Всего одна ночь

У Лин красивая улыбка. В такую улыбку можно запросто влюбиться — стоит ей засмеяться, и прохожие заинтересованно оборачиваются, засматриваются на её светящееся лицо. Ей ничего не стоит улыбаться им, потому что она относится ко всем одинаково-дружелюбно и умеет расположить к себе практически кого угодно. У Лин чёрные, густые и переливающиеся на свету волосы, едва касающиеся субтильных плеч. Она не низкая и не высокая — идеальный средний рост, всего на четыре-пять сантиметров ниже. По-лисьи прищуренные глаза, тонкие черты: нос, губы, длинная шея. Стройные ноги и мелодичный голос. Лин, в общем целом, красивая девушка. В ней сложно отыскать изъяны, даже если как следует постараться. Они знакомятся предельно банально. Новая сотрудница, общая ночная смена, обоюдные шутки и перебрасывание возмущениями насчёт ублюдка-босса. С ней легко: с первого же разговора Гуань Шань удивляется, насколько она комфортная, потому что не лезет к нему в душу, как делают большинство тех, с кем он говорит. Лин же держит здоровую дистанцию и не заставляет открываться больше, чем хочется — потом она признается, что сразу почувствовала, что на Гуань Шаня нельзя давить. «Таких, как ты, можно только гладить, в постоянном ожидании, что тебе откусят палец» — безобидно посмеиваясь, скажет ему Лин. В каком-то роде, она гладила его, как гладят выброшенных на улицу изголодавшихся котов; молча присоединялась к нему по дороге домой, оставляла ему бургеры, купленные на перерыве в соседней фаст-фудной. Давала ему послушать один из своих наушников в курилке: классические рок-баллады, как ни странно, пришлись ему по вкусу. Однажды Лин просто появилась и решила быть поблизости. А Гуань Шань не стал возражать. Ведь даже такие, как он, рано или поздно, устают от одиночества. Что в этом плохого, подумал Гуань Шань. Подумал, что, наверное, она ему нравится. И этого оказалось достаточно. У него по-прежнему были проблемы с доверием и привязанностью, но если не так много париться, то могло бы получиться. Что-то по-человечески адекватное в его проклятой, неадекватной жизни. Так что он пробует с Лин. И, вроде бы, выходит неплохо. Примерно как у всех людей. Свидания, прогулки, общение и секс. Это предсказуемо и понятно. Настолько стандартно, что он сам не до конца понимает, как подобное могло с ним произойти. — Ах ты рыжий чёрт, скрывал от нас такую красотку! Цзянь И восторженно ведёт ладонью по светлым, выцветшим добела за лето волосам. Скалится как волк, белозубый и большой; Гуань Шань кряхтит от того, с какой отдачей он прикладывается между его лопаток. — Мы всего пару месяцев встречаемся, — отвечает скупо, уставившись в экран. Чжань Чжэнси, активно перебирающий по кликающим кнопкам джойстика, поджимает нижнюю губу, уходя от атаки. — Если бы ты не сказал, я бы и не догадался, что у тебя кто-то появился, — он отвлекается, чтобы взглянуть на Гуань Шаня, и в этот момент мельтешащие руки словно существуют отдельно от него, — то есть, ты выглядишь так же, как всегда. Цзянь продолжает вертеть его телефон в руках, будто фотография в нём могла как-то измениться от этих махинаций. — С ума сойти! Не ожидал от тебя чего-то, ну, знаешь… — нормального. — И как оно? А? — заискивающе тыкает его бок локтем, и Гуань Шань ворчит «отвали», пытаясь отбиться от бойца Чжаня. — Да пойдёт. Что тут ещё скажешь. — Рыжий, чтоб тебя, ты, конечно, феноменально многословен, но давай-ка кончай с этим и выкладывай мне все подробности своей внезапно восставшей из склепа личной жизни. Желательно, в красках. Сиси, ты слышал? У него появилась девушка, а говнюк и словом не обмолвился! — Ты только сильно не перевозбуждайся. — Ну, я обмолвился сейчас, так что завались уже. Предсказуемо, Чжань побеждает. Гуань Шань с досадой откидывает джойстик на пол, пока тот распрямляет плечи и с наслаждением потягивается. Неправдоподобно накаченный ниндзя валяется на земле растерзанной тушей, прямиком под мигающей надписью GAME OVER. Гуань Шань вытягивает ноги и достаёт ступнями до столика с экраном. В этом доме так мало пространства. Как можно жить вдвоём в такой крошечной квартире? Ещё более странным было то, как безупречно в ней всё умещалось — миниатюрный диван с декоративными подушками, ровно на двоих; полки с учебниками и комиксами, забитые так, что ничего не выпирало, но и не оставляло ни единой свободной ячейки. Это место его выталкивало каждый раз, когда он приходил, хотя им нравилось зависать здесь вместе по выходным. И всё равно оно как бы ненароком предупреждало его на ушко: не мешайся. Им и без тебя замечательно живётся. В своём обособленном, уединённом, счастливом мирке. В каком-то смысле, Гуань Шань завидовал тому, что между ними было. — Наш маленький ворчун-социофоб вырос и нашёл девчонку! Прорыв двадцать первого века, — Цзянь возбуждённо виснет на спине Чжаня, и тот едва успевает его удержать, чтобы не свалиться. — Да, когда Хэ Тянь узнает, он стопроцентно… Гуань Шань закатывает глаза, нехотя выслушивая этот безудержный поток речи. Поэтому он и не планировал трепаться о Лин. Что-то в жизни просто должно существовать не пересекаясь — так было проще. Так не будет никаких лишних вопросов. И не придётся ни перед кем объясняться и выслушивать раздражающие утешения, если в какой-то момент всё пойдёт не так. Он нахмуривается, зацепившись за одно слово. За одно имя, мелькнувшее в наборе звуков, как сверкнувший маячок. Потирает заднюю часть шеи, защипывая кожу пальцами. — Что ты сказал? — Хэ Тянь, — Цзянь И подпирает щёку, смерив его скучающим взглядом, а потом его рот округляется. — Погоди, ты не в курсе? Гуань Шань настороженно оглядывается на Чжаня Чжэнси. Друг флегматично кивает ему. — Хэ Тянь завтра возвращается домой. Всего на секунду что-то внутри даёт перебой. Ошибается, спотыкается. Он промаргивается. Переживает это. — Странно. Мы были уверены, что ты первым узнаешь. Гуань Шань не знал. Гуань Шань ничего не знал. И на это, если задуматься, были свои причины. Наверное, он не знал, потому что настолько погрузился в рутину и внезапные отношения, прилетевшие в него как снежный ком, что перестал замечать и слышать всё остальное вокруг себя. Наверное, потому что так тщательно избегал этой темы, как самой болезненной и острой занозы, которая, несмотря ни на что, продолжала впиваться глубже и глубже, но вытащить было бы ещё больнее, чем не обращать внимания. Наверное, потому что он сменил свой старый номер и переехал, год назад. Поэтому он не знал. — Он, кстати, предложил нам всем встретиться. Ты же пойдёшь, я надеюсь? — Цзянь И категорично уставляется на него. Гуань Шань растерянно качает головой, ковыряя царапинку возле ногтя. Лоб начинает неметь от напряжения. Все возможные мысли вдруг выветрились, испарились куда-то, оставив немую пустоту. — Я не… — Мо Гуань-блядский-Шань, не испытывай моё терпение. — Пойдёт он, успокойся. Это же Хэ Тянь, — Чжань Чжэнси расслабленно ведёт плечом и поднимается, чтобы принести попить. — Мы с ним столько не виделись. Три года и четыре месяца, если быть точнее. Должно быть, они и не заметили, как пролетело время. Гуань Шаню вдруг хочется выйти и продышаться. Или с разбегу вбежать в окно и полететь, в неизвестность. Куда-нибудь, куда-то деться. Отсюда. Его ладони намокают; он обтирает их о жёсткую джинсу на бедре. Цзянь И предупреждающе сужает глаза — но Гуань Шань уже этого не видит. Он лишь произносит бесполезное, безликое: — Куда? — Моя ставка на то, что он поведёт нас в бар к брату. Они, вроде как, теперь хорошо ладят, — Чжэнси возвращается с кухни, открывая бутылку с холодным чаем. Цзянь И шлёпает его по ноге. — Стебёшься? Мы идём к старине Ху Фэну! Возражения не принимаются! Возьмём пива, поедим лапшички, как в старые добрые… — Мы туда почти каждую неделю ходим. — Так это мы, а это он. Спорим, что этот придурок дьявольски соскучился по его фирменной курице в кляре! Гуань Шань теряет нить разговора. Теряется в резонирующем эхе: завтра. И не имеет ни малейшего понятия, что ему делать. Кажется, будто его выбросили в море и заставили выплывать. А он не умел плавать. х [Лин, 19:26]: Уже на месте? [Вы, 19:27]: нет ещё. скоро приду [Лин, 19:27]: Опаздываешь? Смотри, а то слопают все креветки без тебя) [Вы, 19:28]: похер. Ху Фэн всё равно их вечно переваривает Курит уже вторую. Горечь табака дерёт горло, но, каким-то образом, отчасти, с ней становится легче. В метрах десяти из метро вываливается толпа людей, торопливо семенящих домой. Кто-то останавливается, составляя ему молчаливую компанию, кто-то чуть не задевает плечом, пытаясь успеть на зелёный. [Лин, 19:31]: Нам стоит сходить туда вместе. Ты, кажется, говорил, что это он поделился с тобой рецептом тех отпадных отбивных? [Лин, 19:31]: Отдохни сегодня как следует <3 а я пока буду тихо завидовать, бегать между столиками и терпеть сальные шуточки Чжоу [Лин, 19:32]: Я, кстати, соскучилась Гуань Шань ненавидел переписки. Они напоминали о чём-то далёком и солёно-сладком. О летних закатах и выжидающей тишине собственной комнаты. Но сейчас непринуждённая болтовня с Лин его скорее успокаивала. С ней можно было меньше думать. Забыться ненадолго, оттянуть время в ползущих без остановки сообщениях. Он не сказал бы, что был в неё влюблён. Но она была хорошей. Правда, хорошей. Адекватная девчонка, которую Гуань Шань, в отличие от большинства других, мог выносить рядом. И ведь дело было даже не в других, а в нём самом — в том, насколько одичалым он был. Насколько мало по-настоящему понимал в близости. Как правило, близость у него случалась либо больная, либо перекрученная в нечто невыносимое, но такое притягательное, что это выламывало его до основания. Оба варианта мало чем походили на норму. Возможно, она была слишком хорошей для такого, как он. [Вы, 19:35]: без проблем. можем сходить, если хочешь. я свожу тебя [Вы, 19:35]: скоро увидимся Этим вечером ветер холодный и лезет под воротник — стоять на одном месте дольше пяти минут, как ни старайся, не получалось. Гуань Шань мерзливо поджимает подбородок к ключицам, вкручивает окурок в сетку пепельницы над урной и ищет глазами нужный переход. Дорога в забегаловку знакомая, выученная годами до мелочей. Скоро на повороте появится набережная, выглядывающая из-за ряда деревьев. Магазинчик с цветами напротив, большие мусорные контейнеры за углом, в переулке. Сколько лет они ходили по ней, вдвоём, втроём или вчетвером — в зависимости от временного промежутка. В школе это были послеобеденные часы, просиженные за порцией рамена и газировки, на фоне баек хозяина о своих невероятных приключениях по молодости. Кондиционер постоянно барахлил, и они прижимались друг к другу вспотевшими плечами, переглядываясь и обмениваясь подколами. Гуань Шань помнит последний день, когда они собрались здесь в полном составе: столик на улице, запах гриля, и то, как его кроссовок весь вечер стучал носком о чужой. После этого всё поменялось слишком стремительно. Сегодня в заведении шумно и душно: уже с порога его обдаёт паром жарящегося мяса и стоящим внутри гулом. Цзянь И замечает его первее всех, задирая стеклянное горлышко купленного по дороге пива над головами посетителей. Их стол находится в противоположном конце небольшого зала. Гуань Шань поднимает ладонь ему в ответ. — А вот и наш рыжий бродяга! — уже определённо поддатый Цзянь чуть не проливает жидкость на свою бежевую толстовку. — Мы без тебя тут начали, ты же не против? Несколько голов оборачиваются на его бодрый возглас. Гуань Шань с трудом протискивается между туловищами сидящих посетителей, поедающих лапшу и карри, мимолётно здоровается с шефом за стойкой. Знакомая широкая спина возникает перед ним большим чёрным пятном, и он неосознанно притормаживает у соседнего стола, тут же практически силой одёрнув себя: уходить уже поздно. — Как будто тебя волнует его мнение, засранец, — с насмешкой произносит Хэ Тянь, поворачиваясь назад, и что-то в его тёмных глазах на мгновение тускнеет и становится матовым. — Привет. Гуань Шань крепко держит вдох в груди. Проскальзывает взором по столешнице: пара «хейникенов» с пеной на дне, начатая тарелка кисло-сладкой свинины с размазанным по ней соусом, округлый воротник тонкого свитера, свисающее со спинки предплечье. Палочки на краю миски с лапшой. — Привет, — бормочет куда-то вниз, стаскивает куртку, и в лёгких спирает. Когда падаешь на спину или когда тебя со всей дури впечатывают в каменную глыбу — так примерно это ощущается. Почти что больно. Единственный свободный стул стоит между Хэ Тянем и Цзянем И, со стороны прохода в уборную. Гуань Шань садится не глядя, каждый миг кожей чувствуя, как за ним наблюдают. Тихо, неотрывно, пытаясь угадать следующее движение. Он до тошноты боится повернуться влево и посмотреть в ответ — и одновременно это оказывается самым навязчивым и одержимым желанием, как только он берёт в руки затёртую папку меню. Оно сверлит его мозги, стучит в висках: посмотри. От чего ты, мать твою, прячешься теперь. Ты уже пришёл. И он уже здесь. Здесь. Хэ Тянь даже не думает избегать его взгляда или притворяться, что не ждал его появления. Когда Гуань Шань поднимает глаза, первое, что попадает в поле зрения — это его рот, улыбающийся в точности так же, как он запомнил. Вторым попадают сизые радужки с разлитыми в центре зрачками, от которых глотку разом сковывает. Хэ Тянь сидит, развернувшись к его части стола. Его порция курицы съедена на треть, бутылка опустела всего на глоток или два. Он выглядит непривычно, будто перед Гуань Шанем сидит какая-то обновлённая, апгрейднутая версия того старшеклассника, с которым он провёл много дней и много ночей. Этот Хэ Тянь — повзрослевший и спокойный. Невозможно прочитать, что творится в его голове. Возможно, поэтому Гуань Шань вздрагивает, когда он наклоняется вперёд. — Гвоздики, — дотягивается до его уха одним плавным жестом, невесомо трогает его, — ты всё ещё носишь. На мочке остаётся горячий след от касания. Гуань Шань быстро стирает его и двигается ближе к столу, принимаясь скрупулёзно изучать перечень закусок. — Не выбрасывать же. х По большей части — и это ни для кого не становится потрясением — говорит Цзянь И. Иногда его вдохновлённый эмоциональный монолог прерывается остротами от Хэ Тяня, на которые тот реагирует чересчур бурно и громко, распугивая других посетителей. Иногда Чжань Чжэнси разбавляет атмосферу фактами и воспоминаниями, о которых все, кроме него, почему-то забыли. Гуань Шань, в основном, молчит. Еда исчезает со стола быстрее, чем её готовят. Общение становится более развязным в соотношении с выпитым алкоголем. Они говорят о средних классах — своих безмозглых выходках, безумных ситуациях, безрассудных решениях. Об исчезновении Цзяня И, о Шэ Ли. И немного — о том, где был Хэ Тянь. Словно ничего и не изменилось. Такой же смех и такие же истории. И Гуань Шань так же чувствует, как ему хочется уйти и постоять где-нибудь в уголке, не отсвечивая, но теперь это чувство становится очень выраженным. Потому что теперь он словно балансирует на тонком канате. — Я скоро приду, — проговаривает быстрее, чем встаёт. Хватает с крючка свою куртку и, не дождавшись ответной реакции, направляется к заднему выходу. Губы нервозно сжимают бумажный фильтр. Это поспешное, ставшее привычным действие заземляет его. Возвращает в реальность. Прохлада снаружи мурашками пробегает по рёбрам и шее. Он вдыхает отрезвляющий воздух, присаживается на ледяную ступень возле запасного выхода. Шум улицы доносится где-то в отдалении, невнятная смесь из голосов, равномерного топота и фоновой музыки. Гуань Шань всасывает дым, прикрывая веки. Первая затяжка всегда приносит облегчение. Плевать, что у него разыграется нехилый мандраж после того, как он потушит бычок. Так хотя бы на время. — И с каких это пор ты начал курить? Не слышал, что это вредит здоровью? Хэ Тянь выходит из-за угла неожиданно, с хитро-довольным выражением попался, вынуждая Гуань Шаня невольно сжаться. Тот хмурит брови, со всей силы выдавливая из себя недовольство. Смотрит в асфальт, графитовый и поблескивающий от падающего света фонаря возле лестницы. Так, как если бы он был самой интересной штукой на свете. — Я же не тупой. Хэ Тянь равняется с ним: асфальт шуршит под лаконичными кожаными ботинками, возникшими перед глазами. Вовсе не обязательно было вставать так близко. Гуань Шань глубоко затягивается и лёгкие стискивает дымом. Он спокоен. — Дай зажигалку. — У тебя своя есть. — А может, я твою хочу, — еле слышная ухмылка. Косит снизу-вверх, пытливо. Цыкает языком. Вздыхает. Дёргает язычок молнии на кармане и небрежно роется внутри, выуживая ярко-красный брусок; подбрасывает, чтобы не прикасаться. Зажигалка ловко ложится в свернувшийся кулак. Стреляющий щелчок над макушкой и характерный тихий треск. Взмах длинного пальто задевает его рукав, когда Хэ Тянь опускается рядом. — Цзянь И рассказал мне, что у тебя появилась девушка, — говорит куда-то в пространство, чуть ли не безразлично. Гуань Шань мог бы поверить. — Вроде того. Близко. Треск, вдох, продолжительный выдох. — Как её зовут? — Хай Лин. — Покажешь? — Нет. Локти упираются друг в дружку через одежду. Его присутствие — самая осознанная вещь в сознании Гуань Шаня прямо сейчас. Если бы он сидел на электрическом стуле, а не на бетоне, разницы бы не было никакой. Нарочно же, бесится Гуань Шань про себя. Спрашивает о Лин. Сидит, прижавшись, и курит, то и дело косясь на него, испытывая на прочность. Словно издевается над ним, подначивает во всём признаться. Вскрыть эту рану, расчесать её посильнее. Залить всё кровью, не оставив чистого пятнышка. Наказать его за собственные проёбы. «Где же ты был», долбит по черепу Гуань Шаня в тот же самый момент. «Где тебя носило». — Почему вернулся? — всё же вырывается из него. Это единственное, о чём он правда хочет спросить. Не почему уехал, а почему здесь. Какого хрена именно теперь, именно в этом месяце, в этом году. Почему не принесло раньше. Где был, пока ломало напополам, выворачивало от тоски и ожидания, таскало по барам и улицам, потерянного и разбитого. И чего он хотел от него после всего этого? Чего ещё он ожидал? — А что, — Хэ Тянь внимательно рассматривает его профиль; отзывается язвительно, вопросом на вопрос, — я тебе мешаю? Гуань Шань кривится, как будто промазали кулаком по скуле. Смотрит, наконец, на него. Сейчас это безопасно; сейчас он начинает злиться. — Разве ты не для этого укатил заграницу? Чтобы начать заново? Что там насчёт американской мечты и прочей хуйни? — Это была необходимость, а не мечта, Гуань Шань. — Да? — щерится, показывает клыки, и снова отворачивается на безжизненную темень переулка. — А было очень похоже. Решает, что пора заканчивать. Вскакивает, вжимает дотлевающий фильтр в кирпичную кладку. Этому красивому и до пизды сдержанному лицу срочно необходима терапия в виде кровавого месива. Чтобы встряхнулся уже и прекратил строить из себя невозмутимого подонка. Чтобы ударил следом, до хруста в костяшках, вдавил в лопатками стену, а после… Гуань Шань не бьёт. Заносит ногу на ступень, заносит на другую. За спиной раздаётся почти разочарованное: — Уже уходишь? Утягивает его назад. Перекинуть взгляд за плечо и задержаться. — Парочка кретинов-неразлучников нас потеряет и устроит панику, если продолжим тут торчать. Всё-таки, они так долго тебя ждали, — глухо усмехается Гуань Шань, хотя ему совсем не смешно, и разворачивается к двери. х Хэ Тянь предлагает отвезти их по домам. Цзянь И визжит как (очень пьяный) ребёнок, прыгая вокруг его обсидианового доджа. «Ты серьёзно сядешь за руль? Тебе, типа, вообще насрать на лишение прав и ПДД?» — возмущается Гуань Шань; а он лишь подбрасывает звенящие в воздухе ключи, ухмыльнувшись: «У меня расширенные полномочия». Половину пути музыку из системы перекрикивают боевые вопли и непопадающее в ноты горланистое пение, от которого Гуань Шань жмурится и затыкает уши пальцами, а Хэ Тянь косится в зеркало заднего вида, откровенно забавляясь и умоляя Цзяня не блевать в его шикарном кожаном салоне. Гуань Шань убеждает себя, что садится вперёд только из-за риска оказаться в его нетрезвых объятиях. Потом им приходится выйти, чтобы помочь Чжаню вытащить упирающегося Цзяня наружу, когда они доезжают до их дома, рискуя разбудить всех соседей. Как только они, попрощавшись, садятся обратно вдвоём, и машина трогается, Гуань Шань достаёт телефон, уставляясь в него. Прижимается плечом к изгибу двери и съезжает ниже по креслу. Тщетно надеется стать невидимкой. [Лин, 21:13]: Как там дела? Веселишься? [Вы, 22:05]: мы закончили. еду домой [Лин, 22:07]: Уже? А я думала, ты пропадёшь с радара до утра с; — Ну и сколько вы уже вместе? Гуань Шань ёжится от нарочито-вежливого вопроса. Так и сквозит презрением. Его можно пощупать. — Какая тебе разница, — ответ звучит жалко и неуверенно. Всё вдруг становится чрезвычайно очевидным. Шорох дороги под шинами. Рука Хэ Тяня на руле, изредка виляющая то вправо, то влево. То, как от него пахнет одеколоном. Его низкий журчащий голос. Рассерженный, наигранный. Гуань Шань прикусывает язык во рту и следит за тем, как погасает экран. Лин… не заслуживает всего этого. Не заслуживает того, что все его мысли сейчас занимает вовсе не она. — Всё в порядке. Честно, — Хэ Тянь блуждает взглядом по горящему цветными огнями проспекту, в поисках чего-то. — В конце концов, мы ничего друг другу не обещали. Я не собираюсь тебя осуждать, если ты думаешь об этом. — Мне похуй, — выходит резко. Потому что это неправда. И они оба это понимают. Потому что не может быть правдой, сколько бы он ни повторял это, как пароль, который никогда не совпадал. Хэ Тянь откидывается затылком на спинку сидения. Устало вздыхает, пробегает пальцами по чёлке, отбрасывая её с глаз — и Гуань Шань краем глаза обнаруживает эту уязвимость, оставляющую глубокий отпечаток. Ту, которую он показывал так редко раньше, но Гуань Шань уже её видел. Узнавал. — Знаешь, а я всё время представлял, как прилечу обратно. То, как мы снова встретимся. Пытался представить, каким будет выражение на твоём лице. Будешь ли ты плакать или радоваться. Что ты мне скажешь, — закусывает нижнюю губу, изламывает брови в болезненной гримасе. И контроль держать больше не получается. — Было так тупо надеяться на то, что… всё будет иначе. Я понимаю, что на самом деле ты не сделал ничего плохого. Ты решил жить дальше, как и должен был… — Хэ Тянь… — Но я, блядь, так взбешён. Так, нахуй, взбешён, что хочу на всей скорости въебаться в ближайший столб, — Гуань Шань сжимает челюсти, вцепившись ногтями в край кресла, потому что они разгоняются, и он горько посмеивается сам над собой, нажимая пальцами на переносицу и снижая скорость. — Не бойся. Я не стану этого делать. Просто… очень хочется. Гуань Шань ждёт, пока стук в висках утихомирится. Только теперь замечает, как трясётся левая нога, истерично долбит пяткой о коврик. Не прекращая. И сколько он так сидел? Пальцы сцепляются в замок, впиваются друг в друга до обеления. Он замученно выдыхает и яростно шипит. — Какой же ты уёбок. Долбоёб последний. Молчание. Стучит лбом о стекло, трясёт ногой. Трясётся весь, колотит так, будто его швырнули голым в лютую метель. Сердце пускает кровь, отчаянно желая выжить. — На всём свете. Нет, во всей ёбаной Вселенной. Во всех существующих, нахуй, мирах. Ты самый конченый мудак за всю историю Китая. Без шуток. Нахуя ты вообще обратно припёрся. — Ого. Неплохо, — нервно фыркает Хэ Тянь, замедляясь на светофоре, — ты всегда умеешь успокоить меня как никто другой. Гуань Шань качает головой и чертыхается сквозь зубы. Исподлобья смотрит на плывущие, растекающиеся под ресницами вывески и витрины. Да, он не ошибся. Ни на йоту, ни на секунду. Он ничего ему не должен. Он поступил так, как было нужно, чтобы не зарыть себя с потрохами в этом дерьме, но тогда почему. Почему в горле так режет, почему так подмывает отпиздить себя по почкам? Глаза щиплет, предательски застилает. Гуань Шань кусает губу и до упора отворачивает шею к окну. А ведь ему просто хотелось всё наладить. Когда же он мог так проебаться. Тёплая ладонь незаметно опускается на его дёрганную ногу. Он не сразу понимает, как от этого перестаёт дрожать. Коленка замирает под её весом, и всё остальное тело тоже. Гуань Шань весь застывает, как мраморная статуя. А затем — он отмирает, выдыхает, неровно, сглатывает сухость во рту. Затем тепло ладони передаётся сквозь ткань, молниеносно разносится по сосудам как заражение и начинает выжигать изнутри. Гуань Шань не убирает её. Гуань Шань ничего не произносит. Гуань Шань сидит, вжавшись в кресло, и пытливо пялится в ночной мрак за стеклом, зажимая рот у запястья, зарываясь кончиком носа под рукав куртки. Делает глубокий вдох, пока рука Хэ Тяня сжимает его бедро над коленной чашечкой и медленно поднимается выше. И его пришибает. Мышцы потряхивает, подбитые током. По наитию, накрывает ладонь, затем вновь замирает, сомневаясь. И надавливает сверху, прижимая к себе. Светофор загорается зелёным. Рука на руле уходит в сторону, направляя машину на поворот с проспекта и меняя маршрут. х Выдержки хватает ровно до лифта: как только дверь закрывается, Хэ Тянь шагает навстречу, пересекает кабину и прижимает его к ближайшей зеркальной стене. Где-то на отшибе сознания Гуань Шаня появляется и меркнет мысль: их могут увидеть. В лифте наверняка была камера. В таких зданиях всегда есть камеры. Подумав об этом, он перестаёт думать вообще — потому что Хэ Тянь подаётся к нему и надавливает фалангами на рот, открывая его для себя. В другое время это бы имело значение, огромное, самое весомое значение. В другое — точно имело бы. Сейчас Гуань Шань обхватывает его лицо, подтягивается выше, кусает его губы. Чувствуя эту необходимую тяжесть в груди, когда забывает вдохнуть. Единственное, что важно — чтобы Хэ Тянь не прекращал. Целовать его, сжимать пальцами его поясницу, втирать его в стену, напирая собой. И если прекратит, то мир схлопнется. Мир обязательно рассыплется в труху. Протолкнувшийся язык ловит его, гладит по нёбу, водит по кромке зубов — везде, докуда может достать. Делает поцелуй влажным, спутанным. Хэ Тянь скатывается ото рта к подбородку, от подбородка к челюсти; оттягивает кожу под ней и прикусывает покрасневшую мочку: серьга тихо клацает, затянутая губами. И не должно быть так. С ним не должно быть так правильно. Правильно — когда он хочет сжечь себя заживо и ненавидеть себя до смерти, а не хочет, чтобы это, чем бы оно ни было, никогда не заканчивалось. Гуань Шань поспешно хватает воздух, сдавив в горле рвущийся из него звук, и в эту секунду лифт останавливается. Он расфокусировано открывает глаза, чувствуя слабое головокружение. Сталкивается с чернильными, бесконечными зрачками. Хэ Тянь смотрит на него абсолютно отсутствующе. И Гуань Шаню не нужно проверять, чтобы знать наверняка: он и сам выглядит не лучше. Быстрый, заплетающийся путь до знакомой двери. Поиск ключей, загнанное частое дыхание. Целых шестьдесят секунд растягиваются в мучительную пытку. В квартире Хэ Тяня непроглядно темно. Зрение не сразу различает очертания предметов после яркого коридорного света. В темноте всё чувствуется острее; поцелуй, прерванный в лифте, возвращается к Гуань Шаню иначе — больше не спешащий и не взвинченный. Тягучий, накатывающий, как волны, которые подхватывают его и несут за горизонт, подальше от берега. В переднем кармане джинсов раздаётся резкая трель, выдёргивающая его назад на землю. Он заторможено поднимает веки, встречаясь с таким же ошалелым взглядом. Хэ Тянь неохотно отрывается от него и сдержанно выдыхает носом, упираясь лбом в лоб. — Выключи, — приказывает ему. Требует. Продышавшись, Гуань Шань, на мгновение, мешкает. Пальцы не добираются до кармана на какую-то пару сантиметров. Нерешительно зависают над ним. А Хэ Тянь ждёт. Надавливает, едва ощутимо, но ждёт. Гуань Шань нашаривает телефон, сжимает его в руке. Какая-то его часть всё ещё безнадёжно надеется устоять. Но она оказывается настолько ничтожной, что лучше бы вовсе не существовала. Кнопка беззвучного с тихим щелчком переключается на красный. Кое-что не изменилось: с Хэ Тянем его мозги по-прежнему отказывались соображать. В нём было что-то неизвестное, какая-то непонятная хрень, напрочь вышибающая из него здравомыслие. И эта хрень действовала не на него одного — Хэ Тяню доставалось тоже. Его тоже уносило, и так происходило постоянно, каждый грёбаный раз. И даже время ничего не исправило. Расстёгнутая куртка летит под ноги вместе с пальто. Колено протискивается между ног и плотно упирается в пах. Гуань Шань ахает, ухватившись за тёмные волосы на загривке; перекатывает в зубах кожу возле ворота — она немного солёная и пахнущая парфюмом — и Хэ Тянь шикает, вжимая его в себя. Шёпот с трудом различимый за оглушительно стучащим пульсом: — Идём в ванную, — и приходится снова вынырнуть, отстраниться, когда его берут за запястье и тянут за собой. Гуань Шаня можно вести куда угодно. Сейчас он похож на тряпичную куклу, у которой есть только одна потребность. Хэ Тянь включает только тусклую лампу на шкафчике. Поворачивается, укладывая ладонь на его плечо, возле ключиц. Гладит большим пальцем по ямке, вверх — и смотрит. Гуань Шань машинально проводит языком по нижней губе, делает шаг к нему, но он его тормозит. Рука спускается к краям кофты; поднимает, и он послушно даёт Хэ Тяню задрать её, вылезая из рукавов. Вторая присоединяется уже на джинсах: пальцы ловко вынимают пуговицу из петли, дёргают молнию, тут же пробираясь под неё. Хэ Тянь продолжает смотреть. Сверлит его обдолбанным взглядом, в то время как Гуань Шань чуть ли не давится вдохом, хватаясь за его предплечье. Только дышит громче носом, несколько раз подвигав раскрытой ладонью, полностью огладив твёрдый член. После этого отпускает и цепляет шлёвки джинсов, одним взмахом стаскивая их на пол. Оставшись обнажённым, Гуань Шань остаётся наблюдать за тем, как раздевается он сам, как торопливо снимает свитер и брюки с бельём. Наблюдать, как перед ним открывается всё больше тела — рельеф бицепсов, напрягающийся пресс, косые мышцы, сходящие к тазу. Хэ Тяню нравится то, что он разглядывает его. Нравится видеть, как его скулы трогает румянец, когда Гуань Шань замечает, как он возбуждён — и откровенно пялится на него самого. От всего этого Гуань Шаню хочется зажмуриться. Он подходит к нему; сокращает это расстояние, где всё становится невозможно стыдным. Хэ Тянь с готовностью встречает его, подталкивая к душу. Находиться в этой квартире снова было странно. В прошлый раз он заходил сюда несколько лет назад, когда всё было по-другому. Мыл руки в умывальнике напротив, перед тем, как пойти готовить очередной ужин — разница была в том, что деньги Гуань Шань тогда уже не брал. Теперь они оба старше. Будто он случайно на что-то нажал и перенёсся в другое измерение, где Хэ Тянь вылизывал его губы, включая воду, и Гуань Шань его не отталкивал, а обнимал сильнее, чувствуя бьющие и стекающие по коже капли. Здесь Гуань Шань не обманывал себя — разрешал себе толкнуться в ласкающую ладонь и опустить свою собственную к члену, повторяя движения в ритм. Здесь Хэ Тянь не молчит; с придыханием стонет, прижимаясь ртом к его щеке, жмурит глаза от удовольствия. Гуань Шань никогда ещё не видел его настолько отпустившим себя. От осознания этого у него подгибались колени. Можно было привыкнуть к нему, контролирующему и управляющему, жаждущему отобрать у тебя всё, что тебе принадлежит — но этот Хэ Тянь был пока ещё непривычным. Новым. В какой-то момент он словно просыпается. Отстраняет его руку от своего паха, разворачивает Гуань Шаня к стенке душа и прижимает грудью к не успевшему нагреться кафелю. Гуань Шань прислоняется лицом к гладкой прохладной поверхности. Дышит ртом, ловя им сгущающийся пар. С трепетным ожиданием слушает возню за спиной, и после приглушённого хлопка чувствует скользкие пальцы на своём копчике. Дёргает бёдрами, невольно уходит от касания — но Хэ Тянь удерживает их, настойчиво налегает на спину своим весом. Держит его на положенном месте. Первый палец долго водит вверх-вниз между ягодиц, прежде чем надавить и проникнуть внутрь. Гуань Шань сцепляет зубы, привыкая. Зажатый между стеной и горячим телом, как в тисках; давление — изнутри и снаружи — выбивает из него последнюю возможность убежать, если бы он даже захотел. Последнюю возможность передумать. Словно бы говоря, что у него больше нет никаких других альтернатив. Ничего для него больше, кроме этого. Совсем близко — задыхающееся шипение Хэ Тяня в ухо, губы, щекочущие хрящик, то и дело задевающие пирсинг: — С ней у тебя так же? С ней ты такой же, как со мной? Ядовито. Лихорадочно. Ничего не может поделать, ни с разрывающей его злостью, ни с затапливающей его похотью. Гуань Шань прикусывает кончик языка, резко отвернувшись, и предупреждающе рычит сквозь воду. — Замолчи. Прижатый к нему Хэ Тянь то ли смеётся, то ли рычит тоже. Продолжает разрабатывать его — интенсивно, не прекращая — и, царапнув, вводит второй, сразу по костяшки. До крика сводит с ума — и до крика калечит. — Я трахну тебя лучше, чем она, — прикладывается лбом к затылку; мазком целует выпирающий позвонок, и обещания остаются на мокрой коже, — ты знаешь, что я лучше… — Замолчи, Хэ Тянь, — цедит Гуань Шань и понимает, как дрожь надорвано проступает в голосе. — Завали ебало. Поясница гнётся сама, подаваясь на пальцы; когда они сгибаются, внутри становится жарко, и он всхлипывает, выгнув лопатки и ударившись о кафель. А в уголках глаз дико жжёт. Поймав его реакцию, Хэ Тянь массирует найденную точку и сдавливает его подбородок, требовательно разворачивая на себя. Гуань Шань захлёбывается, стараясь дышать ровнее. Блядство. Слёзы сбегают кривыми дорожками, невидимые за текущей водой. Он проглатывает застрявший в глотке камень, грубо целует в ответ, когда Хэ Тянь лижет его губы, и хмурится, наконец-то оформив в слова то, что не мог сформулировать годами. — Ни с кем не может быть так, как с тобой, придурок. х Его будит осеннее солнце, проливающее в панорамные окна косые лучи, недостаточно яркие для того, чтобы разбудить его раньше. Гуань Шань садится на кровати, охая от прострелившей тупой боли. Подносит к глазам наручные часы, валяющиеся на тумбочке. 10:35. Сонно оглядывается на соседнюю подушку. Хэ Тянь спит крепко, лёжа на животе: его дыхание ровное и бесшумное, безмятежное лицо неподвижно. Чёрная прямая прядь падает на бровь и длинные ресницы, чуть колышется от мерных вздохов. Такой красивый. Можно было бы остаться и уснуть снова, рядом с ним. Посмотреть, как он проснётся, и позавтракать вдвоём. Сделать вид, что они делали так сотни раз. Но не сегодня. Он выдыхает, потирая саднящие, покрасневшие глаза. Прокручивает прошлую ночь, проигрывает её отдельными кадрами в голове, поднимающими в низу живота остаточные обжигающие всполохи. Кажется, он плакал большую часть их секса. Сначала от грусти и стыда, потом от того, насколько было хорошо. Потом всё вместе. Хэ Тянь решил сделать вид, что не заметил. Гуань Шань осторожно встаёт, переложив руку, лежащую поперёк своей талии, на простыню, и ковыляет в ванную в поисках одежды. Нарочно не смотрит в зеркальное отражение над умывальником, с трудом натягивая на себя джинсы и местами промокшую кофту. Шмыгает носом, доставая телефон. Зарядка почти села. В уведомлениях висят пять сообщений от Лин, которая, скорее всего, потеряла его вчера, потому что он так и не ответил. Гуань Шань догадывается, что, несмотря на это, она на него не разозлилась. И от этого ему становится на двести процентов гаже. Одевается, бегло ополаскивает лицо. Выходит из ванной и, не издавая ни звука, прокрадывается в прихожую. Накидывает куртку, проверяет ключи и бумажник, хлопнув ладонями по одежде. Оборачивается на кровать напоследок — убедиться, что не проснулся, и просто, чтобы взглянуть ещё раз — и открывает входную дверь. Снаружи собираются облака: ещё светлые, но густеющие и постепенно заволакивающие небо. Контакт Лин висит на экране с минуту, пока он держит телефон, беспокойно жуя не подожжённую сигарету губами. В итоге так и не поджигает, кидает сломавшуюся палочку обратно в пачку; набирает звонок, быстро, чтобы не передумать. Прижимается ухом к динамику. До ответа на линии проходят восемь долгих гудков. — Эй. Да. Прости, что пропал вчера, — свой голос звучит незнакомо, как-то надломанно. Сипло. Гуань Шань пинает бордюр носком ботинка, чувствуя накатывающий ком. — Мы можем сегодня пересечься? Мне… нужно кое о чём с тобой поговорить.