Of cats and poets

- Вот скажи мне, как тебя угораздило? Я всегда думал, что все этой ерундой в детстве болеют.       Мишка Бестужев-Рюмин, с дороги взлохмаченный и раскрасневшийся, крутится по кухне энергичным вихрем, будто принося кусочек весны в строгую сдержанность квартиры Трубецкого. Еще более унылую (хотя казалось бы, куда уж) с позавчерашнего утра, когда ее владелец обнаруживает у себя наличие температуры под сорок. Все выходные Сергей честно валяется, теша себя надеждой поправиться, за что в понедельник утром награждается еще и неспособностью без слез взглянуть в зеркало. Заболеть ветрянкой в двадцать семь столь нелепо, что, как Сергею кажется, даже констатировавший диагноз практически с порога врач сочувственно, но все же усмехается.       Ничего не попишешь, приходится звонить на работу сперва начальству - Николаю Романову - потом в отдел. Серега Муравьев-Апостол на том конце даже подпросыпается, хотя оригинальностью реакции все равно не блещет: - Ты серьезно? - Нет, на самом деле меня похитили инопланетяне, я просто люблю придумывать отмазы потупее, - язвительно скрипит Трубецкой в ответ, уничижительно рассматривая свое усыпанное красными точками отражение. С таким образцом народного творчества на лице к нему ни один пришелец не сунется. - Ладно, - Сергею представляется, как Муравьев откидывается в офисном кресле, зажмуривается и сжимает переносицу указательным и большим пальцами. - Миша приедет, жди. И отключается, не успев выслушать вялые аргументы о наличии в нынешнее время доставки продуктов и лекарств.       Между обещанием Апостола и появлением в квартире Мишки (сам он на Мишку фыркает и с истинно французским прононсом уроженца Нижнего Новгорода настаивает на вычурном "Мишель") проходит не больше минут сорока. Гость небрежно сбрасывает серые пыльные кеды, с одинаковой легкостью игнорирует и предложенные чисто ради протокола тапочки, и угрюмое цветастое лицо Трубецкого и топает в одних носках с зелеными елочками на кухню разбирать пакеты. Трубецкой провожает чапающие по паркету ёлочки бессмысленным взглядом. Рюмин попутно трещит о какой-то ерунде так буднично, что хочется его удавить во спасение своей раскалывающейся головы, но где-то глубоко душа медленно, но верно, как кастрюля на старой конфорке, подогревается на чувстве благодарности друзьям на заботу. Бестужев с умным видом запускает руку в шуршащий полиэтиленовый пакет, перед этим еще раз окидывая Сергея взглядом, и резюмирует, имея в виду пресловутую ветрянку: - Все же это странно. - Не более, чем это, - пространно защищает собственную болезнь Трубецкой, кивая на привезенный Мишей большой синий судок, накрытый фольгой. - Просто твоя удача, что Серега вчера решил котлет нажарить. - Мне даже мать еду не возила, когда я болел, - скорей себе под нос, чем гостю, уточняет Сергей и в интонации больше удивления на грани подозрительности, нежели благодарности. Ему и впрямь тяжело поверить, что кто-то повезет ему котлеты, если этот кто-то не Деливери или Яндекс.лавка. Но домашняя еда тут, равно как и привезший ее не безликий курьер, а Мишель. Это вдруг наводит Трубецкого на размышления: - Слушай, а ты разве не должен быть на парах? - Сегодня пар нет, - с готовностью рапортует Рюмин, но под долгим пристальным взглядом Сергея чуть сдувается. - Полезных нет. Слушай, какая разница, где диплом писать, дома или на безымянной паре? А так хоть дело полезное сделал.       Трубецкой знает это чувство: последний курс, желание поскорей оставить муторную учёбу, от которой давно ничего нового не ждешь, и пуститься на просторы по-настоящему взрослой рабочей жизни, в голове уже планов немерено, а с ними и уверенности, что все-все у тебя получится ровно так, как ты себе напредставлял; едва захлопнутся за тобой ворота осточертевшей альма-матер, добрый работодатель мгновенно распахнет тебе навстречу новую дверь и ковер красный заодно постелит. То, что все происходит не совсем так и скорее всего придется пережить момент осознания собственной никчемности в этом мире по пути с очередного провального собеседования, старшие товарищи негласным соглашением решают Мишке не сообщать - пусть побалуется еще своими красивыми надеждами. Впрочем, Муравьев питает надежду пристроить Бестужева к ним в команду хотя бы на первое время, и уже начинает на совещаниях улыбаться Романову шире, а в документацию закапываться глубже. Пашка Пестель считает свои каламбуры по этому поводу гениальными, Апостол в свою очередь советует ему считать шансы совершенно случайно получить чем-то тяжелым по голове.        Трубецкой, прислонившись к сероватому косяку и наблюдая, как по-хозяйски управляется Рюмин на его кухне, думает, что проживание с Апостолом плохо на Мишку влияет: тот перенимает даже фирменную складочку у переносицы и воспитательные нотки в интонациях, когда почти безапелляционно выставляет Сергея (вон) спать. В долгую дорогу от кухни до комнаты снабжает стаканом воды и кучей цветастых коробочек с неудобоваримыми названиями, бряцающих изнутри блистерами с таблетками. Сунув Трубецкому последнюю почти не глядя (Сергею аж приходится эту пизанскую башню сверху подпереть подбородком, дабы не уронить), он критически косится на оставшееся содержимое пакета с интересом археолога на пороге только что раскопанной древней гробницы, и Трубецкой спешит ретироваться. Узнать, сколько еще и чего именно привез ему Бестужев, не шибко хочется. Апостолу определенно стоит лучше инструктировать своего соседа и объяснить, что фраза "купи лекарства" предполагает конкретные, а не вынос всего аптечного ларька. Сергей еще намеревается просветить Мишку по этому поводу лично, но накативший приступ слабости заставляет сесть на диван и прикрыть глаза на пару минут.       И обнаружить себя в следующий момент лежащим, укрытым мягким клетчатым зеленым пледом. Некоторое время осоловело похлопав глазами и осознав себя в пространстве, Трубецкой поднимается, не с первой попытки и криво-косо, но все же попадает ногами в тапочки (это странное творение пару лет назад вручает Трубецкому Пестель, оглашая мир известием, что они созданы друг для друга; тапки сизовато-серые с глазами и надписью "poher face"). - Ты тут еще? - задает наитупейший вопрос Сергей все тому же Мишке. Тот ютится на кухонной табуретке, подогнув под себя одну ногу. Перед ним ноутбук с открытым файлом диплома и минимизированной вкладкой ютуба. Из открытого окна тянет солнечным апрелем, ветер ерошит светло-русые мишкины волосы. - Проснулся? - Мишель вытаскивает из уха один наушник и расцветает улыбкой. - Будешь суп? Сергей удостаивает эмалированную кастрюлю (где только откопал-то этот кошмар кулинара!) на плите долгим взглядом, но соглашаться не спешит. Бестужев ловит прищур чужих глаз и заверяет: - Не будет как в прошлый раз, клянусь. Видя, что рекламная кампания не вселяет больному уверенности, Рюмин сам подталкивает оного к столу (не встречая, впрочем, сопротивления), усаживает, при этом продолжая: - Я все сделал четко по Серегиной инструкции. Он мне позвонил раз пятнадцать, трижды даже по видеосвязи. Видимо, ты ему и впрямь нужен на работе, - последняя фраза смешливая прямо как заоконный апрель, Мишка плюхает под нос Трубецкому тарелку с душистым варевом и вручает ложку с безапелляционным: “ешь”. Сергей изучает жижу обреченно: ветрянка-то хотя бы оставляла ему шанс поправиться; принюхивается, после чего уточняет: - А ты... - Не забыл посолить. - А... - Нет, соль и сахар тоже не перепутал! - закатывает глаза Бестужев. - Вы с Апостолом по одной шпаргалке готовились что ли?       Сергей быстро, будто в прорубь прыгает, сует ложку в рот и не без доли удивления отмечает: на этот раз суп действительно даже вкусный. И в целом есть даже что-то приятное в том, чтобы неторопливо черпать наваристый бульон ложкой, вполуха слушая пространные рассуждения Рюмина на тему: вообще, тогда это Пестеля карма догнала, не надо все валить на гуляш, а скинуть пару кило Пашке было даже не вредно.       К тому моменту, как Мишель уходит (предварительно вымыв посуду и прибравшись на кухне, зарабатывая мысленную признательность Трубецкого), Сергей чувствует себя настолько разбитым, что не видит иных вариантов, кроме как лечь. Температура отпускать не желает, Трубецкой вязнет в собственной лихорадке, как в густом сиропе. Уснуть сразу не получается - в виски слишком давит и слишком болят глаза, а еще тело неимоверно чешется. В комнате душно, даже несмотря на все так и оставшееся открытым кухонное окно; с улицы доносятся стрекотанием птиц, голосами прохожих и громыханием стройки в соседнем дворе звуки разгорающейся весны. В какой-то момент Сергей все-таки проваливается в противную полудрему. Оборатно его вырывает странное повторяющееся шуршание. Сперва Трубецкой списывает его на шелест занавесок, но звук повторяется ближе, его источник явно в пределах квартиры. Сергей с трудом приоткрывает глаза и с тупым равнодушием сам себе отмечает, что, походу, ему действительно плохо. Чудесный мир лихорадочных галлюцинаций подкидывает ему кота, дерущего на ковре пакет с хлебом из тех, что притащил Мишка. - Эй, - едва слышно окликает собственное видение Сергей. Кот - хиловатый, рыже-белый - отрывается от пакета, дергает ухом, оборачивается и гипнотизирует хозяина квартиры немигающим наглым взглядом зеленых глаз. Животина осознает себя пойманной врасплох, но раскаиваться не собирается, делая вид, что ничего особенного не происходит. Разве что шерсть на загривке чуть дыбится, да нервозно подергивается кончик худого хвоста. - Ты откуда тут взялся? - еле ворочает языком Трубецкой. - А ну кыш. Рыжий не впечатлен. - Иди, говорю, а то встану сейчас, мало не покажется, - Сергей грозно роняет руку с дивана, надеясь нащупать тапочек и шугануть кота. Жалкая попытка с треском проваливается: сил нет даже пошевелиться, не то что подниматься. Глаза закрываются сами собой, Трубецкой еще успевает лениво пригрозить. - Уже почти встал.       Шорох и впрямь затихает. Видимо все же бред, - решает про себя Сергей и вдруг чувствует на груди незнакомую до того тяжесть. Тяжесть пушистая на ощупь, выпускает коготки в сергеев линялый свитер и мурчит. Сергей абсолютно не собирается ничего предпринимать.       Когда Трубецкой просыпается в следующий раз, за окном давно уже темно, часы проецируют на потолок десять вечера большими электронными цифрами, а его самого внимательно изучают два зеленых глаза-плошки. Сергей на пробу тянется ладонью к пушистой голове, кот дергается и резко выкидывает вперед лапу, пресекая столь наглое с собой обхождение. Но, когда рука замирает, сам подается к ней, легко тыкаясь влажным носом, а потом пару раз трется усатой мордой о ладонь. Галлюцинации же нельзя потрогать, - соображает Сергей и еще раз уточняет у кота. - Рыжий, ты через окно что ли залез? На это животный, закончивший с ритуалами присвоения Трубецкого себе, поворачивает голову и делает короткое “мяу”, демонстрируя аккуратные клыки. - Вон пойдешь, - не сдается Трубецкой. А кот в попытке удобнее устроиться, неуклюже опрокидывается и съезжает Сергею под бок. Воспользовавшись шансом, Сергей все же встает и тянется к зверю. - Все, давай, пора гулять отсюда.       Кот, словно предугадывая планы хозяина квартиры, в руки не дается. Он оказывается довольно верткой заразой, да и в скорости и координации больной Сергей ему сильно уступает, а к уговорам выйти по-хорошему, увещеваниям, посылам и угрозам нажарить беляшей рыжий ожидаемо остается глух. Ленивая, крайне нелепая и бесплодная погоня по квартире тянется с добрых полчаса и заканчивается под кухонным шкафом. Победитель очевиден, проигравшая сторона хмуро застывает посреди кухни, скрестив руки на груди: - Нет, уж туда, уволь, я за тобой не полезу. Сиди, если нравится.       Трубецкой демонстрирует незаинтересованность, садится на табуретку - все-таки постельный режим, пожалуй, не такая уж и плохая идея - и разблокировывает телефон. В Телеге висит лаконичное сообщение от Муравьева: “Мишель сказал, если я позвоню тебе поинтересоваться, не отравился ли ты его супом, он не будет со мной разговаривать. Поэтому я пишу”. Трубецкой ухмыляется себе под нос и поспешно печатает: “живой”. Упоминания о супе заставляют желудок заурчать. Время подкатывает к полуночи, Сергей без зазрений совести распечатывает судок с Муравьевскими котлетами. Фольга приятно шелестит и отблескивает в белесом свете лампы. Трубецкой подцепляет котлету двумя пальцами, быстрым движением перекладывает на тарелку. И буквально физически ощущает на себе пристальное внимание из темноты между мебельных ножек . Рыжий ловит чужой интерес и выдает протяжное “мяу”, но не требовательно-истеричное, а какое-то тихое и обреченно-согласное. Сергей понимает: - Да ты же голоден тоже, - он вздыхает, переводит взгляд на судок с котлетами, раздумывая, потом опять на кота. - И не проси даже. Потому что если его прикормить, он вообще никуда не денется. Трубецкой не из тех, кем легко помыкать. - Муравьев меня прибил бы, узнай он судьбу своих кулинарных экзерсисов, - недовольно бурчит он же несколько мгновений спустя, наклоняясь и ставя перед шкафом старое узорчатое фарфоровое блюдце с котлетой. - На, ешь.       Кот терпеливо, дожидается, пока Трубецкой возвращается обратно к столу, и только после недоверчиво обнюхивает принесенный ужин. Есть не начинает, резко вздергивает уши и настороженно пялится в сторону окна. На улице лает собака. Сергей усмехается, но вместе с тем выставлять непрошенного гостя на ночь глядя вдруг становится совестно, и он заверяет рыжего: - Да лопай, не бойся. Выгонять не стану.       Слово держит, кот остается. Трубецкой решает заняться поиском его хозяев, если таковые имеются, позже, а пока всяко не так скучно будет болеть. Сергей даже заказывает мелкий пакет наполнителя и какой-то из кормов наугад. Рыжий скорее всего домашний: слишком уж холеный, не блохастый вроде (Трубецкой надеется, ибо у него уже и без того все чешется), да и человека не боится, лезет охотно под руку, ночью вальяжно дрыхнет в ногах. С температурой делать особо нечего, и Сергей проводит время, бездельничая все на том же диване и пуская часами солнечных зайчиков. Кот увлеченно охотится на белесые блики: устраивает импровизированные засады, подпрыгивает, носится как угорелый.       День на пятый Трубецкому становится получше аж до готовности поработать, как следствие он начинает бомбить все того же Апостола неустанным: документы, Сережа, привезите мне документы. Приходится выслушать довольно много советов в духе "посиди, пройдет" от задолбанного Муравьева, в отсутствие Трубецкого покрывающего два участка и обремененного по такому случаю необходимостью попадать пред светлые очи Романова в два раза чаще обычного, но в конечном итоге Апостол сдается и обещает: - Ладно, пришлю тебе кого-нибудь. В голосе его Трубецкому чудится хорошо завуалированная подлянка, и он искренне надеется, что под "кем-нибудь" Муравьев имеет в виду если не Бестужева, то хотя бы Женьку Оболенского. Но Серега не оставляет шанса заподозрить у себя наличие мало мальского намека на человечность, потому что на пороге квартиры Трубецкого светит широкой ухмылкой Пашка Пестель: - О, - выдает он даже без "здрасьте". - А если точки соединить, рисунок получится?       Трубецкой ничего другого и не ожидает. Ясно как божий день, что прошедшую неделю его дорогие коллеги всем отделом добросовестно генерировали шутки относительно его больничного, и Пестель здесь - амбассадор офисного фольклора, живая решимость просвятить Сергея относительно каждого нового шедевра. Пашка впечатывает в чужие руки увесистую папку: - Удачных трудовых подвигов. Сергей делает вид, что не замечает сарказм. Пестель делает вид, что Сергей предложил ему выпить кофе. - А ты, я смотрю, живучий, - комментирует Пестель. - Я каждую неделю ношу Романову отчеты. Поверь, чтобы меня свалить нужно что-то посущественней ветрянки. - Это да. И бестужевский суп ты тоже пережил, - в голосе Пестеля почти уважение. - Следующий шаг...О, Овидий, а ты что тут забыл?       Озадаченный сменой темы, Сергей чуть вздергивает бровь, с удивлением понимая, что столь странным именем Пестель зовет кота. Пашка присаживается на край дивана и треплет рыжего за ухом. - Откуда он у тебя? - попутно интресуется гость уже у Трубецкого. Последний разводит руками: - Да через окно залез, выгонять жалко было, вот и... А ты что, его знаешь? - У кота Овидия есть страница в Инсте, - являет Пестель небывалые познания, свободной рукой выуживает из кармана брюк телефон, тыкает по экрану и протягивает Трубецкому. С квадратиков фотографий на Сергея с разных ракурсов смотрит его рыжий квартирант. Последнее фото снабжено яркой надписью: "Я потерялся!" и текстом, призывающим помочь владельцу с поисками. Сергей задумчиво мотает ленту, думая, что Пашка не похож на человека, который подписывается на котиков. Пестель то ли угадывает по его лицу, то ли просто спеша оправдаться, поясняет: - Его хозяин не то писатель, не то поэт, в общем что-то творческое, и это фишка у него такая: всякое выкладывать от имени кота. И на этого как-там-его фанючит брат Апостола. Когда я по очередной пьянке проиграл Сереге спор, он в порыве братских чувств и стремлении порадовать мелкого загадал мне подписаться на кота, дурилка картонная. Но, - пожимает плечами Пестель, - спор есть спор, а котики в ленте - классика. Дай-ка уточним у эксперта, тот ли это кот. Рыжий - Овидий - самозабвенно покусывает Пашкины пальцы, развалившись на спине и упираясь в чужую руку всеми четырьмя лапами.       Трубецкой возвращает телефон Пестелю, тот поспешно делает пару фотографий, чтобы отправить младшему Муравьеву-Апостолу. Ответ от Серегиного брата прилетает почти мгновенно. Кот и впрямь оказывается потерянным интернет-селебрити, Ипполит выпрашивает разрешение лично сообщить новость Кондратию Федоровичу. - С таким именем я бы тоже вел страницу от имени кота, - безжалостно припечатывает Пестель (Трубецкой солидарен) и пишет младшему голосовой: - Сообщай конечно, почтовый голубь. Цена сделки: вставишь в середину завтрашнего отчета твоего братца три матерных анекдота. Если он тебя не спалит до того, как сдаст бумаги Романову, я тебе даже дам тачку погонять на выходные. Голосовое от Ипполита краткое и по делу: - Пф, да легче легкого, спасибо, дядь Паш, ты лучший.       Трубецкой закатывает глаза, а потом берет с Пестеля клятвенное обещание снять грядущий цирк на видео. Коллега, поглощенный красочным объяснением что он откуда оторвет и куда каким местом прикрутит за еще хоть одно "дядя Паша" в свою сторону, молча показывает "ок". Рыжий, уже успевший за время разговора прогуляться по подоконнику и письменному столу, спрыгивает вниз и настойчиво трется о сергеевы ноги.       Сергей просит передать этому Кондратию свой адрес, мол, пускай заезжает, когда хочет, все равно сам Трубецкой до конца больничного никуда не собирается. Вечером, запустив привычно уже руку в кошачью шерсть, ловит себя на мысли, что, может, уже завтра под боком у него никого такого теплого и мурчащего не будет. Настроение как-то резко портится. Овидий щурит на Сергея зеленые глаза и коротко облизывает чужой палец шершавым языком.       Уснуть все равно не получается, ближе к половине второго измаявшийся Сергей сдается, решив, что за время болезни и без того наспал больше своей обычной нормы примерно на целую жизнь, и закапывается в привезенные Пестелем документы. Сон берет свое с первыми проблесками света на мрачном кусочке неба за окном и длится где-то часа четыре: в девять Овидию прямооченьсильнонадо поесть. Рыжий начинает драматично завывать, не то умирая с голоду, не то призывая на голову не спешащего внять его зовам Сергея семь казней египетских. Приходится вставать.       Когда Трубецкой неторопливо, но не шибко аккуратно выворачивает в блюдце содержимое консервной банки, изредка шикая на наворачивающего рядом петли кота, звонит по рабочим вопросам Муравьев, и они зацепляются, выискивая ошибку в подсчетах, еще минут на сорок. Кстати, за это время Овидий решает, что больше не голоден, и разглядывает лакомство, да и Сергея заодно с максимально презрительным видом, мол, что за гадостью ты меня собрался подчевать. Если ты сейчас откажешься, я тебя пну, - клянется Трубецкой громким шепотом и потом тратит пару минут, объясняя Муравьеву, что это было не в его адрес, и нет, Сереж, это не игра "фраза, которую можно сказать и коту, и коллеге по работе". Еще несколько рабочих пунктов спустя, Апостол спешно прощается, объясняясь необходимостью нести Романову отчет. Сергей, помятуя уговор Пашки и Ипполита, с хорошо завуалированной иронией в голосе желает удачи.       Трель дверного звонка застигает Трубецкого у раковины в ванной. Первая пара звонков остается проигнорированной, но некто явно жаждет аудиенции у Сергея, и тот, чертыхаясь на внезапный всплеск утренней популярности, спешно стирая остатки крема для бритья мелким махровым полотенцем, пересекает холл и заглядывает в глазок. - Кто? - Здравствуйте. Я за котом, - моментально доносится с другой стороны. Замок клацает, Сергей получает возможность познакомиться с владельцем рыжего. Тот на вид Сергею почти ровесник, темноволосый, короткостриженный, одет со вкусом, но абсолютно не по погоде. Проницательный взгляд смеривает Трубецкого с головы до ног - от poher face'а сергеевых тапочек до идентичного выражения на пятнистом лице их владельца - и в живых глазах на миг мелькает усмешка. - Эм, можно войти? - Сергей спохватывается, пропускает пришедшего в холл и попутно ужасается своему собственному отражению: штаны в линялую шашечку, новая вчера футболка и бардак на голове - идеальный вариант для социализации взрослых людей. - Шикарные тапочки, - ах да, еще это. Сергей почти уверен, что гость говорит это специально, и с трудом удерживается от закатывания глаз, вместо этого инструктируя: - Проходите. Можете оставить одежду здесь. И да, надеюсь, ветрянкой вы болели, - добавляет он. Наверное хуже только то, что потом он просто заторможенно молчит, пока его гость пристраивает куртку на крючок. - Да, тут мне явно повезло больше, чем вам. Сергей, верно ведь? - собеседник явно оказывается лучше подготовлен. - Я Кондратий. Кондратий Рылеев. Простите, что без предупреждения, но молодой человек, который со мной связывался, сказал, что я могу просто приехать. Надеюсь, я вам не сильно помешал? - Нисколько, - продолжает хит-парад лаконичных ответов Сергей. Они доходят до комнаты, где Трубецкой снова мысленно отвешивает себе леща за оставленный на диване бардак. Его спасает лишь то, что Кондратий слишком вдохновлен встречей с рыжим, и даже если бы в Сергееву комнату накануне жахнул метеорит, он и то, кажется, не заметил бы. - Боже, Овидий, я же чуть с ума не сошел! Где же вы его нашли? - Рылеев сидит прямо на полу, не гнушаясь собирать отглаженными брюками рыже-белые волоски, и гладит любимца. - Он в окно залез, наверное. Я этот момент не отследил, если честно. Пиликает телефон: уведомление высвечивает входящий видеофайл от Пестеля. Трубецкой поспешно блокирует экран. - Сергей, даже не знаю, как могу вас отблагодарить! - В глубоких глазах Кондратия столько искренней признательности, что Трубецкому становится неловко. Рылеев поднимается, все еще прижимая блудного кота к себе. - Я возмещу вам все расходы, само собой, и сколько вы хотите сверху? - Ничего не надо, - отмахивается Трубецкой. - Он не доставил мне особых хлопот.       Это, конечно, сугубо вежливость, потому что честно признаваться, мол, он подрал мне ковер, сорвал штору, пытаясь покорить вертикаль, и стабильно орал в пять утра, а я орал благим матом в ответ, такая себе идея при первом знакомстве. - Вы даже не представляете, как я рад, что он нашелся. Может, я все же могу что-то для вас сделать? (Ага. Забрать его, - мысленно вставляет Трубецкой). Пригласить на свой творческий вечер, например?       Сергей не особый фанат поэзии, но приглашение принимает, просто чтобы Рылеев не начал искать еще варианты. Кондратий записывает номер телефона и обещает прислать информацию,не переставая рассыпаться в теплых благодарностях. Овидий упрятанный в кошачью переноску, беспокойно крутится, изредка тычется в черную сеточку усатой мордой и сверкает круглыми глазами. - Он будет по вам скучать, - зачем-то говорит Рылеев уже на пороге. - Вы ему понравились, обычно он не доверяет незнакомым людям, но вас вот выбрал, - Кондратий подхватывает переноску и широким жестом протягивает свободную руку. - Поправляйтесь, Сергей. - Всего доброго, - отвечает на рукопожатие Трубецкой и вскидывает руку открытой ладонью. - Пока, рыжий. Больше не сбегай.       Легкие шаги Кондратия по лестнице стихают довольно быстро. Может, стоило предложить ему чаю? Хотя толку-то, все равно кроме кипятка и пакетиков ничего нет. Трубецкой методично отмывает кошачье блюдце, ставит воду под макароны, поскольку в холодильнике более привлекательного варианта не имеется. Разве что оставшийся пакетик кошачьего рагу из кролика - надо было отдать его Рылееву, рыжему, вроде как нравилось, а самому Сергею-то теперь оно на что? Хотя, может с макаронами и ничего. Проводить такие эксперименты на себе любимом Трубецкой не рискнет, конечно, но ведь всегда можно позвать в гости Пестеля.       Кстати о нем, Сергей открывает присланное видео и честно две минуты тридцать семь секунд наслаждается снятым откуда-то из-под стола буйством Апостола - тот не стесняется в выражениях относительно дорогих сердцу коллег, им же желает всяческого благополучия, цитирует реакцию Романова на пасхалки в бумагах, в какой-то момент на заднем плане в открывшуюся дверь кабинета просовывается лохматая голова Каховского, но моментально же исчезает, стоит только Муравьеву выдать особо витиеватую сентенцию. Пестель присутствует в видео сугубо фоновым фырканьем, он явно старается не ржать в открытую, но получается не особо. Трубецкой искренне хохочет тоже, особенно когда на особо драматичном моменте порыве Апостол спотыкается о свое же офисное кресло и умудряется навернуть с полки фикус Алексашку.       Этим запись и кончается. Сергей живет один давно и к тишине ему не привыкать, но сейчас впервые квартира кажется ему пустой. Стараясь не впасть в уныние совершенно, Трубецкой уходит на кухню, удачно вспомнив, что вообще-то варит макароны. И еще он гуглит этого Рылеева. Издатель, журналист, поэт, член союза литераторов, блоггер, чтец, жнец и на дуде игрец, боже, у него даже фан-сообщество имеется, и он собирает залы на поэтических вечерах, куда Сергей теперь тоже приглашен, кстати. Правда контрамарки на поэтический вечер Трубецкой планирует без зазрения совести сбагрить младшему Апостолу, а то сам-то он опасается своим храпом прогневать армию Кондратьевских фанатов (это даже звучит плохо). А так Ипполит хоть сходит полюбуется на своего литературного кумира. Нет, серьезно, что там за стихи такие, что люди так с ума сходят, - недоумевает Сергей, открывая наугад какое-то видео на ютубе с похожей на Рылеева фигурой в толпе; он что, еще какой-то общественный деятель, что ли?       Оказывается да, общественный деятель, но не в ту сторону - на плохого качества записи Рылеев в зимнем пальто нараспашку громко декламирует едкие антиправительственные стихи, срывая жаркие одобрительные возгласы митингующей толпы. Он читает с таким жаром и с таким рвением, что Трубецкой оторваться не может, он смотрит еще одну, и еще: вот Рылеев вещает с крыши какого-то автомобиля, вот устраивает одиночный пикет на Невском, вот ему выворачивают руки запихивают в автозак, и он все равно умудряется выглядеть хозяином положения, громко выплевывая свои хлесткие рифмы людям в форме. Он точно сядет. Он же отбитый в край, бахнутый на всю голову, - резюмирует Трубецкой, но отчего-то все равно слушает еще, и еще, и еще.        Диссонансом врывается музыкальный писк на трех нотах из холла. Гостей быть не должно, и снимая трубку домофона, Сергей ожидает услышать кого угодно: рекламщика, сборщика подписей, соседа, забывшего ключ или просто среднестатистического "пуститепожалуйста", но никак не: - Сергей, это Рылеев. Откройте, пожалуйста. Трубецкой открывает дверь и дожидается, пока поэт появится на этаже. Тот взлетает наверх за долю секунды и еще с середины лестницы улыбается Сергею: - Спасибо, а то в прошлый раз мне открыли внизу, в этот раз незамеченным попасть не удалось. - Забыли что-то? - кивая, интересуется Трубецкой. - Нет, - Рылеев в пару шагов пролетает лестничную клетку. - Я решил, что все-таки не по-человечески как-то. Вы тут один, еще и болеете. Так что вот! Трубецкой опускает глаза картонную коробку с эмблемой пекарни, протянутую ему Кондратием. - Пирожные, - поясняет поэт в ответ на сложное лицо Трубецкого. От него веет вдохновением, почти таким же, как на том видео митинга, Сергею остается только слегка пожать плечами: - Кондратий, вам чай или кофе?