***
Олежка сам по себе парень нормальный — учится кое-как, шатается с братанами, Денисом и мелким Колькой, по подворотням от нечего делать, заботится об отце, когда голову припекает или когда Кирилл накричит. Это Дениска из них двоих такой особенный, с его начёсом, розовыми прядями в волосах и бабскими штучками на лице — подводка, гель для губ, чёрная-чёрная тушь. В их мытищинских глубинках за такие выкрутасы каждого уважающего себя пацана побить могут, но только не Дениску — тот похлеще местной гопоты заводится, если хоть слово не то о его чумовой причёске скажешь. Олежка думает, правда, что Дениска очень красивый. Голубоглазый, бледный, мечта любой девчонки — только он каждой отказывает, ждёт «ту самую», романтик хренов. Олег ему не завидует, он знает зависть на вкус лучше многих; чувство, что в нём зажигает Дениска с его длинными ресницами и красивыми волосами, ему незнакомо. Он не уверен, что хочет его узнавать. Дениска слушает своих ночных снайперов, эм-ка-эр и би-2, ходит с огромными наушниками в школу, одевается в чёрные водолазки и ярко-красные кеды — и Олежка смотрит на него, как на ожившего бога. Денису такое в лицо не скажешь — заведёт своё, мол, «Gott ist tot», что-то ещё про натуру людей и пещеры… Дениска умный, и красивый, и о нём мечтает каждая девчонка в параллели десятых классов, и у Олежки точно нет никаких шансов. Только это с ним Дениска после школы идёт гулять, только с ним он сидит над домашкой по алгебре в Макдональдсе торгового центра, только с ним он смеётся так ярко и незабываемо — и у Олежки, может быть, нет никаких шансов, но он любит мечтать о них, глядя на то, как блеск с губ Дениса остаётся на трубочке от кока-колы.***
Олежка уламывает Кирилла купить ему бутылку вишнёвого блейзера, на что получает в ответ колкие «опять ты с этим пидором якшаешься», и «только пей нормально», и «бухим домой не пущу». Олег со всем соглашается, и продавщица в продуктовом у дома смотрит на него с ласковым сочувствием, смотрит на паспорт брата мельком и пробивает бутылку с естественным для неё равнодушием. На улице вечереет, двор разражается криками ранних пьяниц — пятница, как никак. Олежка суёт бутылку в свой огромный рюкзак и благодарит Кирилла в очередной раз, едва не ударяясь в слёзы. — Да забудь ты об этом уже, — рычит он в ответ. — Нюни ещё распускать тут будешь. Кирилл думает, что Олег не заметит, как тот улыбается, когда отворачивается и вразвалочку направляется в сторону их разваленного, но любимого дома. В лучах заката купаются облезлые стены. Новостройки вдали вырисовываются, как тёмные колонны. Олежка улыбается тоже — сам не знает, чему. Он бежит до дома Дениски, подпрыгивая, и через ступеньку перелетает на лестнице к его пятому этажу. Звонит быстро-быстро в дверь, три раза, как заведено, и ждёт, когда ему откроют. Знает, что ему откроют. — Иду я, иду! Дверь открывает тётя Тома — Родионовна Тамара, если по-олежкиному, — и, увидев его, тут же улыбается мягко и открыто. Олежке нравится её улыбка, редкая и искренняя, один в один как у Дениса. Тётя Тома запускает его домой, подгоняет даже на кухню и ворчит на Дениску, который снова закрылся в ванной и не выходит — ну, точно на свидание собрался. Олежка краснеет от одной мысли. Он, на самом-то деле, не голубой. Ему нравится куча самых разных розовощёких девочек, он считает одноклассницу Юльку, Колину подружку, очень красивой, — только с Денисом всё по другому. Дениска красивее всех девчонок и ближе всех звёзд на небе, смешливый и синеглазый, садится с ним рядом на их балконе, — между пятнадцатым и шестнадцатым — как солнце за горизонт, и Олежка утопает в его тепле, в дыме от его сигарет, в его заливистом смехе. — Вот, попей чаю, пока этот недотёпа марафет наводит, — тётя Тома ставит перед ним чашку с идеально наведённым для него чаем — крепкий, с лимоном и тремя ложками сахара. Олежка улыбается в чашку и ждёт, ждёт, ждёт; глазеет в окно, на заходящее солнце, и боится, что они с Дениской пропустят этот их любимый момент между ночью и днём, когда кажется, будто вся природа, весь город задерживают дыхание. Солнце замирает на секунду, последние лучи дрожат над городом, тонкие и едва заметные. И опускается тьма. Олежка уже допивает свой чай, когда Денис выходит из ванной, весь приодетый и красивый, с блеском на губах и стрелками на веках. Тётя Тома даёт ему любящий подзатыльник. — Мам! Волосы! — Нашлась тут барышня кисейная, — фыркает тётя Тома. — Тебя друг уже час тут ждёт. — Ну, не час… — смущается Олег и чешет затылок. Дениска с его мамой пререкаются ещё немного, и Олежка не может прекратить улыбаться. Даже в их ссорах столько любви, что хватает и на него, и он греется в её тёплых лучах, впитывает её всю, — она же ложится глубокими морщинками у уголков его светлых глаз. В конце концов, Денис хватает Олежку в охапку и тащит скорее к лифту. Закат они пропускают, и на улице становится уже холодно, но Олежка усердно кутается в старую куртку с братского плеча и шмыгает носом, который кусает лёгкий сентябрьский морозец. Дениска жуёт детский Орбит и что-то болтает о своём дне, об альбомах любимых групп и о том, как мама достала пользоваться его косметикой. Рядом с Дениской теплее на бетонном полу, и Олежка подползает чуть ближе к нему, выдыхает застоявшийся воздух, который выходит колечками пара у него изо рта. Денис снова курит свои сигареты с ментолом, а Олежка достаёт блейзер из рюкзака и вручает ему, как букет цветов. Денис ему улыбается широко-широко, хватает его за руку и гладит её большим пальцем. Холодный свет из подъезда освещает его лицо — белым-бело. Розовые пряди с настойчивой небрежностью выбиваются из причёски. У Олежки перехватывает дыхание. — Разопьём на двоих? — хрипит он наконец, лишь бы чем-то заполнить повисшую тишину. Машины гудят внизу, бессонные, и едва слышны тихие переговоры ещё оставшихся на улице людей. — Ещё спрашиваешь, — отвечает Дениска с улыбкой и делает первый глоток. Блейзер на вкус гаденький, весь из ароматизаторов, и красителей, и прочей мерзости, но есть в нём что-то приятно-сладкое, что напоминает Олежке о вкусе на фильтре сигареты, о губах Дениски; о вещах, которые не стоит думать. — На вкус, как вишнёвый сок, разбавленный пивом, — бормочет Олег взамен пугающих мыслей. — Знаю. Шикарно, а? Денис смеётся слишком много для того, кто называет себя эмо и ищет путь жизни через собственные страдания. Но, думает Олежка, что-то в этом есть. В его бездумной самоотверженности и тенях на его глазах, в его попытке уберечь и смелости, что позволяет ему просто быть собой. Олежка бы так никогда не смог, да с Дениской рядом ему кажется, что он и горы свернёт. Они пьют молча, почти не прерываясь, передают друг другу бутылку. Вишнёвый оттиск на горлышке — это напиток или остаток блеска для губ? Голова идёт кругом — это опьянение или счастье? Он встаёт, пошатываясь, смотрит на их город сверху вниз и улыбка не сходит с его предательских губ. Денис обнимает его сзади так неожиданно и мягко, и тепло разливается между ними недопитым блейзером, мягким дымом от ментоловых сигарет и простуженной ночью. Денис зарывается носом в волосы у Олежки на холке, и мурашки бегут по всему телу — то ли чужие, то ли его самого. — Знаешь, Олеж, — выдыхает Денис ему в шею. Холодно. — Давай покурим? Олежка, конечно же, соглашается. Одну сигарету на двоих, как повелось, они вместе раскуривают и вдыхают прямо в лёгкие. Он уже давно не кашляет — думает, батины гены. Олежка весь сам по себе из вредных привычек сделан и собран, но самая опасная из них — это смотреть на денискины губы постоянно и зачарованно. Последняя затяжка, когда сигарета тлеет у самого фильтра, крепче всех остальных, и Олег оставляет её себе, а следом — запивает холодным блейзером. Его мучают мысли и собственные желания, и они с Дениской так близко, что хочется взять его разукрашенное лицо в свои руки и целовать до тех пор, пока холодные губы его не согреются. Олежка смотрит и думает — думает слишком много для такого дебила, как он. И он видит, как лицо Дениски меняется, смягчается будто, и он пожимает плечами, будто бы приглашая куда-то в своё родное тепло. И Олежка, не думая больше, целует его. Секунда, две — молчание между ними тянется вечность. Во рту всё ещё стоит этот ментоловый холод, язык немеет, и Олежке страшно, так страшно, что он не найдёт в поцелуе ответа. Три, четыре — Денис закидывает свои руки ему на плечи и прижимается ближе, и Олег тает в этих объятиях, будто впервые узнавший, каким горячим может быть человеческое тело в такой-то холодный вечер. — Олеж, — он слышит, когда они отстраняются друг от друга. — Даже не смей извиняться за это. Денис его знает, как облупленного, потому Олег прикусывает морозные извинения, что вертятся в его дурной растревоженной голове. Он не пьяный, совсем нет, — ясность собственных мыслей пугает. — Нравишься ты мне, — передаёт он со своих губ на губы Дениса. — До безумия нравишься. И Олегу кажется, будто он вот сейчас и расплачется. — Ты мне тоже, дурной, — шепчет ему в ответ. — Мог бы и раньше сказать… Денис молчит, а потом: — Останешься на ночь сегодня? И, заместо обыкновенного «да», Олежка целует Дениску снова. И они одни на всём белом свете.