***
Богов задабривали жертвами. Едой молоком, домашним скотом… Кровожадных и жестоких богов раздобрить было не легко. На капищах проливалась уже человеческая кровь. Лютые морозы издавна были страшными бедствиями, при которых мерзла еда в погребах, не возвращались из леса люди. Замерзали колодцы да ключи. Наступал голод. А вместе с голодом приходила и жестокая богиня, забирая своими ледяными бледными руками стариков, детей и младенцев, ночами унося их из остывших постелей. Выли вьюги. Заносило снегом дороги, избы по самые крыши. Люди оказывались в ледяных капканах зимней стужи. Решили старейшины, как в древних писаниях было начертано, отвести в лес человека. Морозу сделать подарок, чтобы холода спали, чтобы не трещали в лесной тиши деревья. И волки не шныряли ночами меж людских изб. Жертва прекрасно светлоглазая, молодая. Молча он опускал голову, проливая слёзы на деревянный пол, когда его одевали в тонкую льняную рубаху да рисовали чёрной сажей, перемешанной с жиром, на руках, груди и шее узоры. В волосы светлые вплетали сухие травы. Люди приходили, били лоб об пол, словно он сам богом был и предстал перед ними во плоти своей. В избе пахло палёными травами, и всё было чуть затянуто дурманящей дымкой. В воздухе витало чувство скорой и неизбежной погибели. На него надевали украшения. Кольца, плетёные браслеты, ожерелья из камней с резными символами, тканую тонкую повязку на лоб, украшенную глиняными бусинами. Умереть так, принося себя в дар, — великий почёт для любого верующего в богов. Сейчас ему шептали разные мольбы да просьбы все приходящие. А он только и мог немо кивать, не смотря в эти измождённые холодами лица. За окном холод. Страшный, дикий и смертоносный. Изрисованные таинственными рисунками руки волхва провели сажей по его лицу две тонкие вертикальные полосы, смазывая хрустальные, не перестававшие течь слёзы. — Скажи ему… Передай ему… Расскажи ему… Моли его… Ты спасение наше… Шепчет находящийся в полутрансе жрец ему на ухо. Парень чувствует, как по его спине бегут мурашки. Ему страшно встретить того, о ком они все говорят. Ему страшно оказаться ночью в лесу. Ему страшно. На плечи опускается теплая меховая накидка. Волхв повторяет те же слова, чуть ли не закатывая свои глаза. Тепло и дурманящий запах жжёных трав начинал кружить голову. Его глаза резко перестали что-либо видеть. Ему закрыли их куском ткани, что тут же пропитался солёными каплями. — Ведите его! Ведите! Слышатся голоса. Открывается дверь в сени. Холодный воздух тут же бьет вихрем в лицо, пробирается в волосы, ноздри, оплетается вокруг пальцев, забирается в самую душу, Его тут же подхватывают под руки и кладут в сани. Он чувствует себя чуть ли не богом, которого ведут к месту погибели. Холод начинает пугать. Его держали всю дорогу, которую он не смог запомнить. Сердце билось, а тело дрожало от страха и пронизывающего холода. Только сейчас в голове появились яркие образы того, что его ждёт. Сани остановились, а с него стащили меховую накидку. Вокруг тишина и леденящая, как душу, так и тело, мгла. Он вспоминал солнце, восходящее над лесом, вспоминал, как помогал отцу, как целовал маменьку, когда был совсем маленьким, как ему было тепло и хорошо, лёжа на полатях под потолком его родной избы. Железные кольца начинают жечь холодом кожу на пальцах. Колени подрагивают, когда его силой прислоняют спиной к дереву. Тишина леса нарушается молитвой, что бормочет жрец совсем рядом, с каждым словом всё ближе. Наконец-то пропадает кусок ткани, и очи вновь видят. Перед жертвой слепой старик, замотанный в шкуры, который кладёт ему на лицо костлявую руку, продолжая что-то шептать. Скоро они уйдут обратно в деревню. И оставят его в лесу одного.***
Грубо переплетённые верёвки крепко сдавливали руки, ноги и остальное продрогшее тело. Холод кусал за босые ноги и пальцы, отчего те перестали слушаться да и вовсе чувствоваться. С него сняли лапти и порезали на ногах кожу острым камнем, чтобы на запах крови пришли волки — слуги Мороза и смерти. В леденящей темноте слышался отдалённый вой. Рассудок жертвы мутил сон, соблазняя закрыть очи и погрузиться в вечное спокойствие. Противиться невозможно. Слышится треск дерева совсем рядом. Юноша вздрагивает, чувствуя, как к нему подкрадываются, скуля и рыча, ступая мерзлыми тяжелыми лапами по скрипучему снегу. Холод укутывает в пелену, позволяя почувствовать спасительное тепло смертельного сна.***
Слёзы замерзли прямо на побледневших щеках, тело уже не дрожало, верёвки крепко схватили в свои объятия, не позволяя сбежать, а снег, падающий с неба, уже не таял, ложась на холодные плечи. Дыхание охладело и больше не превращалось в облачко теплого пара. Шуршание, суетливое фырканье и странные ощущения чуть выше стоп неожиданно заставляют приоткрыть очи. Волки снуют вокруг. Они не рычат, не воют и не скулят, только смотрят и обнюхивают побледневшие ноги с запёкшейся на них кровью. Юноша делает вдох и поднимает голову, видя, что небо начинает заливаться алой зарёй. После сна на таком холоде мало кто вновь сможет открыть глаза да на небо чистое взглянуть. Вокруг вновь слышатся звериная возня, неожиданный рык и… человеческий голос. Молодой, холодный, строгий. — Не трожь его. Возня прекратилась, рычание тоже. Зверьё отступило, вновь начиная облизываться и голодно впиваясь взглядами в несчастного. Жертва опускает взгляд и видит пред собой человека. Богатое одеяние, расшитое искусными серебряными узорами, ворот, отделанный пышным белым мехом… Мех был чист и лёгок, словно был только что выпавшим снегом, не топтанным, не слежавшимся. Льдинки, как бриллианты, сверкали заместо пуговиц. Острые черты строгого, бледного лица, темные волосы, покрытые инеем, словно сединой, были едва растрёпаны. Голову венчала ледяная корона, что блестела да переливалась, светясь морозным светом. Отблески дальней алой зари игрались в ней редкими огненными лучиками. По примятому грубыми серыми лапами снегу он ступал босиком, без лаптей, держа в руках длинный деревянный посох. Юноша сжал кулаки, что есть мочи. Его рот открылся сам собой от увиденного. Угольные рисунки на щеках стерлись из-за горьких слёз уже давно, извиваясь до самого ворота рубашки. Леденящий взгляд был устремлён прямо в душу, будто замораживая её изнутри, заставлял опять сделать жалкую попытку дернуться и лишь болезненно поцарапать руки о твердую кору дерева. Волки начали бродить кругами вокруг дерева, надеясь урвать свой кусок. — Замерз ли ты? — неожиданно спрашивает строгий глас. А у парнишки дыхание сперло, зубы от страха вновь застучали, да сердце горячо биться стало. Мороз подошёл ближе. Волки крутились недалеко, глядя на своего владыку. Тело жгло холодом, а кожу натирали грубые веревки. — В-вовсе нет. — Неужели вовсе не холодно тебе? Богов нельзя злить. Никогда. — Нет, не холодно, Мороз. По щеке скользнула слезинка, тут же замерзнув прямо на побледневшей коже. От холода хотелось выть вместе с теми волками, что продолжали шнырять вокруг, водя черными носами по снегу. Мороз сделал шаг ближе, нахмурив брови. На лице мелькнула тень мимолётной улыбки. Он сжал в одной руке посох, а второй, на которой ледяной перстень сверкал яркими лучами, показал на шныряющих вокруг серых и голодных псов. — Волки в лесах воют от холодов, а тебе не холодно? Мороз подходит ещё ближе, а юноша не может моргнуть хоть раз. Глаз оторвать не в силах от лица этого, от очей, увенчанных ресницами, на которых иней сверкает. — Не холодно, Мороз. Он рассматривает жертву, пальцами дотрагиваясь до светлых волос, в которых остались редкие высушенные цветы. Корявая и вовсе непривлекательная ромашка торчала возле самого уха. Мороз убрал её, откинув прочь, где её тут же в снег втоптали серые когтистые лапы. — Ну, раз не холодно тебе… Мороз касается пальцем перепачканной в саже щеки, обжигая ледяными прикосновениями кожу. Легкая улыбка мелькает на этом величавом лице. Юноша глядит во все глаза, подмечая все детали этого величественного и красивого лица. Совсем молодой. Не такой, каким его представляли и каким на идолах вырезали. Треск. Лопаются натянутые верёвки, наконец-то позволяя глубоко вздохнуть, подрагивающим рукам прижаться к груди. Замерзшие ноги отказались держать тело, от чего он тут же повалился на Морозово плечо, хватаясь руками за расшитую узорами шубу. Мороз не двинулся с места, лишь рукой поймал падающего юношу, аккуратно поддерживая, как одинокого брошенного птенца. В голове затрепетали воспоминания. Они ведь просили его рассказать. Ледяными посиневшими губами он принимается шептать на ухо божеству мольбы и просьбы всех тех людей из его деревни. Говорил, что холода губят детей маленьких, а вьюги крыши домов разрушают, забирая совсем малюток из колыбелей. Бураны дороги заметают, люди в лесах замерзают, не возвращаясь в свои семьи, оставляя детей одних совсем. Шепот становился неразборчивым, подрагивающим, тихим. Глаза закрывались, а холодное тело в льняной рубахе ослабело настолько, что Мороз ловит замерзшего юношу на руки, когда тот едва ли не падает на снег. Ледяная стужа воет Льдом под кожу проникает. Плачет, мечет, укрывает, Сном блаженным успевает…