Полимеризация

Нечаев проебался. Сильно. Пиздец как сильно. И, что самое обидное-то, сделать иначе он не мог, танцуя меж двух огней. Выбор-то есть, но что это за выбор такой? Либо Сеченов, потому что когда-то спас, либо Лариса, баба Зина, Петров и эта гребанная перчатка-компаньон, которые твердят, что происходит какая-то хуйня. И ведь не врут! Хуйня происходит. Но вот какая — никто ему, майору П-3, сообщать не собирался. Никто, понимаете? Ни единая душа! Обрывки данных, попытки перетянуть на свою сторону одеяло, обвинить другую сторону — это да, это пожалуйста, это сколько хотите! А вот сказать: «Серёг, так-то и так-то, такая хуйня здесь происходит» — это все советчики язык в жопу сразу затолкали. Но выбирать пришлось. И случилось в итоге то, что случилось. Вариантов, как избежать этого дерьма, у Нечаева не было. Не считать же за вариант идею снять эту блять-блядскую перчатку, как просила Элеонора, и отдаться грёбанному холодильнику? Хотя, с учётом обстоятельств, даже такая нелепая смерть казалась менее унизительной, чем то, что происходило сейчас ХРАЗ. Харитон, сука, Радеонович, блять. Хранитель знаний. Какие там, интересно, знания-то. В твоей-то нейрополимерной голове? Сергей был уверен, когда шел сюда — он всё делает правильно! Когда съезжал по тросу к святая святых, когда с ужасом обнаружил перед собой Левую, которая не готова была сдаваться без боя, когда поднимался на этом ужасно долгом лифте — мы, вроде как, в космос собираемся, прогресс, едрить его, а лифты все еще ползают со скоростью улитки! — когда слушал доклад Сеченова и шел по импровизированному музею роботов. Музею, где роботов показывали не как дружелюбных соседей-помощников, а как убийц. Безжалостных, агрессивных, запрограммированных на злодеяния своими создателями. Майор знал, что до ромашек обыкновенных этим механическим уродам далеко. Видел сотни трупов, залитые кровью коридоры, мертвецов, просящих о помощи, но… Эта сухая и совершенно бездушная мера исчисления «человек в час» заставила даже его сердце забиться чаще в грудной клетке. Ну не по-людски считать количество убиваемых людей в час, как обычную цифру в статистике! Модель НА-Т256, к примеру, ласково названная в народе Наташей, красовалась столбцом «до четырехсот пятидесяти человек в час». Все. Просто цифра. Ни слова о том, что у этих людей есть семьи. Родители, дети, друзья. Ни слова о том, что те, кто работает на атомных структурах США, тоже люди, которые хотят вернуться домой вечером, а не валяться с перебитыми шейными позвонками. Майор П-3 не помнил своего прошлого, то было безжалостно отобрано у него учёными во славу советской науки взамен на возможность выжить, но от этого было не легче. Даже в этом состоянии, когда мужчина толком даже вспомнить не мог, что это такое — война-то, волоски на загривке вставали дыбом. Смерть — это страшно. А умереть от блядского робота просто потому, что ты работник атомной электростанции — это еще страшнее. И мысль о том, что он все делает правильно, а с Сеченовым нужно поговорить, приятно грела душу, пока он приближался шаг за шагом к просторному помещению. И к чему это, собственно, привело? Труп Сеченова безжизненной куклой валяется прямо перед ним — стоит лишь руку протянуть! Но рука не слушается. Тело не слушается. Ничего не слушается. Все, что может П-3, это смотреть стеклянным взглядом вперед, умоляя свой разум не отключаться. Только не в Лимбо. Блять. Он готов был даже в Бога уверовать, лишь бы не попасть туда, за ебаную грань, пока его тело останется в этом бренном мире. Пока его руки… Блять-блять-блять! Так вот, что произошло тогда в ВДНХ! Так это он, а не… И ХРАЗ, разумеется, молчал. Молчал, ублюдок эклектический, потому как сам и отдал страшный приказ «убить». Сеченов, конечно, в глазах майора не стал тут же белым и пушистым, когда на сцену гордо выплыл из полимера Захаров, но на него Сергей не обижался. Еще на трупы обижаться не хватало! Он даже говорящим останкам не грубил. Ну, зачастую. Ну, как минимум старался не грубить. Получалось ли? Ладно, да, в вопросе вежливости по отношению к умершим он тоже проебался. На самом деле, майор стал марионеткой в классической перепалке филантропа и мизантропа. Один хочет сделать всех счастливыми, подавив волю и убив людей «во благо», второй просто хочет убить людей во славу полимера. И немножко Сатаны. В любом случае, одеяло под названием «главный мудак тысячелетия» они тянули друг на друга в равной степени. Сеченов не удержал, выпустил. Как итог — сломанная шея и его труп в собственной галерее. Харитон, не стесняясь ни трупа своего друга, ни разломанных балерин, ни тела Сергея, бесцеремонно перебирает бумаги, взятые со стола Дмитрия Сергеевича. Его полимерное тело ведет себя странно. То словно бы растекается, превращаясь в странную человекоподобную фигуру, то сжимается, становясь похожим на очень чёткую человеческую тень. Он словно пульсирует, не зная, превратиться ему в монстра или остаться почти-человеком. Белое странное существо нагло, по-кошачьи, лезет под руки Захарова. Трется о руки, чуть не выбивая из них документы, которые изучает ХРАЗ, из-за чего тому приходится пихать существо в круглую, лишенную морды, голову, отталкивая приставучее создание, просочившееся из Лимбо во внешний мир. Пароль: Муся. Ахуеть, а еще страннее эту хуёвину ты назвать не мог, а, профессор? Барсиком там, к примеру, Муркой? Муся, устав уламывать своего хозяина на почесушки за воображаемым ухом, лениво спрыгнула со стола. Прошествовала, помахивая пушистым хвостом, к Сеченову, внимательно посмотрела на него тем местом, где у нормальных животных должны быть глаза, и подошла к Сергею. Майор бы сказал, что замер от изумления, но это было бы ложью — замирать сильнее было некуда. Зато сердце заколотилось с такой силой, словно в грудной клетке ему внезапно стало некомфортно. Потому как эта белая срань тёрлась о него! Тёрлась, словно самый обычный ласковый кот, даже звуки издавала соответствующие! Тёрлась, словно крича: «Посмотри-ка, ХРАЗ, а он совершенно точно все ещё здесь, а не в Лимбо!». И Харитон заинтересовался этим, без сомнения, занимательным явлением. Понаблюдав за пушистой хреновиной, он приподнял то, что у людей называлось надбровными дугами — самих бровей у сгустка полимера, разумеется, не было — подошел ближе, безжалостно отталкивая ногой тело Сеченова. Присел рядом с Нечаевым, всмотрелся в глаза. Все еще живые, не скрытые от мира белой пеленой. Взялся двумя «пальцами» за подбородок, всмотрелся в лицо. Улыбнулся. Мимика Захарова не менялась, его нынешняя форма не была способна на это, даже кучка проводов лучше передавала эмоции ХРАЗа. Но майор был уверен — он улыбается. — И почему вы все ещё держитесь за этот мир, товарищ майор? — это чёртово обращение на «вы». После всего, что произошло, после всего того, что Харитон сделал, он продолжал называть Нечаева на «вы». Интересно, что это? Привычка, оставшаяся со времен заточения в перчатке, или же это существо хоть немного, хотя бы самую капельку, действительно уважало своего прежнего владельца. — Что вас здесь держит? Тут не осталось ничего ценного для вас, так почему же вы просто не сдадитесь и не отправитесь в иной лучший мир? Нечаев молчит. Конечно же, он молчит. Тело не слушается совершенно, губы не открываются. Лишь полимер внутри него словно сходит с ума, закипая, когда Захаров прикасается к нему. Кстати, разве органический полимер не должен растворить его кожу к чертям собачьим? Так почему же этот мерзкий предатель так спокойно трогает его, а кожа не плавится в тех местах, где его касаются? — Вы же понимаете, что этому миру конец, так за что вы сражаетесь из последних сил, Плутоний? — кодовое имя бьет словно бы в самое сердце. Интересно, Сеченов запретил его произносить, чтобы не тревожить душевные раны, или для того, чтобы спящие воспоминания вдруг не пробудились? — Почему бы вам, майор Нечаев, не сдаться? На что вы надеетесь? Голос ХРАЗа, лишенный знакомых роботизированных ноток, звучит странно, хрипло. Чужеродно, в конце концов! Но Сергей уверен, что услышь его даже среди ночи, сразу бы понял, кому он принадлежит. Такой спокойный, размеренный, но одновременно полный насмешки и сарказма голос мог быть лишь у одного существа. У одной перчатки. У перчатки, которая затирала ему про «сдружились». Интересно, в какой именно книге профессор Захаров вычитал про дружбу? Нечаев, конечно, не поддерживал вандализм, но найти бы эту книгу и сжечь! Чтобы наивные детишки, начитавшись подобной дряни, не пошли играть в дружбу. В то, что эта скотина узнала о таком понятии как «друг» самостоятельно, майор не верил. До дружбы ему, как до Луны пешком. Ему, свихнувшемуся после ванны с полимером, больше шло слово «сотрудничество». Оно было менее пафосным и очень точно подходило под отношения Сеченова и Захарова. А Нечаеву нельзя было рассчитывать даже на это пресловутое «сотрудничество». Нет, нихуя подобного. Он ёбанный инструмент в руках власть предержащих. Пешка, которую очень легко столкнуть с поля игры, дабы дать проход другой, более значимой фигуре. Даже в руках Сеченова. Особенно в руках Харитона. — Молчите? Урод. Вот хорошо говорят, что первое мнение о человеке — самое правильное! С самого начала Нечаев эту перчатку терпеть не мог. Конечно, скорее от того, что полуразумную технику, тем более – на собственном теле, на дух не переносил, но факт! Не нравилась ему эта херобора. Но как же не надеть подарок-то от шефа? Пришлось носить. И привязываться к постоянному собеседнику. Допривязывался. Это Нечаев к чему… Какого хера эта сопля полимерная его сама электричеством долбанула, доступ к телу отключила, а потом еще и интересоваться полезла, а хер ли он молчит-то? А ему ведь когда-то казалось, что ненавидеть какого-то человека сильнее, чем Штокхаузена, у него не выйдет. Технически, он был прав. Из людей майор Нечаев больше всего на свете всё ещё ненавидел Штокхаузена, чтоб его черти в аду драли. Из нелюдей — вот эту херню перед ним. Чёрную. А к неграм, приезжающим с Запада в Союз, Нечаев всегда относился с подозрением. Так что в гребанном ХРАЗе бесил даже цвет. — Если я попрошу вас просто мирно уйти в Лимбо, а не пытаться спасти то, что уже и так потерянно — вы же меня не послушаете, так ведь? — в голосе, который до этого звучал спокойно — почти, блять, дружелюбно — проскакивают стальные нотки. — Будете сражаться из принципа. Если не мир спасти, то хотя бы мне насолить напоследок, не так ли? — Угадал, ублюдок, — прошипел Нечаев и удивился, поняв, что произнес это вслух. Попытался пошевелиться — пальцы рук лениво дернулись, неохотно отзываясь на команду. Он словно бы отлежал всё тело сразу, а сейчас, наконец-то, оно решило отмереть. Судя по тому, что Харитон на это никак не отреагировал, даже не отошел в сторону, опасаясь нападения, было очевидно, что это его рук — эти штуки же можно назвать руками, да? — дело. Впрочем, попыток вытолкнуть его в мир чудес тот не прекратил — бесконечная радужная карусель до сих пор крутилась перед глазами, а голос Захарова звучал глуховато, словно в уши натолкали ваты, но мужчина приказал себе терпеть и бороться с наваждением. Фантасмагоричный мир не прельщал, к тому же, учитывая тот факт, что белое существо сидело неподалёку, наблюдая за их почти-Нечаев-сказал-два-слова-диалогом, этот мир был очень близок к нормальному. Слишком близок. Муся принялась тереть отсутствующую морду лапой, и Сергей вновь устремил взгляд на Захарова. — И что собираешься делать, если я скажу, что сдаваться не собираюсь? Убьёшь, как убил Дмитрия Сергеевича? — Но Диму убил ты, — лениво напомнил Харитон, на секунду забыв про своё «выканье». Впрочем, о своем излюбленном официозе он вспомнил практически сразу. — Вы, товарищ майор, полезны. А разбрасываться полезными людьми — это детское расточительство. Ребячество. К тому же, послушны, словно цепной пёс. — Блять, ты у Петрова этой хуйне научился? — зло поинтересовался Нечаев, с трудом приподнимаясь на локтях. Руки дрожали, и мужчина понимал, что подняться на ноги он точно не сумеет. Портативный рюкзак, разумеется, не слушался, и Сергей оглядел просторный зал. Вот бы дотянуться до пистолета! Нет, в то, что он сумеет убить Харитона, майор не верил — не настолько он был туп. Но что-то подсказывало, что парочка пуль в голове — неприятное явление в любом состоянии. — Пробудил неприятные воспоминания? Прошу прощения, — Харитон усмехнулся и, понаблюдав за попытками майора подняться на ноги ещё немного, отошел обратно к столу Сеченова, вновь взявшись за изучение бумаг покойного волшебника. Сука! Нечаев готов был сейчас отдать всё, что угодно, лишь бы тот внезапно ожил и превратил Харитона в тыкву! — Знаете, в чем заключается главная проблема военных, у которых есть какая-то высшая цель? — В том, что этот военный может оклематься и начистить тебе рожу? — гневно сверкнул глазами Сергей. — Вы не сможете оклематься и набить мне рожу, — лениво отмахнулся Харитон. — Даже без подключения к остаткам вашего мозга, я прекрасно чувствую, что вы сами понимаете, что врёте. Но продолжаете это делать. Зачем только, если все и так очевидно? Нечаев не ответил. Да и, кажется, вопрос был больше риторический. — Главная проблема вояк высоких чинов в том, что они упёрты, словно быки. Вижу цель — сношу препятствия, — наконец-то, спустя пару минут, решил ответить на свой же вопрос Захаров. Нечаев к тому моменту уже успел, пару раз тихо ругнувшись, подняться на четвереньки, но это простейшее движение выпило из него почти все силы, вспышки перед глазами стали ярче, а в голове раздался голос Кати, так что пришлось замереть, дабы не потерять связь с реальностью. Не сейчас. Не время. Ученый же не обращал на него никакого внимания. Он даже не смотрел в его сторону, хмуро изучая бумаги Дмитрия Сергеевича и явно не собираясь от них отрываться. — И нет, это не плохое качество. Но, увы, не в нашем случае. — О чем ты? — нашел в себе силы поинтересоваться Сергей, когда его перестало мутить. — Тебя точно Петров не покусал? Что за высокопарные речи? — Я это к тому, что сейчас сломить ваше сопротивление могут либо сильная боль, либо сильные эмоции, — Нечаев удивленно вскинул брови. Его эмоции сейчас сильны, как никогда. Злость клокотала в нем, словно голодный зверь, желая освободиться. Но она не заставляла уйти в Лимбо, напротив, удерживала его в реальном мире. Что за чушь? — Пытать вас бесполезно. Вы — военный, вы готовы к боли, даже несмотря на потерю памяти. Если я отрублю вам ваши оставшиеся конечности вместе с протезами, этого, вероятнее всего, будет достаточно, но зачем тогда оставлять вас в живых? А вот надавить на эмоции — это интереснее, пусть и сложнее. Сейчас вас удерживает здесь лишь ненависть. Ко мне. Желание отомстить. И для того, чтобы вы сдались, мне нужно заставить вас забыть про ненависть, пересилив ее другими эмоциями. Потерять контроль. И, пожалуй, да. Это действительно интереснее, чем отрубание пальцев, выдирание ногтей и прочая мерзость. Несмотря на свои слова про интерес, Харитон от своих драгоценных бумаг даже взгляда не поднял. Блять, да что там такого написано-то? Сеченов что, оставил там инструкцию, как добраться до Изумрудного города? — Так и скажи, что просто ссышь заниматься подобным, — хрипло фыркнул Сергей. — Брюзга. — Признаю, отрубать человеческие пальцы — не моя основная сфера деятельности. С другой стороны, зачем мне этот навык, если грязную работу за меня могут выполнить другие? Да и, опять же, отрубать вам пальцы я не собираюсь. — А ты еще Дмитрия Сергеевича называл белоручкой, — пятна перед глазами пропали почти полностью. Силы постепенно возвращались в тело, и мужчина, радуясь отсутствию внимания к своей персоне, начал медленно ползти в сторону отброшенного пистолета. — А сам? — А сам не собираюсь пытать солдафона, который будет выполнять за меня грязную работу. Вы совершенно правы, — Харитон неожиданно поднял взгляд на Нечаева. На секунду! Даже не попытавшись остановить его от поползновений в сторону пистолета. — Оклемались? Как себя чувствуете? — А ты как думаешь? Херово, — огрызнулся на этот совершенно неуместный в данной ситуации вопрос майор, внезапно замечая какое-то движение рядом. Резко повернув голову, из-за чего та отозвалась тупой болью, Сергей внезапно заметил, что из ванной, из которой и появился Харитон в новой оболочке, вновь начал вылезать нейрополимер. Красный. Органический, блять. Способный оставить от человека лишь кости да мозг. И двигался он в сторону Сергея. Майор растерялся. — Эй, ты же меня не собирался убивать. Планы изменились? Успел заебать? — Заебать меня вы, майор Нечаев, успели ещё в первый день нашего знакомства, и это было взаимно, — парировать было нечем. Действительно заебал. Действительно в первый день. — Но, должен признать, со временем я к вам немного привык. Более того, вы даже начали мне нравиться в плане собеседника, несмотря на то, что зачастую ваш словарный запас ограничивался… Кхм. Ебучими пирогами. — Ты знал, что эта фраза, технически, даже не моя? — внезапно — как для Харитона, так и для самого себя — спрашивает майор, хмуро поглядывая на подползающий к нему полимер. На вопрос, не собираются ли его кокнуть, учёный так и не ответил, кстати. Сил на то, чтобы встать и рвануть куда подальше, всё еще нет. Да и не привык майор сбегать с поля боя. Зато до пистолета ползти остаётся совсем немного. — Какой-то доктор её произнес рядом со мной, пока я в отключке валялся, а я подхватил. — Я знаю. Во-первых, эту картину я видел лично. А во-вторых, я считывал и запоминал всю информацию с «груш», к которым предоставлял вам доступ. К сожалению, не могу сказать, что это пошло мне на пользу, — мимика у Захарова всё ещё отсутствовала, но Сергей был уверен, что тот скривился, не отрываясь от своих бумажек. — Чего это так? — А что вы мне прикажете делать с информацией о раунде в «Морской бой» братьев Климовых? Вы их, скорее всего, и не помните уже, а мне эта вся ересь в голову закачана. Раздражает неимоверно, — Сергей неожиданно для себя вдруг понял, что голос Харитона изменился и звучит не равнодушно-скучающе, а раздраженно. Вау. На месте Климовых, если они всё еще живы, он бы попытался улететь в Тайланд и сменить пол, чтобы раздраженный Захаров до них не добрался, возжелав мести. Он, даже будучи перчаткой, в раздраконенном состоянии производил жуткое впечатление, что уж говорить об этом теле? Сергей замер на секунду, пытаясь переварить тот факт, что его бывшая перчатка сейчас бесится из-за того, что место в его памяти занимает партия в морской бой двумя долбаёбами, и… Ну да, это стало ошибкой. Роковой. До злополучного пистолета оставалось совсем немного, быть может, этой секунды бы хватило, но органический полимер, медленно ползущий по полу, неожиданно резво рванул вперед, одним из, кхм, отростков хватая майора за ногу. Видать, Захаров просто делал вид, что ему плевать на своего, если так можно выразиться, пленника, и позволить ему добраться до оружия никто не собирается. Сергей было дернулся, но субстанция внезапно оказалась очень плотной, словно бы резиновой, и попытки вырваться не вызвали ничего, кроме новых галлюцинаций да странного тепла, которое прокатилось по его биопротезам. Но, и это важно, эта хрень не начала впитывать в себя его тело, более того, кажется, даже не пыталась как-то навредить. — Что происходит? — хрипло поинтересовался майор, распластавшись на полу. Рукой он попытался спихнуть с себя неожиданно твердую и сильную субстанцию, но эффекта это не возымело, напротив. Полимер с радостью обхватил протянутую руку. — Я же вам уже говорил, я собираюсь заставить вас потерять контроль над эмоциями, — равнодушно пожал плечами Харитон, быстро глянул на происходящее, отложил бумаги в сторону и, сука, включил «грушу» Дмитрия Сергеевича, решив изучить ее содержимое. — Если не будете сопротивляться, думаю, все пройдёт быстро. — Погоди, блять. Каким конкретно способом ты планируешь заставить меня «потерять контроль»? — Сергей вдруг очень ясно понял, что встрял. Очень сильно встрял. Смешно, ведь минуту назад он был уверен, что хуже быть не может. Не может, блять, как же. Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Полимер, повинуясь ёбанному королю полимера, оплетал его, словно паук, заматывающий муху в плотный кокон. Но что-то было не так. Совершенно не так! Попытки вырваться не возымели никакого эффекта, наоборот, делали лишь хуже. Ну не может полимер быть такой твердой субстанцией. Не должен, как минимум! Это же животные элементы в обычном, нормальном полимере, чему там твердеть? Чёрт возьми, да майор сам коровок и свинюшек на этот самый полимер крошил в комплексе «Вавилов» в перерыве между беганьем по тупиковым коридорам в поисках очередной, мать его, колбы. Харитон что-то говорил про то, что жажда мести удерживает его здесь, в нормальном мире. Что же. Пожалуй, нужно ещё подумать о том, как бы вернуться в комплекс да разбить эти херовины в хлам, что бы неповадно было! — Методом Элеоноры, — стой, что? Нечаев удивленно уставился на всё такого же равнодушного к происходящему Захарова. Кажется, задумавшись о мести стеклянным изделиям, он потерял нить разговора. Тот, словно почуяв заминку, радушно решил прояснить: — Как бы эта машина меня не раздражала, должен признать, она была чуть ли не единственным роботом, чьи поползновения в вашу сторону вызывали настолько обширный спектр негативных эмоций. — Ты собираешься выдавать мне всякий хлам вместо нормального оружия, называть меня «милым», при этом болтая всякую отвратительную чушь? — голос внезапно охрип. Охрип, так как Нечаев, занятый в последние несколько дней, не находил времени глотнуть нормально воды, а совсем не потому, что прекрасно понял, какие именно «методы» Харитон имеет в виду. — Способ, конечно, радикальный, но… Один из «жгутов» полимера обмотал тем временем шею. И ощущение этой херовины, сдавливающей горло, от которой отчетливо воняло кровью, не делало происходящее здесь более нормальным. Да и не похоже, что полимер собирается выдать ему новый обвес на калаш. Вот же блять. — Нет. Я собираюсь использовать те методы, которые Элеонора не использовала на вас, опасаясь моего вмешательства и полного её отключения. Вот же блять. — Ты не… Ебучие пироги, убери эту хуйню! — несмотря на то, что мысленно Сергей приказал себе не использовать это чужое ругательство, против привычки не попрешь — само вырвалось, стоило полимеру беспардонно жгутом затечь под верхнюю одежду. Разумеется, никакой защитный костюм не помог защититься от этой напасти. Нечаев вообще как-то слишком внезапно понял, как много его снаряжения напрямую зависело от милости Сеченова, а впоследствии и Харитона. Реши один из них — и никакое оружие не поможет, никакая броня не защитит от пуль. — Я не позволю какому-то старому куску полимера трахнуть себя! Уж лучше Элеонора! — К вашему сведению, на момент моей смерти мне еще не было пятидесяти, — в голосе полимерного ублюдка послышались нотки раздражения. — А на то, позволите ли вы мне совершить задуманное, мне плевать. — К вашему сведению, — огрызнулся Нечаев, намеренно передразнивая собеседника. — Это и называется старостью! — В современных реалиях ученые обещают продлить продолжительность жизни до ста пятидесяти лет. — В современных реалиях вряд ли кто-то доживет до ста пятидесяти, — Сергей на секунду замолчал, сдерживая отвращение, когда по его груди издевательски-медленно прополз влажный отросток, спускаясь ниже. — Так как появилась ебанутая перчатка, желающая захватить мир. — Ах да, — издевательски произнес собеседник, совершенно не обращая внимания на попытки майора вырваться из захвата полимерной хуйни, воняющей кровью. — Совсем про это забыл. Сергей хотел ещё что-то ответить. Съязвить, завуалированно оскорбить или послать нахуй прямым текстом. Плевать, что! Лишь бы не молчать, лишь бы абстрагироваться от того, что происходило с ним. Что, сука, с ним делали с полного немого одобрения Харитона. И, что самое противное, сопротивляться полимеру, когда буквально половина твоего тела состоит из него, трудно. Оно тянулось к прикосновениям, словно намагниченное. Хотело вернуться в «целое». И от этой мысли к горлу подступил отчетливый ком отвращения. Нужно абстрагироваться. Нужно, блять! Жизненно необходимо! Последние попытки вырваться, ожидаемо, не приводят ни к чему. Сильные руки, казалось, ослабли, растеряв всю свою мускулатуру. На грани сознания яркими пятнами маячило грёбанное Лимбо, и Сергей, закрыв глаза, пытался мысленно отодвинуть его в сторону. Затолкать куда поглубже, выдвинуть куда-то далеко, за пределы разума. Лишь бы не накрыло. Закрытые глаза, впрочем, не мешали чувствовать. Не мешали ощущать всё те же влажные щупы, воняющие кровью животных — Нечаев искренне надеялся, что только ею — оставляющие мерзкие следы на бледной коже. Куртка была давно стащена с тела, но убирать другую одежду полимер не планировал. То ли издевался, то ли кое-кто, не будем показывать пальцами, не собирался лицезреть голого мужика в помещении, но Сергей, пожалуй, был этому даже рад. Даже с учётом того, что Захаров несомненно понимает, что в эту секунду происходит с майором, тому было легче от осознания, что тот хотя бы этого не видит. С другой стороны, тот вряд ли даже смотрел. У Сеченова на столе куча бумаг нечитанных да «Груша» неисследованная. Ужас, срочно исправить нужно! Мудень. Контроль тела давался с трудом. С одной стороны — мир с радугой и котятами, пока руки будут запачканы в крови невинных людей. С другой — блядское тело, вытащенное с того света только с помощью новейших технологий, которые были до отвратного неравнодушны к происходящему. И тут либо-либо. Либо ты сопротивляешься до последнего, пропуская тот момент, когда твое сознание отключится. Либо ты стараешься держать этот сказочный мир где-то далеко, не обращая внимания на то, что происходит в настоящем. И, казалось бы, второй вариант просто идеален. «Казалось». Потому как попробуй проигнорировать происходящее. Попробуй проигнорировать полимер под водолазкой, который настойчиво, миллиметр за миллиметром, изучает тело, выданное в распоряжение. Словно зверь. Аккуратный и диковатый. Который не привык к происходящему, но явно заинтересовался подобным. Под ремень полимер заполз без труда. Чего там трудиться, когда ты — буквально кусок желе? Лениво прополз по бедрам, облизывая мокрым следом всё ещё настоящую кожу, а не протезы. Неторопливо, спокойно — словно впереди целая вечность и спешить совершенно некуда. И это — самое мерзкое, скажу я вам. Майор смог бы стерпеть жестокость, сколько он её повидал-то на своем веку? Смог бы стерпеть боль, сжимая зубы. Смог бы. И терпел, когда было необходимо. Терпел — чтобы потом, размахнувшись, ударить кулаком в лицо ублюдка. Но сейчас в роли ублюдка выступал равнодушный ко всему Харитон, который, Сергей был уверен, сейчас опять что-то изучал в документах Сеченова. В роли ублюдка выступал полимер, который, ну… Полимер. Перемолотые в коктейль коровки, свинки да курочки. Полимер, который действовал плавно, неторопливо. Который не причинял боли, повинуясь своему хозяину, а просто упрямо делал своё грязное дело. А еще, что самое отвратное, в роли ублюдка выступало его собственное тело, предательски ослабшее и податливое. — Да ладно вам, майор, — неожиданно раздается спокойный голос из угла, когда Нечаев делает очередную попытку выбраться из пут. — Шутки-шутками, но вам действительно лучше расслабиться и не тратить ещё больше сил. — Правда что ли? — огрызнулся в ответ на совет Сергей, лишь сильнее зажмурившись. — Попробуй тут, блять, расслабиться, когда тебя полимер под контролем мужика трахнуть пытается. — Просто интереса ради, что вас смущает сильнее: то, что полимер под моим контролем, или то, что это вообще происходит? — Второе, — рыкнул Нечаев. — Сейчас мне плевать, под чьим контролем находится полимер. Меня не устраивает, что он находится на мне. — Почему же? Мне казалось, в какой-то момент нашего общения вы пришли к мысли, что плевать, кто с кем получает удовольствие, — Нечаев от такого заявления аж воздухом подавился. — Да какое, к чёрту, тут удовольствие?! — словно бы отвечая на заданный вопрос, полимер как-то слишком лениво проскользил по паху, пачкая вонючей жижей бельё. Тело рефлекторно напряглось от этой издевательской ласки. — Больной ублюдок. — Да бросьте, вам же нравится, — Сергей лишь плотно сжал зубы. Его жена была убита, с женщинами он не был давно, а полимер, опутавший его, намеренно лез туда, куда лезть не стоило, желая доставить отвратительное удовольствие. — Или дело всё же во мне? — Блять, ты издеваешься надо мной что ли? — со стороны стола Сеченова раздался громкий шелест бумаг, но Нечаев был практически уверен, что расслышал тихий смешок. — Извиняюсь, — и извинение это прозвучало так знакомо, почти, сука, по-родному после всего-то произошедшего. Привычно. Забавно, что единственной вещью, оставшейся для Сергея «привычной» — стали спокойные извинения Харитона. Молчание оказалось куда хуже едких комментариев. И не потому, что оно было гнетущим или пугающим. Не, нихера подобного. Дело было в том, что, когда Сергей скалился в сторону полимерного говнюка, отдалиться от происходящего становилось куда легче. Успокоиться, абстрагироваться от происходящего. Не обращать внимания на полимер, который настойчиво лез под нижнее бельё. Хотелось схватиться за волосы. Заорать от бессилия и злобы. Хотелось выпустить в Харитона обойму из автомата. Хотелось сделать что угодно! Что угодно, лишь бы не валяться на полу, чувствуя, как блядская жижа упрямо пробирается под резинку трусов, которая стала последней защитой стратегически важных объектов его тела. Хоть что-нибудь, лишь бы не… — Чёрт, — рычит майор сквозь стиснутые зубы, ощущая, как влажный щуп опускается ниже, к основанию члена. Прохладный и влажный, он должен лишать совершенно всякого желания, но, блять, Сергея точно кто-то подменил на этой пытке. Полимер, которым буквально наполнено его тело не только снаружи, но и внутри, упрямо выполняет приказы своего хозяина. Странные ощущения. Очень странные. По загривку бегут совершенно блядские мурашки. Всё тело ощущается сжатой пружиной, которая либо сломается под напором, либо выстрелит, попав в глаз играющего с ней. Нечаев, если честно, надеялся на второй вариант. Если честно… Если совсем уж откровенно, он не надеялся ни на что. В голове набатом били звучные колокола, не дававшие собрать мысли в кучу. Хотелось орать матом на все происходящее, но Сергей лишь крепче сжимал зубы, надеясь, что к концу экзекуции они не сотрутся в порошок от силы трения. Хотелось вырываться из силков, биться попавшей в паутину мухой, но проклятое тело безвольно повисло, дрожью отзываясь на каждое прикосновение. Хотелось раствориться, исчезнуть нахуй, но Нечаев продолжал держать возможность спастись на краю сознания. И существовал. Существовал в этом мире, в этой вселенной, в этом самом зале, на этом самом полу, пока основание его члена сжал в кольцо полимер. Наверное, всё же стоило каким-то образом попасть на сеанс к роботам-балеринам, пока он был в театре. Может быть тогда его тело, изголодавшееся по прикосновениям и даже самой незначительной ласке, не вело бы себя, словно дешевая проститутка на Невском. Может быть тогда, ощущая мерные движения влажной субстанции на своем члене, он бы смог сдержаться, смог бы хоть что-то противопоставить вот этому. Даже закрытые глаза не помогали воспринимать ситуацию, как что-то обычное. Попробуй тут представь на себе такую красивую барышню, которая одной полимерной рукой держит твои руки, второй ноги, а третьей рукой схватилась за то, за что хвататься не надо. Не надо, если хватает не симпатичная дама, а вещество, управляемое существом, которое когда-то ещё и мужчиной было. М-да. С какой стороны не глянь — везде провал в пропасть по самые гланды. От осознания того, что это действительно приятно, хочется выть волком. Казалось бы, прохладное и плотное, словно резина, вещество — ну чему там быть приятному-то? А нет, нихрена подобного! Приятно, зараза, и всё тут! И остается только надеяться, что приятно, потому как та балерина в фойе театра была права, а не потому, что от странных ощущений голова идет кругом, а член, по которому плавно скользит полимер, оглаживая взбухшие венки, упорно наливается кровью, плевав на мысленные направления хозяина тела. Дожили. Даже собственный член перестал слушаться. В какой-то момент — майор потерялся во времени, чтобы отследить его — ритм меняется. Плавные и ленивые движения становятся более жесткими, требовательными. Полимер не просто держит член, изучающе скользя по нему. Сжимает плотным кольцом, словно крепким хватом руки. Дразнит головку, иногда проходясь по ней одним из своих отростков, чем вызывает очередную волну мурашек да проглоченный стон. Тело выгибается навстречу прикосновениям. Тянется вперед, словно росток к солнцу. И мозг уже даже не ищет причин сопротивляться напору. Приятно ведь, падла. Настолько, что не понять, пятна перед глазами — это Лимбо, или от удовольствия так мутит. Черт, да даже Харитон с его бумагами и труп Сеченова неподалёку уходят в пешее эротическое — так хорошо становится. Словно эта проклятая жижа читает мысли, словно намеренно двигается именно так, как нужно, чтобы оттянуть удовольствие, но не превратить его в тянущую в яйцах пытку. — Да чтоб тебя! — не выдерживает все-таки Сергей, зажмурившись что есть сил, ощущая, что выгибается в путах так, что вот-вот треснет позвоночник, бьётся выброшенной на сушу рыбой в силках, сгорая от отвратительного, но столь желанного удовольствия. И словно именно этого и дожидаясь, полимер делает последнее, резкое движение вверх-вниз, словно настоящая ладонь, и Нечаев, поддавшись вперед, не выдерживает, пачкая нижнее бельё, которое с него так и не удосужились стащить перед процессом. Несколько секунд звенящей тишины. Сбитое напрочь дыхание, медленно приходящий в себя мозг, который изумленно пытается понять, что только что произошло. Путы отпустили его сразу же, стоило им завершить своё грязное дело, но открывать глаза Нечаев не торопится, плавая в послеоргазменной неге, словно в том полимере. Хорошо. Приятно даже. Но не время отдыхать, стоит все же выстрелить Харитону в ебало из крепыша. Для профилактики. Именно с такими мыслями Нечаев таки открывает глаза. И первые несколько секунд удивленно рассматривает приторно-голубое небо над головой, прежде чем до него доходит, что произошло. Два ноль в пользу Захарова. Тут уж, блять, не поспоришь.