Лето, пора первой влюблённости
А также
первых теплых деньков
Первая часть
2006 год Мальчик-подросток, на вид лет шестнадцати, сидел на подоконнике ранним утром. За окном потихоньку занималась фиолетово-розовая заря, хаотично пересекаемая голубыми и жёлтыми полосками неба и солнца. Однако эта картина была для него тяжелой, как свинец. Исхудавшие руки, бессмысленно закутанные в темно-синюю кофту, безнадёжно обнимали не менее худые колени. Вокруг валялись пустые пачки и наполовину выкуренные сигареты, затушенные прямо в момент самого сильного возгорания табака. Прямо как его жизнь. Постепенно туберкулёз съедал его изнутри, разлагая и обливая кровью лёгкие. Теперь было уже совсем неважно, сколько бычков он выкурит, несмотря на свои семнадцать лет. Неважно, сколько на это потратит. Спать просто не хотелось. Он закрывал глаза и добросовестно пытался уснуть, однако не получалось. Уже на протяжении полугода ему хотелось одного — встать и умереть. После того, как он узнал свой диагноз, жизнь будто померкла, потеряла свой смысл. Все родственники и друзья говорили только о его «горькой участи», но Дамиано это только раздражало. И без всех них он знал, чем болен, а окружающие лишь создавали лишний шум. Собственно, поэтому он и сидел в шесть утра на подоконнике, в компании одной лишь дури. — Дамиано? Ты спишь? Дверь немного приоткрылась, и он увидел мать. Боже, она была самым главным источником всех слёз, причитаний и преждевременных псалмов за упокой. Даже батя не трепал ему мозги так, как она. Вообще, когда она узнала про туберкулёз сына, то бросила мужа — отца Дамиано — ради того, чтобы полностью заняться парнем и «скрасить последние данные Богом дни жизни». Дамиано боролся за право жить с отцом, но мать была непреклонна и отвоевала себе право на опеку. — Как себя чувствуешь? — Посредственно. Кажется, только сейчас она заметила окурки на ковре. — Дамиано, дорогой, ты меня так вместе с собой в гроб утащишь! Где ты взял эту дрянь? Отец подкинул, да? — Ну вот, опять. Сколько раз сказать, он не толкает мне дурь. — Да? А где ты её тогда берёшь? Вот точно отец пропихивает, я лучше знаю. Господь мой Бог, вот за что мне всё это? Муж-наркоман, так и ты туда же. Дамиано, врачи же тебе говорили, с твоим диагнозом нельзя. Я кстати почитала одну статейку в газете, ну, которую мне соседка приносит, так там написано, что туберкулёз можно вылечить одним отваром… Терпение Давида лопнуло. — Мам, хватит нести чепуху, туберкулёз не лечится отварами. Ты что, серьёзно веришь во всё это враньё из журнала? Так там написано, что и гипс накладывать нельзя, потому что гангрена начинается. Ну подумай сама, непонятно что ли? — Ремня на тебя не находится, Дамиано. Вот родила же на свою голову, больного и наглого! Действительно, уже два года задница парня умудрялась избегать приключений и ремня. Мать била больно, и, на его взгляд, очень несправедливо. Отец избегал подобного рода рукоприкладства, и Дамиано был ему за это благодарен. — Кстати, ты его не видел? Хочется, чтоб на видном месте лежал на всякий случай. А то соседская своячечница мне тут рассказывала… — Так зачем ты пришла? — перебил её парень. — Не смей меня перебивать! А то я пойду и сама найду ремень, который с тяжёлой пряжкой. — Ну в любом случае давай к делу. — Дамиано было уже глубоко наплевать, какой вещью он получит по заднице. Жить всё равно осталось мало. — Сходи в магазин, список на столе лежит. Из-за твоего нытья я легла поздно, а то бы сама успела, чтоб вас всех. Ну, живо, а я на работу. Мать вышла, резко хлопнув дверью. — И так всегда… Солнце всходило всё выше, заливая золотым сиянием царивший в комнате пепельно-серый бардак. Лучи лизнули старые виниловые полы, успевшие много повидать и не истереться. Изогнутая труба у стены уже не была видна от количества висевших на ней шмоток. Дамиано перевёл взгляд на старый стол, купленный на распродаже за полцены. Когда-то он исправно занимался за ним, раскрывая очередную книжку и бессмысленно переписывая ещё одно упражнение. Сейчас лампочка уже перегорела, а столешница покрылась пылью и бесконечными кусками непонятно чего. В шкафу жалко томились остатки хорошей жизни — когда-то любимые кеды Converse, старая Нокиа, календарик двухтысячного года, который ему подарила тётка на восьмилетие. На стене, прилепленные спёртой на стройке изолентой, висели постеры «OneRepublic» и раритетный винил. Под бессменной кроватью всё ещё валялись пять собраний О.Генри. Всё ещё выглядывала закладочка на странице с рассказом «Последний лист». Пожалуй, эти пять книг были единственным, что его действительно радовало. Вновь и вновь перечитывая их, он словно становился на минутку нормальным человеком. «Санаторий на ранчо» ему нравился меньше — если там главный герой получил исцеление, то Давид знал, что никогда его не получит. Из раздумий его вывел резкий и неприятный звон бордового будильника, который ему каждый день хотелось выкинуть в окно. Уже четыре месяца он звонил абсолютно впустую — Давид и думать забыл про учёбу и школьные занятия. Прицельным броском двух пачек Wrigley's, обтянутых канцелярской надушенной резинкой, будильник был обезврежен. Дамиано медленно сполз на ковёр, к окуркам. Мать не знала, что шкаф, полностью заросший мусором и неприличными картинками, успешно скрывал от посторонних глаз две бутылки шампанского. Врачи сказали, что он умрёт где-то в середине августа, и Дамиано пообещал себе, что если доживёт до этого, то откроет бутылку. А там уже и умирать не страшно. Внезапно полусгнившие лёгкие пронзила острая, нестерпимая боль, больше похожая на сломанное ребро. Изо рта полилась тонкая струйка крови. «А вот и конец пришёл» — подумал Дамиано. Кровь капнула на пол и потекла к двери. Новая порция боли проникла в тело Дамиано, заставляя издать жалобный стон, больше похожий на скулёж. Однако дух ещё пока отказывался покидать изувеченное тело, и пришлось терпеть. Наконец, мучения отступили и Дамиано смог-таки выпрямиться. Он прислонился кудрявой копной волос к холодной стенке и поймал собственный взгляд в зеркале напротив. Оттуда на него смотрело бренное создание, кое-как доживающее последние отведённые дни. Затёкшая шея, исхудавшее донельзя тело нескладного подростка, растрёпанные волосы, освещаемые золотистыми лучами солнца — вот что было в отражении пыльного зеркала. И даже несмотря на благоухающее пионами и священным тополем лето, в душе его царила зима и лютые испытания на прочность. Уже неспособное чувствовать сердце зачерствело, закрываемое несколькими дугами выпирающих рёбер. Оно уже не кровоточило, нет. Оно покрывалось коро́стой из запёкшейся крови. Дамиано понял, что не хочет так провести остаток своих дней — захлёбываясь кровью и табачным дымом. Блуждающий взгляд остановился на сумке. «Ну что ж, сам Бог велел в последний раз прийти сегодня в школу» — подумал он. В голове всплыла мысль о покупках, но он отложил её на обед. Переступая через горы бумаг и журналов, он сумел-таки натянуть на себя что-то приличное. Сумка, наполненная сигаретами, водой, мятной жвачкой и двумя листочками, была грубо пнута к порогу. Не хотелось думать ни о чём, хотелось надеть старые конверсы и, как бывало, запрыгнуть в автобус. Ключи, пролёт, лестница, улица, и вот он уже ехал в давке без билета на расшатанном автобусе. Ещё по крайней мере десять школьников, законопослушно насыпали деньги водителю и трепались о своём на пол-автобуса. Впервые в жизни Дамиано заметил, что его искренне раздражают все эти жизнерадостные хихиканья и смех. Ему было вообще не до смеха. Ему хотелось разрезать нахрен все рёбра, истечь кровью и сдохнуть наконец — смех причинял лишь боль. Автобус подпрыгивал на каждой кочке. Под окном сидела бабка, которой вечно дует, и она на всё транспортное средство агетировала закрыть, нет, запаять намертво все форточки. — Молодой человек, уступите место женщине, она же с ребёнком, — прямо на Дамиано, занимающего тридцать квадратных сантиметров вплотную у задней двери, заорала очередная полная тётка, занимавшая два сиденья. Честно, как осточертели ему все эти женщины… — И как, по-вашему, я должен это сделать? — Дамиано недовольно зыркнул глазами и на толстенную тётку, и на наглого вида мамашу-содержанку со своим спиногрызиком. — У тебя вообще все дома? Как больной себя ведёшь, чесслово. Она же с ребёнком! — А я с туберкулёзом, — зло ответил парень и уткнулся носом в стекло. Двигаться дальше можно было только в гроб. Сидящие вокруг недовольно зашумели, аргументируя свою позицию тем, что «у всех туберкулёз и сколиоз, а тётя Марлена вообще слепая на один глаз». Наконец автобус остановился возле школы. — Подавитесь вы своими детьми и матерями-шлюхами, — ему вслед кто-то кинул зонтик остриём вперёд, а в автобусе раздался ужасающий, недовольный женский визг. Парень отошёл подальше, и зонт зажало дверьми. Наконец, школа. Когда-то она казалась ему красивой и хорошей, а теперь была лишь местом каторги с обсыпавшейся штукатуркой и без дверей в туалете. Толпы визжащих и гогочущих школьников с ярко-кислыми причёсками и чулками, современными плеерами и массивными кольцами больше напоминали преисподнюю, чем среднюю школу. Дамиано в невзрачном прикиде из джинс и старой майки, которая в тряпки годилась, слился с толпой, утопая в этом провинциальном шуме. Хотелось заклеить рты всем и сразу. Дамиано уже почти не помнил своих одноклассников, однако всё-же один запомнился. — Дами, ты? Ну конечно. Куда без Луки. — Ну я, а кто ещё. На самом деле он немножко порадовался тому, что встретил хоть одно знакомое лицо, которое грело душу. Раньше они были лучшими друзьями, а потом Дамиано ушёл из школы и не возвращался вот уже четыре месяца — Братюнь, что с тобой? — одно качество Луки парня восхищало всегда: непосредственность — А что? Я как-то изменился? — Да тебя не узнать. Ты такой худой, вообще как серая мышь выглядишь. А где же браслеты, покемоны, твои любимые значки? А как же знаменитая серёжка в ухе? — Покемоны… Дамиано честно пытался вспомнить, что это, но не получалось. — Ладно, пошли, щас уже звонок будет. — А где наш класс, бро? Память как отшибло — С тобой точно что-то не так… — после этих слов Лука замолчал и повел Дамиано в класс. Тот плелся за ним еле перебирая ноги. «Как бы не упасть, а то кости не сгребёшь. Так и останусь лежать, никому не нужный, в луже слёз Луки» Добредя до класса, Дамиано совсем уже запутался, где он, что он, и зачем он. На один вопрос он мог гордо ответить: он ходячий мертвец. А остальное не давало покоя. Лука уже давно прошел в класс, наполненный смешками одноклассников и запахом чего-то явно не родного. Аж жутко стало после этого. Давиду и впрямь-таки захотелось после всего увиденного исчезнуть с лица земли, хоть даже и в преисподнюю. Впрочем, он и так уже в ней находился. Но прозвенел предательский звонок. Все встали около своих парт и резко замолчали. Тишина была такая, аж уши заболели. В класс прошел самый «любимый» учитель какого-то предмета. Дамиано и сам не знал, какой сейчас урок. Да он даже и не уловил тот момент, когда он оказался уже у парты. Грёбанная математика. Все уже сели за свои старенькие, трухлявенькие парты. Учитель окинул взглядом класс и остановился на очень «примечательной» персоне этого дня. Скорее всего, этот день отметят в истории школы, и будут праздновать каждый год, потому что явился сам Дамиано Давид. — Какие люди… — тихо пробурчал учитель, чьего имени парень знать не знал. Как всегда, все что-то обсуждали, о чем-то говорили. В классе стояла неимоверная жара, так и хочется убиться немного пораньше. Да что уж там, все равно немного осталось. Спустя половину урока и вскипевшего мозга, Дамиано в принципе больше ничего не добился. Стоя у доски уже три минуты, он сверлил ее взглядом. Это — тёмно-зеленое пристанище ада! Вот правда! Аж блевать захотелось только от ее вида. Что-то начиркал светло-розовым мелком, с которого так и сыпалась эта мелкая пыль, которая норовила запачкать все: и одежду, и руки, и саму поганую жизнь; так въелась, что не ототрёшь. Правильно или неправильно он написал решение — только сам Бог знает. Но даже Бог Давиду не помогает. Наконец, досидев до конца урока, что далось очень трудно, парень решил плюнуть на уроки с высокой колокольни и пойти домой. Ну да, после первого урока. «Подумаешь! А кто так нынче-то не делает.» Ну вообще, для Дамиано было достижением, что он хотя бы из дома вышел. А остальное фигня. Парень, уже выйдя из этого места, пропахшей тоской, гнилью и завистью других учеников, поплёлся домой. Автобус он проворонил; собственно, он умел делать это в совершенстве. Идти было далеко, пять остановок, однако сейчас не было цели, ради которой стоило бы экономить силы. Так что он решил пойти пешком. Легкий ветерок дул Дамиано в лицо. Навстречу ему по бульвару шли персоны, традиционно являющиеся ко второму уроку. Некоторые из них начинали перешёптываться, увидев Дами. Его это откровенно бесило. «Ну в самом деле, я призрак, что ли?» За его спиной шли либо самые крутые и отпетые хулиганы, уже позабывшие, что такое учёба, либо личности, которые не поддавались классификации в его голове. Среди тех, кто его обгонял, примечательной была одна светленькая невысокая девочка. Казалось, она немного грустила. «И вот какого чёрта она идёт домой после первого урока?» Бульвар напоминал бесконечность. Фасады нескочаемых панельных домов, больше напоминавших могилки, навевали мысли о всякой не́жити. Ветерок уже больше не дул, и начался классический июньский зной. Давид даже порадовался, что он чувствует его последний раз в жизни. Наконец, бульвар закончился и замаячила спасительная остановка. В несколько лёгких шагов парень преодолел тротуар и оказался у края дороги, выискивая глазами автобус в уличном хаосе июньского дня. В теньке ушатанной конструкции, под громким названием автобусной остановки, он заметил светленькую девочку, что его обогнала. Через двенадцать минут ожидания автобус соизволил-таки притормозить и сбросить старых попутчиков только затем, чтобы найти новых. Людей зашло на удивление много для десяти утра времени. Он заприметил свободное место у окошка и юркнул на него быстрее недовольной бабки, ехавшей в поликлинику. Та что-то прошипела про его манеры, но Давид и ухом не повёл. Наконец-то он мог присесть и подумать. На ходу этого делать абсолютно не получалось. В голове проплыла мысль о покупках и последствиях неисполнения поручений матери в виде двадцати–пятнадцати горящих полос на полушариях, отчего он нервно сглотнул, однако постарался на этом особо не концентрироваться. Рядом с Дамиано место было свободно, и уже через секунду на нём сидела та самая девочка с остановки. Автобус был абсолютно забит, и она просто села на единственное свободное место, даже не задумываясь, а почему место рядом с этим парнем свободно. «Прямо наваждение какое-то. Или она меня преследует? Да нет, просто совпадение» Внезапно Дамиано почувствовал, что он не курил уже три часа, и пора бы обновить статистику. Немного порывшись в сумке, он нашёл палёные сигареты из запаса, купленные в магазинчике после полуночи. Зажигалка уже тоже была в плохом виде, но работала. Форточка автобуса поддалась только с третьей попытки. Парень почувствовал на себе косой взгляд соседки. «Ай, и чёрт с ней» Затянувшись, Давид почувствовал себя ещё хуже. Лёгкие нестерпимо обжигало, словно огнём, но ему нравилось. Нравилось чувствовать боль, так он мог почувствовать себя живым и дышащим телом, в котором ненадолго задержался бренный дух, освобождённый от обязательств земной жизни. Выпустив дым в форточку, он снова ощутил на себе назойливый взгляд соседки. «Ну сойди уже, тебя что, на коленях умолять об этом надо?» Проехали уже три остановки, и Давид до сих пор не выпускал самокрутку из зубов. Виктория не переносила табачный дым с детства, но она ломалась, не в силах сделать парню замечание. Он, казалось, был старше её и намного круче, — по крайней мере, так выглядел. Наконец, когда она уже собралась с духом сказать ему о том, что от дыма она умирает быстрее и это идёт вразрез с её планами, парень встал, желая пробраться к выходу и сойти с автобуса. Вик вздохнула и осознала, что это и её остановка тоже, поэтому вместе с ним встала и начала проталкиваться к выходу. Дамиано откровенно заволновался. «Мне кажется, она меня сейчас по асфальту размажет» Девушка, всё ещё ломаясь от сомнений, легко сошла с подножки и остановилась, смотря Дамиано прямо в глаза. — Зачем ты курил в автобусе? Фраза прозвучала не в меру жёстко и даже назидательно. Парень поднял на неё безразлично-вопросительный, затуманенный взгляд профессиональной жертвы, уже привыкшей к своей роли. Викторию передёрнуло. «Зачем я вообще это сказала…» — Ты могла сказать, если тебе мешало. — Но ты и сейчас куришь! Я думала, ты докуришь и выкинешь. — Мало ли, что люди думают. Эта фраза прозвучала очень хлёстко и властно, отчего Виктория отчётливо почувствовала каждый аритмичный удар сердца, измученного пороком и табачным дымом. — Но ты мог и подумать об окружающих. — Когда окружающие обо мне не думают, я в ответ не думаю о них. — Я-то о тебе думаю! Дамиано замолчал. — О чём мы говорим? О том, что я сдохнуть пытаюсь? Глупость какая… Тебе вообще какая разница, курю я или шеряюсь? — Знаешь, ты просто не ценишь свою жизнь. Я умру примерно через два месяца, а тебе ещё жить и жить. И я бесконечно завидую тебе из-за этого. Я-то думала, ты прикольный, а ты обычный уличный хам. Столько нервов мне попортил! Глаза Дамиано словно разбились на тысячу мелких кусочков вместе с его душой. Он даже не подозревал, что её ответ был хорошо заучен и отрепетирован. Каждое слово задело парня как нож. Вмиг его глаза помутнели — Прости… Прости пожалуйста, какой же я идиот… Наверное, даже хорошо, что я умру через месяц, и больше никому не буду делать больно. Мне очень стыдно, честно. Виктория отреагировала не менее бурно — Да ты чего, я же это так, в сердцах, от дури… Я не знала, что ты тоже умираешь. У тебя рак? — Туберкулёз — А у меня порок сердца. Уже привыкла. Немного погодя, девушка аккуратно и непринуждённо накинула руки на плечо Давида — Может, поедим мороженого завтра? И я заглажу свою вину, — Дамиано с надеждой и неуверенностью посмотрел в пару любопытных сверкающих глаз, примостившихся у него на плече. Непонятно как, но они сидели на скамеечке; девушка закинула одну руку за спинку конструкции, а другую на плечо парня, а сверху примостилась головой. Давид, в свою очередь, лениво катал во рту последние конфеты с лимоном и боялся пошевелиться и потревожить тепленькое существо у себя на плече. Впервые в жизни его озарило дивным светом ранее недоступного восторга, который ни с чем нельзя сравнить. Как будто всегда в его душе была какая-то темная всепоглощающая дырка, которая сжирала все возвышенные чувства и краски жизни. И сейчас её робко начало заполнять удивительного происхождения тепло, причём очень родное. — Давай. Допустим, завтра, здесь же и на рассвете? — Хорошо, — не успел договорить парень, как девушка быстро убежала вдаль. Спустя несколько секунд он опомнился: она оставила охапку карамелек на скамейке и запах чего-то… Слишком радостного и живого. Того, чего он не знает. Того, чего ему уже давно как неведомо. Дамиано начал собирать карамельки абсолютно разной формы: в виде зверушек, в виде фигур, в виде ягодок и цветов. Небрежно засунув конфеты в карман, он взял под руку сумку и побрел домой. Побрёл в какой-то слишком странной обстановке. То ли жизнь радостна, то ли он свихнулся…