Навеянные сны

Для ситуации, в которой они оказались, сон пришел неоправданно быстро. Профессор захрапел, лишь голова коснулась подушки, и Альфреда вдруг прекратил мучать ужас — мальчик впал в беспамятство спустя пару минут. Ощущение было сладким, будто он пригрелся в квартирке на Парадеплац после долгого учебного дня, а не в стенах обветшалого замка, среди плесени и паутины. Он расслабился — затхлость перестала давить на грудь, воздух сделался суше. Вдыхая полно и мерно, Альфред забыл о своих опасениях — и насчет Сары, и насчет гостеприимных хозяев. Забыл, почему так спешил в это гиблое место и почему испугался, осязав пальцы Герберта у себя на плече. И когда разум очистился ото всего, началось сновидение. Альфред шел по замковому коридору. Ворс ковра был мягким, высоким, словно его за века не успели примять, и босые ноги не мерзли. Одеяло, в которое он закутался, не то чтобы защищало от сквозняков — тех и не было, — а придавало уюта. Даже мрак казался приветливым; Альфред в нем что-то искал… или кого-то. Ему не было страшно в безграничном лабиринте с дверьми и картинами по бокам, его не пугала тишина за очередным поворотом. Но блуждание утомило — он расстелил одеяло на одном из бесчисленных подоконников и, взобравшись, умостился весь, со ступнями. Обнял согнутые колени и зарылся в них носом: хотя знание, что нужно искать и что его ждут, не покидало, веки смыкала дремота. И во сне ему грезилось, что он хочет спать. Поэтому он сидел, жмурясь на снежный пейзаж за стеклом. Глаза слезились, слипались — особенно после зевков; он монотонно покачивал головой и моргал, борясь сам с собою. — Ах, мой юный Альфред, я думал, ты в постели, — послышалось за спиной. Голос был бархатен и глубок, спокоен, как колыбельная. — Я… не мог уснуть, — не оборачиваясь, пробормотал мальчик. И рассудил, что лжет. Граф — вне сомнений, это был он — тоже ему не поверил, судя по смеху. Для Альфреда стало открытием, что он, зловеще статный и бледный, весь в черном, умеет смеяться — и так красиво. Костлявые пальцы легли на плечо, ввергая в дрожь и поглаживая: — Не мог уснуть, говоришь… А что, если я тебе почитаю, дитя? Это был вопрос, не предполагающий выбора, — Альфред пискнул, поднятый на руки, и уткнулся лицом в широкую грудь. Воистину, как ребенок. По углам клубился туман и очертания были размыты, но видение не менялось; граф нес его по бесконечному коридору. Мальчик жался тесней, ничуть не смущенный, что угодил в объятья к вампиру, и не озадаченный, что не чувствует трупного холода: это был просто сон. Когда дымка рассеялась, Альфред обнаружил себя подле ног графа, рядом с потрескивающим камином. Рыжеватые отсветы играли на полках, заставленных книгами, отражались в золоте букв на корешках. Мальчик всмотрелся, силясь прочесть хоть бы тройку-другую названий, но уже через миг сосредоточился на голосе сверху. Граф что-то читал. От Альфреда ускользали слова, однако он был убежден, что книга ему известна; по крайней мере, звучала родная немецкая речь. Тембр Его Сиятельства проникал в сознание, вибрировал, почти рокочущий, и действовал усыпляюще. Мальчик то поддавался ему, проваливаясь в более крепкий сон, то возвращался в библиотеку. Ему понадобилось до постыдного много времени, чтобы заметить, что граф его гладит. Или он взялся его утешить, когда Альфред встрепенулся, потревоженный скрипом, словно кот на хозяйских коленях? То распахнулась дверь. На пороге стоял эрбграф. Герберт. И если отец был облачен в достойный наряд, в коем встретил гостей и затмил бы всех на балу, то сын предпочел выходному костюму ночную рубашку и брюки, как и Альфред. Разница состояла в том, что на Его Милости сиял отделанный кружевом шелк — одежда мальчика серела застиранным, неоднократно залатанным хлопком. Эрбграф не нуждался ни в камине, ни в пледе — Альфред задумался, а нуждался ли в этом он, ведь ему не было зябко. Целью Герберта являлся комфорт — незатейливый и всеобъемлющий, коим граф удостоил Альфреда. Он опустился по другую сторону ног отца и устроил подбородок у него на колене. Граф закончил — то ли главу, то ли произведение — и отложил книгу на шахматный столик. Заговорил громче — уши навострились сами собой. — Похоже, вы оба не умеете спать в одиночестве, — вздохнул он с нежностью, на какую способен только родитель. В тоне не было и толики упрека — Альфред, сконфуженный, все же не отстранился. Его продолжали ласкать, расчесывать пальцами прядки, массируя кожу головы, и мальчик льнул к бедру графа. Ногти, что могли оцарапать, дразнили местечко за ухом, щекотали вдоль кромки. А граф развивал мысль — не в жажде ее донести, но в стремленье заполнить пространство своим вкрадчивым голосом. — Я привык, что ты, Герберт, — он сделал паузу, и в ней раздалось нечто близкое к полувсхлипу: вероятней всего, в знак укора граф легонько дернул сына за волосы, — ложишься так поздно. Но если теперь мне нужно укладывать вас двоих, перед этим разыскивая… Нет, он не доставил сыну и малейшего неудобства — положил кисть на заднюю часть шеи, у линии роста волос, и очень приятно сжал. Альфред понял это, когда сам едва не прокусил губу, чтобы не застонать в удовольствии. — …это наскучит всем нам. Не слишком скоро, дитя, — он улыбнулся Альфреду, — но к чему играть в прятки? Слова несли смысл, и мальчик улавливал их по отдельности, и даже в порядке, в каком они произносились, но почему-то не мог собрать воедино — лишь чувствовал, что согласен. Он не стал на этом зацикливаться, по-прежнему давая себе отчет, что спит. Утвердительно мыкнул — большего и не требовалось. Он ластился к кисти графа и расправлял лопатки, принимая внимание Герберта, — и расстроился, когда тот убрал пальцы. Открыл глаза, огляделся: Его Милость был у входа в библиотеку. Он ждал отца, растрепанный и обхвативший себя руками. Граф помог Альфреду подняться — он потерялся в темном мерцании глаз, удивительно благостном; сон начал исчезать. Альфред проснулся рядом с профессором и уставился в потолок, объятый безопасностью и любовью, блаженствуя, пока флер не развеялся окончательно. Тут сердце заколотилось, и он соскочил с кровати.