Они на мельницу должны
Приехать завтра до рассвета,
Взвести друг на друга курок
И метить в ляжку иль в висок.
А.С. Пушкин «Евгений Онегин»
Вот он и настал – момент развязки, последний акт. Нет, моя жизнь, как и жизнь Иэна Дарси – не роман и не спектакль, но букшифтинг диктует свои условия, подводя нас к финишной черте и, в самом деле, развязывая туго сплетённые узлы интриг вольных и невольных, страстей выдуманных и сердечных. Хотя, что же я бездушному алгоритму пеняю? Свои условия диктует вовсе не режим 2.0, а паук-Демиюрг. Наверное, я приняла очень правильное решение – пройтись пешком, в одиночестве до старой мельницы, где, согласно канону, было назначено последнее «свидание» Ленского и Онегина. Да, решение моё было обусловлено необходимостью: нужно обмануть и секунданта-Зарецкого, наверняка способного признать Владимира и под маской, и слуг. И лошадь собрать я сама, не смотря на мои базовые навыки верховой езды, не сумею. Но дело было даже не в этом: бодрый пеший шаг всегда помогал мне не то, чтобы собраться, а выкинуть из головы навязчиво крутящиеся в ней мысли, в других обстоятельствах наверняка доведшие бы меня до настоящей панической атаки. В конце концов, что я делаю? Рискую если не жизнью, то здоровьем… ради чего? Нет, конечно, я не верила, что, если смогу так или иначе предотвратить дуэль (то есть выполнить очередное условие дядюшки), то он меня вот так просто возьмёт и простит. И назад под тёплое крылышко примет. Нужно ли мне это самое крыло? Или же я давно переросла эту необходимость в зависимости? А Дарси… Дарси – тот, что остался в реальном мире, а не тот, что так убедительно разыгрывал «Онегина». Что у нас с ним? Точнее, что с ним у меня? Любовь – да полноте! Я всегда даже если и допускала саму возможность существования в реальной жизни такого сказочного и фантастического, в целом, чувства, то считала, что для его возникновения нужно как-то побольше времени, побольше оснований. Например, нужно получше узнать человека. А иначе – не любовь это никакая, а простая физиология. Без качественного основания у нас колосс на глиняных ногах получается. Или воздушный шарик, наполненный газом непонятно из какого места. Так что же к шотландцу испытываю я? И стоит ли вообще принимать эти чувства всерьёз? Да, много разных мыслей вертелось где-то на кромке подсознания. И с каждым шагом, с каждым пройденным мной метром гомон этих мыслей становился всё глуше, всё тише. Ноги несли меня вперёд, мышцы работали, физическая сторона брала верх над стороной метафизической, и, постепенно, я успокаивалась, отрешаясь от всех и вся. Утро было столь же туманно, сколь туманно и неопределённо представлялось мне моё будущее. Очень подходящий сеттинг для завершения истории, как-то вскользь отметила я работу дизайнеров. О, я не сомневалась, что без них тут не обошлось, всё же, «Цифрослов» оставался «Цифрословом», даже если сей спектакль был предназначен лишь для, так сказать, внутреннего пользования и единственного зрителя! Итак, картинка вокруг была хоть и депрессивной, но отлично вписывающейся в рамки столько горячо любимого тем же Владимиром Ленским романтизма. Утро туманное, утро седое. Час, когда ночь и день смешиваются, окутывая мир тайной. В такие моменты даже обычные места приобретают совершенно иной облик, словно тронутые волшебством. А мельница – о, мельница никогда обычным местом не была. Например, вам известно, что у всех народов мира мельник считался колдуном? Просто потому, что имел дело с удивительным механизмом, практически творящим чудеса. Конечно, не превращающим в золото камни, но из зерна получалась мука – чем вам не бытовая магия? А ещё – мельница всегда стояла на отшибе, подальше от людей богобоязненных и колдовства чурающихся. Случайно ли Александр Сергеевич выбрал для дуэли своих героев именно такое мистическое место? Та мельница, что открылась мне, вышедшей к берегу реки из берёзовой рощицы, так и просилась в рассказы совсем другого классика – это я, конечно же, про Николая Васильевича Гоголя вспомнила. У старой мельницы уже давно потемнели колёса, каркас обветшал, а крыша осунулась и прохудилась. Старое дерево стен потемнело и отсырело от вечной влаги. В стенах виднелись разломы – там, где дерево окончательно прогнило. Мох покрывал остов, как не до конца обглоданное мясо – старый кости. И скелет этот, мельничий силуэт, проступал в тумане, который здесь, на берегу реки, заросшей ризкой тины и камышами, был особенно густ, словно призрак прошлого. Окружающий пейзаж, простёртый перед глазами, неотразимо сливался с мельницей. Утренний туман, словно живой и разумный, клубился, жил своей жизнью, создавая иллюзию, будто мельница парит над землёй. Тут ещё и небо всё затянуло серыми грозовыми тучами, стало душно, и я тут же взмокла в трёх жилетах и бархатном фраке Ленского. Вообще, это ощущение влажности, сырости, давящего тумана, казалось, создавалось искусственно, обостряя чувства и напрягая нервы до предела. Хотя, при чём тут «казалось»? Я же точно знаю, как это делается – нагнетают спецы атмосферу к последнему акту! Тучи, беременные дождём, нависали уже очень низко – в них даже потерялись вершины ближайших дубов. Тех самых, к которым Онегин в романе велит отъехать лошадям. Кстати об «Онегине». Я точно помнила, что в романе Евгений, проспав, на дуэль опаздывает, заставляя бедного Владимира изводить себя ожиданием. Мой же «герой» прибыл раньше «Ленского»! И сейчас, стоя со слугой, «французом убогим», сдержанно приветствовал спешивающегося Зарецкого – секунданта Ленского, отправленного сюда засевшим в засаде Костиком, следующим моим инструкциям. Ну, раз все действующие лица на месте, пора! Выйдя на берег реки у мельницы, я, собравшись и выпрямившись, прочистила горло, привлекая внимание. Нет, я не планировала приближаться к мужчинам, рискуя выдать свою принадлежность к полу, так сказать, слабому. Да и дуэль, в принципе, тесного взаимодействия с окружающими не предполагала – хоть в этом мне она импонировала! Выстрелил с расстояния в двадцать шагов – и всё. Мавр сделал своё дело, мавр может удалиться. Это вам не широко сейчас в кино пропагандируемая и романтизируемая сходка пацанов на районе – фу! Меня, между тем, заметили. Первым голос подал Зарецкий. Довольно потерев руки, этот любитель дуэлей, законодатель кровавых споров и, вообще человек, который «в туз из пистолета в пяти саженях попадал», сходу приветствовал своего «подопечного» – то есть меня: — А, вот и Вы! Что, удалась прогулка? И вновь я сдержанно кивнула, не вдаваясь в детали. Но Зарецкому, этому дирижёру Смерти, мои детали были, в сущности, до лампочки. А Дарси, между тем, меня как-то слишком пристально разглядывал – ой, не к добру! Но вопрос задал, согласно дуэльному кодексу, не мне, а секунданту: — Что ж это, мсье Ленскому мало давешнего маскарада? Я открыла рот и тут же его закрыла – много говорить мне нельзя, да и напрямую к стороне «оскорблённой» на дуэли не обращаются. Но Зарецкий – умничка! – ответил за меня сходу: — Маскарада, мсье Онегин, много не бывает – весь наш мир таков! И, раз правилами не оговорено иное, мсье Ленский волен стреляться в маске. Или Вы желаете оспорить мои слова? Так как в воздухе пахнуло ещё одним вызовом – на этот раз, от стрелка чуть ли не «ворошиловского», Дарси лишь хмыкнул, кивая. Но не смог удержаться от ехидной реплики: — Коль мсье Ленскому угодно – вольному воля! Да и в котов стрелять мне ещё не доводилось. Живодёр хренов! Но, по крайней мере, вопрос уладили – да ещё и без моего участия. Прекрасно! Зарецкий же, упиваясь своей ролью режиссёра этой пьески под названием «дуэль» – или, что вернее, «узаконенное убийство дворянина», комично сложил брови домиком, словно впервые заметив, что Иэн явился на дуэль в сопровождении слуги: — Позвольте, мсье Онегин! Где ж Ваш секундант? В дуэлях я, как Вам известно, классик и педант; люблю методу я из чувства! И человека растянуть позволю не как-нибудь, но в строгих правилах искусства, по всем преданьям старины. Дарси, конечно же, не удержался от ещё одного ехидного комментария: — Что похвалить мы в Вас должны! А потом, не позволив Зарецкому оценить провокационный смысл сказанного, небрежно махнул в сторону француза – вот же, англичанин (пардон, шотландец!), француз и двое русских, чисто анекдот! Хотя, в этнической принадлежности Зарецкого я не особо уверена – вот определённо, веет от его персоны землёй Обетованной! — Мой секундант? Вот он: monsieur Gillot! Я не предвижу возражений на представление моё, – лениво пояснил Дарси. – Хоть человек он неизвестный, но уж, конечно, малый честный. Ну, слава тебе, Господи, хоть один «честный» на нашу компанию нашёлся! Может, всё ещё кончится… не так уж и плохо? Хотя – кого я обманываю?