Тот, кто ближе

Восемь недель Джон провел в крошечной комнате реабилитационного центра, регулярно посещая психолога, согласно заключению медицинской комиссии. Это было обязательным условием его освобождения, и к концу седьмого сеанса он со смертельной тоской думал, что по сравнению с этим, десять лет тюремного заключения могли бы быть неплохой альтернативой. От участливого, все понимающего взгляда тошнило, как от морской качки. Поиски корней его агрессии, сопровождавшиеся копанием в событиях детства и юности, ничего, кроме глухой досады, не вызывало. Как объяснить человеку, что желание пристрелить подонка происходит не столько от детской ревности к матери или от гипотетических домогательств отца, сколько от неспособности вынести отчаянье от осознания невозможности адекватного наказания аморального и бесчеловечного преступления. Когда знаешь, что решения из разряда «военные издержки» принимаются гораздо легче, чем из категории банальной человеческой справедливости… На третьей встрече Джон сдался. Он соглашался со всеми доводами и рекомендациями. Говорил именно то, что от него хотели услышать, даже завел свой блог в сети, чтобы доверительно рассказать читателям, что за дерьмо его беспокоит. Доверие… Как может относиться к нему человек, доверивший свою жизнь и получивший за это пулю в спину? И как это объяснить другим? И стоит ли объяснять? Единственное, что полезного для себя вынес Джон Уотсон из бесед с психологом, так это то, что его лицензия никогда не будет восстановлена, пока у него не пройдет тремор левой руки, полученный якобы вследствие психологической травмы, а травма не пройдет, пока Джон не отпустит от себя воспоминаний о войне. Отпустить Джон не мог, поскольку и не собирался их особо задерживать. Война его не беспокоила, не снилась и даже вспоминалась все реже. А вот рука тряслась и болела постоянно, хотя как врач, пусть и бывший, Уотсон знал, что его ранение давно зажило и не беспокоило вплоть до случая с Атертоном. Время от времени он занимался поисками недорогого жилья, но все, что он мог бы себе позволить, так это старые развалюхи на юго-западе, где скопились этнические сообщества, в основном с ближнего востока. Безработица, преступность, наркомания и проституция. Добро пожаловать в Лондон! Пора было всерьез искать работу… Пересчитав все свои активы, Джон с горечью сделал вывод, что особенного выбора у него и нет. Все, чему он научился за эти годы, так это лечить, воевать, ну, пожалуй, еще и неплохо водить. Оставив профессию таксиста на крайний случай, он поразмышлял над первыми двумя. Конечно, была вероятность пойти куда-нибудь охранником. Но это было как-то… Да и особо внушительной комплекцией он не обладал… Отбросив надежду на медицинскую вакансию, оставалась возможность устроиться куда-нибудь простым лаборантом. Хотя бы на время, пока он будет сражаться за свою лицензию. Джон перебрал в уме все свои прошлые профессиональные и дружеские знакомства и выбрал наиболее реальное из последних. Молли Хупер. Хорошая приятельница по учебе в Бартсе. У них не было, как ни странно, романа. Молли была девушкой очень застенчивой и «правильной». Но ее целеустремленность, живость ума и безотказность в помощи сделало их хорошими друзьями. Общаться им было удивительно легко, когда стало окончательно понятно, что дальше посиделок в пабе и кофе с булочками дело не пойдет. И по окончании учебы именно Молли, а не Гарри или родители, провожала Джона на вокзале. И вот теперь, Джон, как к единственной соломинке, обращался к давней знакомой в чужом ему спустя столько лет городе. Молли откликнулась сразу, по-прежнему горячо и без лишних раздумий. Узнав, что Джон вернулся в Лондон, она сразу предложила встретиться. Они просидели в пабе до утра. Не вдаваясь особо в подробности, Джон поделился событиями прожитых лет, выслушал рассказ о том, как сложилась, а точнее не сложилась ее жизнь, и, опустив особо неприятные подробности, поинтересовался имеющимися вакансиями, не требующими специального диплома. Молли поняла все правильно, не стала расспрашивать о причинах и, разумеется, обещала помочь. Следующие полгода Джон проработал в лаборатории больницы University Hospital Lewisham. Госпиталь числился при университете и не являлся муниципальным, поэтому там не слишком щепетильно отнеслись к приостановленной лицензии, да и оплата была более чем скромной. Но Джон и так был благодарен. Теперь он снимал маленькую квартирку в чуть более чистом районе, подолгу трясся в «трубе» по дороге на работу и обратно, и максимально заполнял день, а зачастую и ночь, любыми подработками, что подворачивались. Время шло, ничего не менялось, дни слились в бесконечную серую массу, заполненную лишь звенящей пустотой и бессмысленной усталостью. И все чаще и чаще, натыкаясь взглядом на свой пистолет, Джону начинало казаться, что тот ему заговорщицки подмигивает… … Все изменилось, когда по дороге в подземку Джон услышал, как кто-то окликнул его по имени. Он немного опаздывал, и задержаться сейчас для него грозило опозданием. И все же он остановился и огляделся по сторонам. Невысокий, полноватый мужчина средних лет, близоруко щуря выцветшие серо-зеленые глаза, махал ему рукой и неловкой подпрыгивающей походкой спешил навстречу. Если бы незнакомец тут же не представился, Джон никогда бы не узнал своего близкого приятеля, с которым делили комнату в студенческом кампусе целых два года. Майк Стамфорд постарел, потолстел, обзавелся очками, при этом сохранив способность смущаться и краснеть как школьник. Джон с удивлением обнаружил, что все-таки рад его видеть, и они договорились встретиться вечером, когда у него закончится дежурство. Маленький ресторанчик, в котором его ждал Майк, был уютным и недорогим. Неожиданно вкусная паста с ветчиной пришлась очень кстати, а легкое красное вино подогрело воспоминания. Как оказалось, Майк за это время успел жениться, обзавестись детьми и преподавал на кафедре стоматологии в Бартсе, где они оба учились когда-то. Они говорили о каких-то общих знакомых, когда Майк, отчего-то сбивчиво и почти шепотом, предложил Джону работу… Джон был удивлен. Они давно не виделись, а Джон не слишком распространялся о своих проблемах. И самое главное, работа оказалась нелегальной. Это поражало больше всего, так как «Майк Стамфорд» и «нарушение закона» никак не вставали рядом в одном предложении ни при каких обстоятельствах. Ровно до того момента, пока не прозвучало одно очень знакомое имя… Себастьян Моран. Что могло связывать Майка и Себастьяна, какой долг отдавал старый однокурсник, выполняя эту необычную услугу, Джон старался не думать. Он был твердо уверен, что этот человек остался для него давно в прошлом, отрезанный палящим зноем, сухим, вездесущим песком, медным запахом крови и терпкой пороховой гарью. Но имя всплыло, а вместе с ним и воспоминания. Весь остаток вечера Джон рассеянно кивал, что-то говорил в ответ, а очнувшись, наконец, поздно ночью у себя дома, сидя на кровати, обнаружил в сжатых пальцах клочок бумажной салфетки с телефонным номером. Не понимая, для чего он это делает, Джон набрал коряво написанные цифры. Соединение произошло почти сразу же, словно на том конце только и ждали его звонка. Резкий, насмешливый голос, с такой знакомой хрипотцой, ударил как крупнокалиберная очередь. - Привет, Джонни! Как гражданская жизнь?.. … Прошел почти год, а Моран совсем не изменился. Такие же белесые соломенные волосы, непослушными прядками торчащие в стороны, бронзовый загар, намертво спекшийся с кожей, из-за чего светлые глаза на лице казались ледяными каплями. Губы привычно кривились в веселой ухмылке, и Джон не мог представить, что в этом мире могло бы заставить того перестать улыбаться. Контракт с армией Моран разорвал почти сразу же после истории с Джоном, послав свое командование подальше и вернувшись в Англию, где вскоре нашел свое призвание в рядах частной охраны крупного босса. Что-то в его словах заставило Джона думать, что вряд ли «частная охрана» подразумевала только «охрану», зная квалификацию Себастьяна, и то, каким тоном он произносил «босс». Перестав ходить вокруг да около, Моран предложил Джону контракт на выполнение разовых услуг из сферы хирургии и травматологии, что Джон перевел для себя как «штопку ран», полученных в ходе «деловых переговоров». По размеру предложенного вознаграждения он понял, что работодатель – крупный криминальный деятель. И Джону Уотсону предлагалась хорошо оплачиваемая работа в той же сфере. Еще год назад Джон послал бы Баса к черту. Не задумываясь. Возможно, даже не только словами. Но время, прожитое в вязком пыльном «ничто», надломило какой-то внутренний стержень, выкрасило грани черно-белого мира серыми полутонами. К тому же это был все тот же Себастьян. Бас, как звал его только Джон. Да, они были не только друзьями. Не только сослуживцами и однополчанами. Два непростых характера, попавших под каток обстоятельств, смогли что-то найти друг в друге и стать еще и любовниками. Именно Морану захотелось тогда доверять и довериться. И тот принял это с пониманием, без оговорок и заверений. С ним Джон позволил себе быть подчиненным, послушным, и именно Морану «сносило крышу», когда уже на пике оргазма, Джон шептал ему на ухо, растягивая гласные, «Бааас»… Сейчас Моран не предлагал возобновить отношения, и Джон был ему благодарен за это. Все изменилось, как изменился и он сам, перестав раз и навсегда быть «тем Джоном Уотсоном», а новый Джон ждал чего-то другого, нового, что пока еще не обрело своих очертаний… Себастьян сидел напротив него за столом маленькой квартирки Джона и упорно сверлил его яркими голубыми глазами, в которых плясали безумно-довольные черти. Потому что Бас УЖЕ ЗНАЛ. В этот вечер Джон ничего не ответил, но когда в его телефоне раздался первый звонок с заказом, он не сомневался ни минуты. Единственным и непреложным его условием стало то, что он ни под каким видом не должен знать, где, как и почему его «пациенты» заработали свои «неприятности». И самое главное – он требовал никогда не упоминать при нем имени его работодателя. … Спустя месяц, оставив работу в University Hospital Lewisham, Джон снял квартиру почти в центре, на улице Бейкер-Стрит, в доме с номером 221В…