Боевая ничья

Алекс Тёрнер, может и был всецело, безоговорочно прав, когда завещал соглашаться на ничью, но это мужик просто никогда не имел никаких дел с Петром Хазиным. Спорить и ругаться в щепки ему, впрочем, тоже с ним же не приходилось, а то запел бы он явно по-другому. Это нормальные люди, с неотсохшим инстинктом самосохранения и трезвым критическим мышлением вообще лишний раз стараются не зацепляться языками с московским майором — ну этого бешенного в жопу вообще! А Игоря, вот, не уберёг жестокий боженька. Согласиться с Петей на нейтралитет — это не паритетное решение, это позорная капитуляция в заведомо проигранном еще до начала, бою, а у Игоря всегда были проблемы с покорной уступчивостью. Неумение достойно проигрывать, тоже здорово поднасрало еще в сопливом щенячестве, а теперь и вовсе мутировало до каких-то ужасающих, аварийных масштабов, когда он по собственной неосторожности впутался, намертво вплелся в Хазина, с его-то, порой и вовсе невывозимым, лавиноопасным характером и неспособностью в обоюдомирный консенсус. К этому только и успевай спичку раздора подносить — разгоралось мгновенно. Да у обоих так-то запал был слишком короткий, а пороха — хоть жопой жуй. Вот и рвануло в очередной раз: грандиозно, масштабно, и зачем оно вообще было нужно? Он сейчас даже и не вспомнит уже, из-за чего конкретно они накануне устроили очередной срач — ерунда какая-то, ей-богу. Не дожали даже до топ десяти косяков в их извечном хит-параде беспробудно-тупых концепций. Но если уж покатилось снежным, смежным, нихрена не нежным комом взаимных претензий с горы обоюдных, тщательно и любовно скопленных обид, то тут даже спасателей вызывать бесполезно — пиздец, катастрофа века, выживших не будет. Вот и вчера...сорвались: Петя, как всегда, с поводка, а Игорь, хлопнув дверью — в белесую питерскую ночь. И не сбежал — запоздало торгуется сам с собой Гром, — совершил временное стратегическое отступление, с целью самоспасительной передислокации и предоставления политического убежища жертвам домашнего абьюза и ментовского беспредела — до кучи, в уже хорошо знакомом, милым сердцу общем изоляторе временного содержания, в родном отделении полиции. Остыть как следует и отоспаться сейчас по разным углам — самый безопасный, безболезненный вариант для их отношений. А то переубивают же друг друга в этой бестолковой, тупиковой войне столкновений характеров и вечного взаимнонесогласия. Что было бы крайне лишним, конечно. Игорь, так-то, любит этого взрывоопасного дурака. Гром, если уж совсем по-честному, даже и не злится на Хазина. Ну да, намутили совместно какую-то шляпу, проорались друг на друга до сорванных глоток и дружно выпилившихся нервных клеток, получили взаимные путевки в такие генитальные дали, что даже неловко. Но да серьезно, как же это всё, на самом деле, несерьезно! Вот когда Петя замолчит, когда в их квартире поселиться неуютным, третьим-лишним жителем незаинтересованное безучастие, когда у Игоря перестанет всё внутри искрить — от бешенства и перед глазами, во время внеочередной словесной драки, тогда он поймет — всё. Выгорели, выстыли. Разлюбили. Азарта — по нулям. А где у обоих нет азарта увлеченно ругаться, там и для страсти, а затем и для любви уже места нет, и не будет. В их случае — почти стопроцентная вероятность. Что поделать, если скандалы — их основной радикал? Так что, всё у них, по последним данным, зашибись. Иначе давно бы уже безвозмутимо разбежались. Что не делает, впрочем, сам процесс конфликта хоть сколько-нибудь приятнее. Как и менее глупым. Потому что, обычно то бывает даже не бурей в стакане, а апокалипсисом в наперстке! А пока у Игоря железно разбегаются разве что мысли в собственной голове. Внутри, по ощущениям — словно постъядерный след от минувшей грызни: так же обледенело, пусто и заруиненно. Датчики самобичевания лютуют, доза излучения депрессивных настроений — превышает допустимую норму, осадки в виде радиоактивной вспыльчивости — прилагаются. Или, например, как после грандиозной попойки на четвертом десятке: это в сладкие шестнадцать можно безусильно пить всё, что горит, курить все, что дымит, а на утро — огурцом. А вот после тридцати такие фокусы уже не канают. Даром, что они теперь оба в тотальной завязке. Петя же уже, почитай, год, как совсем чистый после долгих каникул в рехабе, а симулировать кайф невзаимозаменяемым бухлом тот отказался сам, мол, по лайту — лишь алкоголь переводить, да и просто лишний раз провоцировать не с руки; и Игорю как-то совестно при нем в одно рыло пиво сосать после особенно муторных, ломовых смен да с Федором Ивановичем французский наградной коньяк дегустировать — тоже. Ну и ладно, ну и не проблема. Грому так-то не в напряг синхронизировать свои рутинно-бытовые ритмы и привычки с петиными. Если только изредка, вот прям как сейчас, накатить под состояние души — прямо просится и зовется. Он ведь тоже нихрена не двужильный. По-га-но! Настроения не прибавляет и тот факт, что вот сейчас нужно будет как-то продрать глаза, а потом и подняться с узкой скамьи, на регулярной основе заменяющую ему постель, и вернуться домой, где Хазин продолжит наматывать игоревы нервы на мотовило собственной искривленной логики. Ну, тут ничего принципиально нового, ладно. В конце концов, его собственный (окей, к черту эвфемизмы) — побег, тоже не делает ему чести, так что, оба хороши. Участок, в такую одичалую рань, уже вовсю гудит растревоженным осиным гнездом, как ему и положено. И пока самые в жопу ужаленные не догадались добраться до его скорбного обиталова, валить отсюда надо, вот что. И как можно скорее. Проще сказать чем провернуть, ага. Гром решает сделать пробную, робкую попытку осмотреться, и...ну да. Блеск вообще! Вчера было как-то не до придирчивого выбора соседства, тут бы не двинуться ненароком процессором от головокружительных впечатлений, подаренных его склочным любовником, куда уж ему было до разглядывания местного маргинального паноптикума. А посмотреть-то есть на что: в соседней камере откисает парочка похмельных молодчиков, мальчишка с испачканными краской пальцами — вандал-вандалом, тебе хоть восемнадцать-то есть, крошка? какой-то страшно взъебанный, зашуганный интеллигент с впечатляющим прожектором под глазом. И шлюхи. А-а! Блять, конечно, вот только этого и не хватало! Но, по крайней мере, это объясняет, почему он оказался укрыт совершенно вульгарной леопардовой шубой. Видимо, ночью Игорь выглядел достаточно несчастным, чтобы одна из задержанных проституток пожертвовала ему со своего плеча этот анималистичный ужас; а он благополучно проимел этот момент в своей памяти. То есть, это вот настолько он жалкий в чужих глазах, да? К тому же, приглядевшись получше, Игорь понимает, что то и не девица вовсе была, а какой-то встрепанный, очень худой парень. Ну, что ж...не осуждайте девушку за член, как говорится. И почему вот это — его жизнь, боже? Только вот, кажется, начиная с этой секунды, это — наименьшая из его проблем. То, что в какой-то момент все идет немного не так, Игорь понимает не сразу, да только, это внезапное и безусловное затишье обрушивается на отдел в одном-единственном случае (за исключением явления персоны начальства). Он отсюда чувствует эту атмосферу тяжеловесного, нервного напряжения и вибрирующего в воздухе ощущения грядущего пиздеца. Ну, сново-здорово, орлы! Появление Хазина в отделе уголовного розыска, это всегда событие: бессмысленные и беспощадные понты, крики, угрозы, чужая жажда смертоубийства; ссущиеся от страха стажеры, попеременно краснеюще-бледнеющие от злости старлеи, лопнувшие аневризмы начальствующих чинов. Театрализованный интерактивный армагеддон в трех действиях, без антракта и шанса остаться незамеченным и с недобитой нервной системой. Полная иммерсивность — по-хазински. Классическая, в общем, картина: кровь, кишки, распидорасило. Игоря одолевает то ли какая-то субъективная, предвзятая гордость, то ли сочувствие к чужому горю, то ли подспудное желание выйти в окно. Потому что это всё — его Петенька. Его королева драмы. Успеть свернуть кровь всему штату своим поганым характером еще до обеда и даже не вспотеть — такой талант у мужика, ну что ты будешь делать! И было бы просто замечательно, если б это стихийное бедствие, устроив, походя, очередной анальный хазават коллегам Грома, миновало этот хрупкий остов изолятора, но кого вообще Игорь тут пытается обмануть? Отдел наркоконтроля находится в противоположном крыле, и Хазину тут — в угрозыске — без него сегодня делать просто нечего, а это значит, что Игорь вляпался. Он так сильно вляпался, господи! Слишком четкое, трезвомысленное осознание: этот демон явился сюда исключительно по его душу. Игорь даже раздуплиться как следует не успевает, когда в обезьянник, с видом приглашенной звезды, вплывает Петя Хазин. Еще и напевает, зараза: — А мой парень непростой — он сидит уж год шестой, - на секунду он пробуксовывает рассеянным взглядом по всей плененной разнокалиберной шатии, пока бесы в его мазутных глазах безошибочно, натасканно, не находят свою единственную жертву. — А, жив еще, Курилка. Ну красавец какой, ты глянь на него, Костян! Вот только Цветкова тут и недостает для полноты абсурда ситуации. Первое честное желание — притвориться, что никакого Игоря здесь нет, да и не было никогда. Только ведь поздно уже, он обнаружен и взят на прицел. Игорь морщится, и под чужим метко-расстрельным взглядом, поспешно скидывает с себя блядскую, во всех отношениях, шубу, и возвращает собственнику: затаенной угрозой и тщательно сдерживаемой, пока еще даже какой-то деликатной почти, агрессией, от Пети пышет так доходчиво, что пронимает даже невпечатлительного, непрошибаемого на намеки, Грома. — Ну что, арестант, хорошо выспался? Комфортно тебе тут отдыхается? Если где-то и существуют правильные ответы на подобные вопросы, то Игорю этот персональный мануал по выживанию на игровом поле неверных решений, забыли выдать еще на старте этих отношений. Недокомплект, товарищ майор, выкручивайтесь теперь, как хотите. И, сдается ему, папа еще тогда что-то такое знал, когда пытался научить его думать. Сейчас бы очень пригодилось, спасибо большое. Вместо априорного словесного фиаско он пока предпочитает безопасно, молча разглядывать Петю исподлобья: от выглаженно-глянцевой непогрешимости за эту ночь, будто бы, не остается и следа. Весь он какой-то расшатанный, нестабильный, раздражительный больше обычного, рубашка вон навыпуск. И вот это — совсем уже опасная грань. Петя сколько угодно может говорить, что ему плевать, и вообще он в коленно-локтевую позицию ставил чужое суждение о себе, но даже в самые аховые дни, его наружная броня всегда — демонстративно — в ресурсном состоянии. А тут — смотрите-ка! Нехило же тебя так протащило, родной. Наверняка же не спал совсем, да? Ногой дергает — курить уже хочет, и Игорю, пусть и немного совестно за подобные мысли, а внутри все-равно разливается едким теплом осознание, что тот, ради него, поступился своими обязательными утренними несвятыми ритуалами и рванул сюда, чуть свет. Не то чтобы это облегчит ему дальнейшую участь, конечно, и скорее наоборот. Потому что сейчас Петя, всё равно, что тлеющие угли. До пожара — одно неловкое колебание ветра; одно неповоротливо-лишнее слово. И Игорь уже предчувствует, что сгорит заживо в этом огне. — Чё-то моя милиция совсем себя не бережет, смотрю. Объясниться не хочешь? - и без тонального перехода, — Я, вообще-то, волновался, Игорь. Слишком нервно-пороховая, стервозная интонация для простого волнения. Грома не провести: под аккуратным оттиском рачительной заботы, он четко видит эту пузырящуюся, нефильтрованную ярость. Игорь, поддаваясь атмосфере, и сам начинает потихоньку накаляться. Привычно так, заодно, в складчину. Но, не будут же они прямо тут скандалить. Не будут же...правда, да? А потом он вспоминает с кем имеет дело, и...ну, это были очень смелые мечты, Игорёк. И сам дурак, конечно — загнал себя в угол, буквально; отлично выбрал место, ничего не скажешь: и не ливнуть отсюда никуда, и зрителей полон зал. Как удачно! Петя же знает прекрасно, что Игорь ненавидит выяснять отношения при посторонних, и до последнего будет отмалчиваться, как партизан. Так что прижать ему хвост здесь — проще простого. А значит, горя он точно сегодня хапнет. Безвариантно. Хазин притаскивает откуда-то стул и слишком показушно, медленно седлает его, развернув спинкой вперед, широко расставляя при этом свои ноги. Ох, да ради всего святого! Ну серьезно? Сразу с козырей пошел, значит? А случайные бедолаги-свидетели тебе чем виноваты, родной? Игорь ставит собственные погоны на то, что весь этот эмоциональный терроризм — не более, чем малодушная, топорная месть и провокация. Разводняк! И дальше будет только хуже. Знает же, прекрасно знает, как влияет на Игоря и не может не сыграть на его слабостях. Беспощадная сука, стерва, в восхищении думает Гром. И прутья решетки еще этой между ними — теперь уже не очень понятно: то ли Игоря сдерживают, то ли Петю тормозят. Последнего, исключительно физически, потому что остальные тормоза-то там изначально не были предусмотрены заводскими настройками. В конце концов, то, что Хазин решил устроить ему публичную интервенцию, никак не противоречит потребности в обычном, низменном удовольствии от чужого неподконтрольно-жадного взгляда и неуместного, до нехорошей степени, почти рефлекторного, в бессознанке, возбуждения на дерзновенные выходки. Какой-то искаженный, вывихнутый эффект подвесного моста у них тут вытанцовывается, в самом деле. Тупой, сука, мюзикл! Игорь предпринимает отчаянную попытку в зачине загасить зарождающийся беспредел. А то невозможно же. И если для этого придется принять чужие правила игры, то, что ж. Ладно. — Товарищ майор, может того...в допросную там, как полагается? Тут люди, все-таки, неудобно. Хазин запрокидывает голову и громко смеется. В смехе — ни грамма веселья. — Неудобно, Игореш, это когда соседские дети на тебя похожи, - Петя нехорошо прищуривается, и тут же, не отходя от кассы, с улыбкой головореза, ласково продолжает свой расстрельный перфоманс, свои блядские — блядские же! — голодные игры: — И я что-то не понял, дядь, тебя чем эта локация не устраивает? По-моему, спать среди этого блядюшника тебе вполне нормально, нет? Ты, что ли, стесняешься своих новых друзей? И это после совместно проведенной ночи-то? А, впрочем, о чем это я? Ты ведь и нас стесняешься. — Петь... — Заткнулся! Я вот сейчас скажу, а ты меня послушаешь. Могли бы еще вчера все обсудить, между прочим, но кое-кто тут — несговорчивое трухло. Так что, не обессудь, дядя. Хазин наклоняется чуть вперед и демонстрирует Грому свою раскрытую ладонь. На которой, блин, лежат ключи от изолятора! Изолятора, в котором так опрометчиво застрял Игорь! Ключи, на которые Петя не имеет полномочий даже смотреть, не то что в руках держать. Ха-а! Вот так, значит, да? Сговорились? Предательство знает твоё имя, Костик, так и знай! Да уж...в такой заднице ему бывать еще не приходилось. Лучше бы откатал еще одну плевельную миссию по спасению мира, ей-богу. Очередной озверевший шизоид-пироман? Как нехер делать! Дайте два! И если Игорь в самом начале, по наивняку, еще надеялся на мирные переговоры, то он просчитался. Петя явно настроен откатать всю программу этого скандального шоу. Господи, да когда хоть было иначе-то? Все управление для Пети — сцена, и он на ней — примадонна. Парадокс в том, что это и яро бесит Игоря в нем, и, одновременно, безбожно влечет. И тут то ли плакать, а то ли дрочить. Задачка со звездочкой для конченых мальчиков. Засада в том, что Гром прекрасно знает предмет этого разговора, и до настоящего момента, как он считает, весьма недурно лавировал на встречном движении чужого конфронтационного напора. Только вот, как оно обычно и бывает с Хазиным, лишь вопрос времени, когда Игорь не справился бы с управлением этой несущейся в пизду ненадежной, шаткой самообманки, и разбился о неотвратимость жестокой бескомпромиссности. И вот он здесь, блять. Парень в леопардовой шубе, кажется, проникается неироничным сочувствием, Игорь хорошо видит это со своего места. Что, знакомая песня, мужик? А ты как справляешься? Гром почему-то уверен, что там в анамнезе похожая безбашенная беда. Не бывает такой одноприродной солидарности в тех, кто не прошел тот же замороченный Крестный путь. Игорь вытирает вмиг повлажневшие ладони о плотный деним на своих бедрах и готовиться к собственной социальной казни. Ну, стреляй уже, что ли, товарищ майор. Все едино — у него уже вышка, а ожидание хуже смерти. Даже метафорической. — Я, Гром, многое могу тебе простить, да всё, практически. И ту хуйню с Пчелкиной, ее ссаными компроматами и твоим попустительством — ну было же, было, че ты! И твой безмозговый комплекс героя, особенно там, где он нахрен не всрался. Допустим, смирился уже, что преждевременно поседею из-за твоих выходок, окей. Да даже то, что ты, отчего-то, решил, будто я какая-то твоя постыдная тайна, - он на мгновение задумывается, оттарабанив кончиками пальцев по ребрам стула тревожный наигрыш, и, кажется, от собственных мыслей сатанеет, в момент, только сильнее. — А, впрочем, нет, хуй тебе! Вот к этой теме мы с тобой еще обязательно вернемся, тут ведь одно из другого, все-таки, вытекает. Но вот Теть Лену обижать — это ты прямо зря. Втащить бы тебе, по-хорошему, за такое. Вот это доброе утро, конечно. Нет, погодите, что? У Игоря пасьянс не сходится. Когда это он тетю Лену вообще обижал? Петро, ты ёбу дал? Да Игорь скорее собственный картуз сожрет, чем навредит своей, считай, второй матери. Нет, он просто, блин, не сращивает, что тут происходит. — Ты Теть Лене что в прошлую среду сказал? Ну давай, говоритель ртом, отвечай. Поделись историей с классом. Игорь натуживает неповоротливые голосовые связки, те напрягаются, как стальные судовые тросы, и приходится тратить недюжинную силу на то, чтобы не начать в ту же секунду оборонительно огрызаться и оспаривать свою причастность, а вместо этого, как взрослому, уравновешенному (ха-ха) человеку, выдать то, что у него тут беспощадно выпытывают. Поэтому-то на выходе и получается какой-то металлический, коррозийный лязг, а не голос. А нарочитое, еле сдерживаемое спокойствие, вот-вот закипит и убежит за борта. Горшочек, не вари, а. — Ты че несешь-то, Петя? Ничего я ей не делал, окстись. Причем тут Теть Лена вообще? Мы же, это...не о том вообще начинали, ну. — Да самая прямая связь, Игорь. Она у меня вчера, знаешь, что спросила? Не расстались ли мы с тобой, случаем. Вот это я удивился, конечно, мне-то никто не анонсировал о таких приколах. А потом выяснилось, что она, мол, в шутку поинтересовалась у тебя, когда стоит ждать приглос на свадьбу. А ты ей что ответил, еблан? «Я не в отношениях». Пиздабол! Игорь чувствует, как его одномоментно, противовольно, ошпаривает неловкостью. Ну что началось-то, опять? Еще и из угла Леопардового Принта раздается осуждающее прищелкивание языком. А, понял; он, видимо, больше не в фаворе у местной фауны. Еще и этот отчитывает его, как маленького. Сука, да я вам что, удобненькая мишень для метания дротиков-унижений? Че вы все против меня-то. Но что более скверно, чем критиканство каких-то пятнистых фриков со взглядом блудливого кота, и петин гундёж, так то, что тетя Лена, кажется, всё про них знает. А Игорь, кажется, опять облажался. Потому что, если знает она, то дядя Федя — тем более в курсе. Попадо-о-ос! — Вот я и думаю: это ты у меня такой дурачок, или...а-ну-пошел-нахер-отсюда! Игорь сначала бестолково охреневает, а когда мозг синхронизирует последнюю фразу с картинкой перед глазами, охреневает еще больше: чья-то любопытная морда протиснулась за решетку, отделяющую изолятор от остального участка, и, напоровшись на вздрюченный игорев вид и одичалый хазинский взгляд, удовлетворенно кивнув чему-то своему, скрылась обратно. Ха-а-а! Нет, ну совсем страх потеряли, уроды! Игорь прямо глазами души своей видит, как с каждой секундой увеличивается кучка купюр на столе у Цветкова, который запустил очередной тотализатор по душу Грома. Букмекерская контора, а не полиция Петербурга, блять. Петя закатывает глаза так выразительно и вздыхает так задолбанно, а вместе с тем по-фатальному смиренно, что Скорбные Тайны Розария могут отсосать в свой убогой несостоятельности. — Злоебучий же балаган! Но, короче. Я вот о чем, Игорь...ты делаешь из своих близких дураков, это ты понимаешь? Не наигрался еще в это свое самоотрицание, нет? Три года, Гром. Три гребанных года! Да наши отношения уже могут в садик пойти, а ты до сих пор от родных своих меня прячешь, как малолетка — папины сигареты. И все бы ничего, но если ты, по-прежнему, считаешь, что никто ничего о нас не знает, то у меня для тебя новости, блять! - Петя взвинченно, наэлектризованно подрывается со стула и, как ангел возмездия, нацеливает артиллерию своего обличительного гнева на фигуру угнетенной невинности за прутьями клетки. Игорь только и может, что мужественно сносить все это его погромное словоблудие, и прочие невербальные пощечины — хреново, но пока справляется: сломлен, но не убит. Узник совести, ни дать, ни взять. — Тоже мне, секрет Полишинеля! - продолжает кипятиться Хазин, — А какого черта мы тогда трахались прошлой весной на диване у Юли, если ни она, ни Дима не должны были быть посвящены в эту тайну следствия? А уж с Прокопенко — вообще анекдот! Напомни мне, родное сердце, когда ты в последний раз, возил кого-нибудь к ним на дачу чинить забор, жарить шашлык и задорно париться в баньке, где звукоизоляция, кстати, очень сильно так себе? Это вот ты-то, образца трехгодичной давности, который — ходячий мем про одинокого волка. Да дольше всех не знал о том, что мы с тобой встречаемся — лишь ты сам, Гром. Остальные давно сложили два наименьших простых числа, и небо, внезапно, не рухнуло, приколись?! Ах, такой ты простой, конечно. Игоря лихорадит от этой выкрученной бесхитрощены, в которой то ли он сам дурак дураком, то ли — без то ли. Его тут сейчас пытаются неизящно продавить и взять на понт, но правда в том, что Гром и без него все прекрасно знает, понятно? Просто есть нюансы. Петя Хазин — это же не только общие горячие (горящие) ночи и одуревшие, неуёмные поцелуи в слепой зоне архива, аморально-адреалиновые задержания на совместных операциях, дурацкие шутки про стояк и оглушительные эмоциональные замесы, которые, в тайне друг от друга, они так любят. Петя Хазин — это еще и вечный, верный страх за его жизнь, и, ну да, блин — их-на-двоих секрет. В лихой стране живут, все-таки, да и в органах служат. Игорь на этой беспощадной государственной машине намотал нехилый пробег, он знает, о чем говорит. А этот теперь приходит, и внаглую поднимает ему тут ил со дна. И из них двоих, конечно, именно Хазин на все деньги имеет плохую репутацию. Где имеет — это про неистовую еблю с любыми существующими правилами, ценностями и общественными порядками, и раздаванием за щеку — чужому, неправильному, мнению. И ведь вообще в ус не дует, паршивец. А еще мент, прости господи. Но Петя достаточно отбитый, а еще статусный, чтобы никто ему не выговаривал за пидорство: неиллюзорная возможность получить в щебетало (и невозможность поквитаться из-за фамильных бонусов), здорово осаждала пыл сплетников. Это Игорю приходится сдерживать и тормозить себя, чтобы не выписывать каждый раз всем любителям почесать языками направление в травмпункт, а еще, просто. Ну. Это ведь только их двоих касается, нет? Не умеет он во все эти новомодные выходы из шкафа, красивые парные фоточки в инстаграме и другую всевозможную остросоциальную демонстрацию. Правда, с другой стороны, Петя никогда от него ничего такого и не требовал. Обижался, конечно, где-то глубоко внутри своей лощеной, породистой скорлупы, когда Игорь шарахался от него, особенно в самом начале, как от чумного — в присутствии коллег и случайных прохожих. Но, вероятно, это все-равно никого не обмануло должным образом. Раз уж все прямо знают, оказывается! И Грома ведь, не столько чужое мнение парит (хотя, не без этого совсем уж, ладно), сколько то, что именно из-за него — Игоря — этим кто-то неминуемо воспользуется Пете во вред. И вот это — действительно лажовый, самый худший расклад. Он же просто не сможет потерять его и не потечь колпаком себе и окружающим во зло. А второго Разумовского этому городу не надо. Ну, черт знает, может быть, и есть ощутимый толк в том, чтобы объясниться хотя бы со своими. Половину успеха в этом деле-то ему явно обеспечивает собственная внимательность, что около нуля где-то в пределах приборной погрешности. Как выяснилось. Но с тетей Леной, в самом деле, нехорошо вышло. Перед друзьями тоже как-то западло теперь просто напарников разыгрывать. Это же и коллеги, получается, давно догадались, да? Какое же дерьмо! И как можно было не замечать? Что-то загнался он совсем, дал маху и затупил без пропорций, сам себе законопатил наглухо смотровое стекло, и еще что-то контролировать пытался. Оказалось, вслепую шел по приборам, и все-равно проебался на ровной поверхности. Игорь обещает себе обдумать этот момент в более подходящих для рефлексии условиях. Ну, не перестроит он себя по щелчку пальцев, вот хоть убей, но примерный вектор движения — понятен. А там, можно будет и к Прокопенко на поклон. А на сегодня полномочия, пожалуй, всё. — Ладно, Петь, понял я, хорош уже меня песочить, а. Ну, сходим завтра к Теть Лене на обед, по-нормальному там...как пойдет. Давай, отпирай камеру, я замахался тут сидеть. — Ну, а где я не прав-то? - интонация у Пети выполасканная, серая совсем. Того и гляди на разрыв пойдет. Игорю в этот момент до мурашек хочется скрутить его в ручной мягкий обхват, чтобы не транжирил себя больше так экспансивно. — А ты думаешь я не замахался, с твоими загонами? Тебе, почему-то, кажется, что на себе все траблы тянуть — это правильно. Всё сам вечно, да? Дай уже и мне позаботиться о тебе, болван. Поверь мне, всем похуй с кем ты спишь, Игорь. А если и не всем, то почему не похуй — тебе? И немного подумав: — А если ты об этих переживаешь... - небрежный, какой-то акцентированно-барственный кивок, как залетный привет из прошлой жизни; и насмешливый взгляд на соседнюю камеру, — ...так я всегда могу организовать им вояж на семеру, чтоб не пиздели. В вещдоках еще много стаффа не нашедшего свои карманы. Андестенд? Отличный способ решать проблемы. План надежный, блять, как швейцарские часы! А прошлые ошибки, похоже, кое-кого вообще ничему не учат. — Попробуй только! Не хватило тебе головокружительных впечатлений от прошлого около летального экспириенса? Петя, ну твою-ж мать. — Вот нет в тебе ни романтики, ни духа авантюризма, Гром. Уйду от тебя к пожарному! — Нужен ты там больно. Игорь не стал упоминать, что если Петя только сунется на территорию доктора Третьякова, тот его не только анально прозондирует за такие шуточки, но еще и натравит своего невменяемого, отожравшегося на дармовых казенных харчах, ёбнутого ежа. Две сатаны с иголками, и ведь нашли же как-то друг друга, а. Хазин, наконец, расщедривается на пусть и усталую, но настоящую улыбку, а не эти свои оскалы зловредного алабая, где больше нервного, чем по-настоящему злого, но перепсиховать заставляет — за будь здоров. Психопатина ты моя, с затаенной нежностью думает Гром, пока тот отмыкает ключом замок на двери изолятора. Соскучился по нему; как же он успел истосковаться, оказывается, за время этой стыдной, невразумительной, взбалмошной расстыковки. Игорь не может не реагировать на любого Петю, но вот такого — упаханного собственным эмоциональным концертом, хочется беззатейно обнимать и примирительно гладить по шерсти: ну всё, всё уже, родной, кончилось. Только вот с Хазиным, периодически заканчивается разве что сам Игорь, а все остальное — только начало. И это, пожалуй, отличные новости. Он прячет Петю в кольце своих рук, как и хотел, как только вышагивает наружу из застенок, а тот и не сопротивляется, растекается по нему талой восковой субстанцией: лепи из меня что хочешь, товарищ майор. Он и лепит, (хотя больше, все-таки, лапает), пока не упирается бедром в чужую выпирающую твердость. О, как. Да неужели?... — Это ты так рад меня видеть, Петро? — Попустись, дядь, это табельное. Давай уже домой, а, спать хочу — пиздец. Если сейчас по пути еще и в пробку встанем, то я просто, нахрен, сорвусь. Игорь кивает. Так себе прогнозы для перспектив любого толка, а в случае петиного бэкграунда — тем более. Он бросает, походя, взгляд на оставшихся в обезьяннике людей и, конечно же, этот — в леопарде — смотрит прямо на Игоря и дарит ему напоследок совершенно невозможную, сучью ухмылку. Вот же-ж! И где-то он уже подобное, точно, видел. Ах, ну да. Действительно. У дежурного Игорь получает назад и рассовывает по карманам весь скудный скарб: ключи от квартиры и свою архаичную звонилку. Пропущенных вызовов на экране — какое-то не слишком адекватное, тревожное, количество. Будь он подростком при схожих обстоятельствах, уже бы получил воспитательного леща за такое от папы, который волновался. Игорь делает стратегически-неверную ошибку, когда поднимает глаза на Петю, который хищно следит за его действиями. В темных, цыганских глазах его — обвинительный приговор и триумфальное превосходство над севшим в калошу бедолагой. Наслаждаешься моими муками совести, ага? А есть в вашем заведении возможность расплатиться натурой за причиненный ущерб? Гром, не обращая внимания на шумный зал участка, с легким предвкушением представляет, как позже будет приносить свои глубочайшие извинения, но Петя, вдруг, всё портит: — А, кстати. Можешь меня поздравить, потому что сегодня я сорвал приличный куш. Игорю, определенно, решительно, не нравится, как это звучит. Вот прямо, очень сильно не нравится, Гром собственной битой шкурой ощущает готовящуюся засаду. И ему бы не повторять проебов Пандоры и не заглядывать в клятый ящик, сулящий ему новые проблемы. Но да когда это его вообще останавливало? — В каком смысле? — В прямом, блин. Я поставил самую крупную купюру на то, что сегодня я тебя, наконец, дожму по теме твоего закомплексованного самонеприятия и...что? Ну и чего ты так на меня смотришь, Игореш? Дело-то и так, считай, решенное было. А Костян может засунуть в жопу свой скептицизм. Он мне и без этого косарь торчал. Нет, знаете, что? В пизду эту боевую ничью! — Хазин, господи! Ну почему ты такой? Зачем...ну зачем я вообще с тобой связался? Где только была моя голова? — У меня между ног! - моментально, нехорошо заводясь, рявкает Хазин в аккуратное окно внезапного и очень несвоевременного затишья в отделе. Цветков, в лучших традициях оскорбленной матроны, хватается за сердце. Вот же клоун-ебанашка! И, спасибо конечно — если до этого еще оставались те, кто был не посвящен в их постельные приключения, то теперь-то точно таковых не осталось. И все начинается сначала, потому что Петя всегда будет лезть в бутылку, а Игорь — на стенку от его архинелепых, вздорных закидонов; дурить и ошибаться сам, шумно, бесновато мириться, и расхлебывать последствия их скандальных куражей — до следующего витка буйного беспокоя. Виват, старое доброе ультранасилие! Но, в конце концов, из совместно наломанных дров можно сколотить себе добротное укрытие от особенно сильных эмотивных штормов, или, если уж совсем припечет — славный, комфортный гроб, потому что Хазин рано или поздно-таки подведет его к самому краю. Но, главное же — будет рядом. Игорь это точно знает. За это его и любит.