертелось вокруг Марины и того, какая она замечательная, Тимур лениво перематывал особенно слащавые моменты, пока вдруг ведущая не проворковала, с блеском любопытства во взгляде: — Вы прелестные. Признаться, редко встретишь в творческой среде настолько крепкую пару. Чтобы душа в душу. Я, наверное, буду нехорошим человеком, но все же спрошу, вы думали насчет пополнения? Понимаю, вопрос личный, да и возраст… — Пиздец, она думала! — выпалил Тимур. — Пизда с ушами! Совсем охренели?! Или вопросы не согласовали? Максим же выдержал вежливую паузу, но на этот раз улыбаться не стал: — Ясное дело, думали. Но мы оба много работаем, так что… да и к теме отцовства я отношусь серьезно. Либо хорошо, либо никак, — тут он позволил себе короткую усмешку. — Все-таки здесь у меня опыт есть. Ведущая моментально рассыпалась в извинениях: — Ох, прости! Понимаю, у тебя было такое детство… — Ну обосраться! Про детство она понимает, а что про детей спрашивать на всю страну у пары, женатой хуеву тучу лет — неприлично, это она не… ой, да пошло оно нафиг! — Тимур брезгливо выключил и отложил ноутбук, но перед тем, конечно, сохранил закладку с интервью в отдельной папке, где у него хранились все новости про Максима. — Он молодец. Хорошо все сказал. Вообще он поднаторел в этом деле. Но зачем он поперся туда? Не, я понимаю. Реклама. Престиж. Не мое дело. Часы показывали половину первого. «Теперь точно пора или проснусь с мешками под глазами». Кровать ощущалась еще более широкой и холодной, чем обычно. Армада из будильников уже караулила. Завтрашний день обещал быть насыщенным, как и каждая суббота, когда Тимур пытался успеть сделать все по максимуму перед условно свободным воскресеньем. «Условно», потому что преспокойно мог играть спектакль или записывать озвучку, но взял за правило не ходить на тренировки и не считать шаги с калориями. Следовало бы поскорее уснуть, но, как назло, отвлекал образ Максима, такого уютно-помятого, смущенного и в не самом удачном костюме. «И вот фиг поймешь, это влюбленность или блядская тахикардия».