= 2022 =
Обойдя весь дом, он возвращается в комнату, где оставил рукопись. Называть так свои каракули Карлосу кажется одновременно странным и забавным, потому он решает продолжать в том же духе. Нужно же как-то поднимать упавший по итогам обыска боевой дух? Он ставит на стол бутылку пива с портретом все того же старины Атуэя — единственное, что удалось обнаружить из выпивки в этом чертовом домишке. Видно, в прошлый свой сюда заезд он погулял на славу. Раз даже не помнит толком этого. Карлос собирается усмехнуться собственной внезапной мысли, но не делает этого — его останавливает другая неожиданная догадка, всколыхнувшая нечто глубоко внутри — в древних, суеверных недрах души. Что если тут — с бутылкой этой — не просто совпадение, а нечто большее? Что если…? Он на мгновение замирает, пытаясь понять, что в таком случае должен делать и чувствовать. Что должен означать полученный им знак? Те, кто наверху, довольны тем, чем он сейчас занят? Или наоборот? Может это и не знак вовсе? Ему давно, если так задуматься, не доводилось получать настоящих знаков. Вполне может статься, что еще с тех времен, как… Бушующая за окном стихия никак не желает униматься. Как, впрочем, и давать ему ответы или даже только намеки на ответы. Или же… Раздается еще один раскат грома. Карлос вздрагивает и вдруг широко, но как-то почти печально улыбается. Он садится на прежнее место, со вздохом вновь берется за ручку. Он, кажется, знает, о чем писать дальше. Вернее, о ком. Не знает только, готов ли по-настоящему коснуться снова той истории. Пусть прошли века, рана порю еще кажется свежей. Особенно в похожие на этот тихие, одинокие дни. Карлос трясет головой, отгоняя накатывающую меланхолию, придвигает ближе бутылку, внимательно смотрит на этикетку. Нет, так никуда не годится. Он делает большой глоток, затем еще один и только потом все-таки начинает писать. Надеется, что к тому времени, как доберется до главного, сумеет себя подготовить. Пока же…= 1515 =
Жизнь постепенно входит в какое-никакое русло. Не только жизнь их семейства, вроде даже начавшего крепче стоять на ногах, но и всех остальных на острове. Теперь, когда после казни мятежного вождя — касика — сопротивление индейцев оказалось обезглавлено, освоение этих земель пошло куда быстрее и проще. Никто не поджигал больше города, не совершал почти набегов на поместья. Наоборот, они — испанцы — стали теперь единственными, кто мог действительно чинить насилие. Впрочем, об этом он тогда почти не думал. Он был всего лишь мальчишкой. И, как все мальчишки во все времена, крайне мало заботился тем, что не входило в круг его интересов. Например, политикой. Куда интереснее, закончив с обязанностями по хозяйству, сбежать куда-нибудь с другими деревенскими ребятами — такой же, как они сам, беднотой с надеждой на будущее, где сможет вдруг зажить в разы лучше. Отец относится к таким побегам младшего со снисхождением — ему нравится, что сын обзаводится какими-никакими связями. И это ужасно злит старшего. Среднего, конечно, тоже задевает, но тот с отцом спорит не рискует — боится. А вот старший… — Меня достало, что этот мелкий тупица почти ни хрена не делает. Он целыми днями где-то шляется, и мне это уже осточертело! Карлос не видит лиц, но это ему и не нужно: подобные разговоры в последнее время имеют место все чаще и чаще. И каждый раз все происходит одинаково: старший в какой-то момент срывается, переходит на крик, отец же молча с совершенно непроницаемым лицом слушает его гневные речи, чем заводит сына еще сильнее. Старший расходится окончательно, но совершенно напрасно — концовка всегда тоже одна: отец выслушивает, а затем устраивает мятежному отпрыску (не взирая на немалый уже возраст) хорошую взбучку. — Будет своя семья, паршивец, — шипит отец. — Будешь командовать. А здесь решаю я. Я. Карлос терпеть не может, когда происходит такое. Он чувствует себя ужасно виноватым, хотя понимает, что, будь оно в самом деле так серьезно, отхватывал бы от отца он, а не брат. Потому каждый раз старается держаться подальше. Так и теперь, заслышав повышенные тона, доносящиеся из дома, он удирает прочь. У него нет какой-то конкретной цели — только убраться куда-нибудь, где не придется наблюдать последнюю сцену этой повторяющейся из раза в раз пьесы. Конюшня (хотя, наверное, это слово слишком громкое для той постройки, что была у них тогда) казалась хорошим вариантом: там разозленный и раздосадованный старший едва ли станет искать, на ком отвести душу. Там Карлос и встретит Ее впервые. Если не считать дня казни, это будет также его первая встреча с индейцем. Настоящим, живым индейцем. Она выглядит очень усталой и изможденной, словно (потом, гораздо позже, он узнает, что так оно и было) проделала долгий и тяжелый путь прежде, чем очутилась здесь. И все же, несмотря на это, во взгляде, которым она одаривает мальчика, читаются такие решимость и ярость, что Карлосу становится действительно жутко. Он замирает в дверях не в силах сдвинуться с места, не в состоянии отвести взгляда от незнакомки и даже произнести хотя бы слово. Она произносит что-то на своем туземном наречии, ждет от него какой-то реакции, но так ничего и не дожидается. Тогда она хмурится, сплевывает на пол и как-то сквозь зубы цедит на очень плохом испанском: — Кто ты есть? И снова он не может найти слова. Под тяжелым, изучающе-настороженным взглядом все внутри сжимается. Тихо выругавшись (во всяком случае, интонация была именно такой), она поднимается на ноги, подходит ближе и вдруг… На лице ее неожиданно расцветает улыбка, выражение лица мгновенно теплеет. Карлос вспоминает почему-то, как смотрел на него тогда, перед самой своей гибелью, вождь, имя которого он пока не может произнести правильно. — Никому не говори, что я здесь, ладно? — просит она. Карлос с удивлением отмечает, что речь ее стала поразительно чистой. Может, в первый раз ему послышалось? Или дело в чем-то еще? Как бы там ни было, мальчик кивает, испытывая при том облегчение, а еще приступ неимоверного любопытства. — Никому не скажу, — клянется он, а потом, не удержавшись, спрашивает: — А кто ты? Незнакомка снова окидывает Карлоса взглядом. На этот раз полным какой-то задумчивой надежды. — Я та, — медленно и почти торжественно произносит она. — Кто научит тебя всему, что должно, чтобы, когда придет время, ты был готов к тому, что будешь должен сделать. Он почти ничего не понимает из того, что сказала эта странная женщина, но чувствует глубоко внутри нечто, незнакомое прежде. Нечто, заставляющее поверить и кивнуть. Такая реакция, кажется, вполне ее устраивает. Она тоже кивает, возвращаясь на прежнее свое место. — Можешь сейчас идти, — велит она. — Мне нужно отдохнуть и подумать. Вернешься завтра, когда солнце станет клониться к закату. Но помни, — окликает уже убегающего мальчишку. — Никто не должен знать, что я здесь. Иначе… Карлос еще раз кивает, неуверенно улыбается, давая понять, что все понял, и, снова развернувшись, мчится прочь. Стоит ли говорить, что встреча эта была всем, что занимало в тот день его мысли? Даже все-таки устроенная старшим взбучка не заставила угаснуть поселившиеся в мальчике нетерпение, восторг и то самое непонятное чувство, объяснить себе которое Карлос сможет только долгие годы спустя.= 2022 =
Итак… Он добрался до встречи с Ней. Забавно, но он так и не узнал ее имя: ни тогда, ни потом. Забавно, но он ни тогда, ни, наверное, даже теперь не считал это таким уж важным. Да и она, если правильно помнится, тоже. Значение имело совершенно другое. Карлос снова косится на теперь уже полупустую бутылку, стоящую напротив. Ему приходится приложить усилие, чтобы не взяться за нее и не осушить до дна. Он напоминает себе, что впереди будут участки куда более сложные, а в доме нет больше ничего хоть сколько-нибудь алкогольного. Не лучше ли, в таком случае, воздержаться, сосредоточиться на предшествующих светлых моментах? Он делает несколько глубоких вдохов, убирает пиво с глаз подальше, трясет головой, хмыкает и опять берется за ручку. Пора двигаться дальше. За окном все также бушует стихия, все никак не думая униматься. Шум дождя и раскаты грома становятся фоном для мысли, вновь стремящейся вперед в прошлое.