Скажи мне, почему это должно закончиться

      Роуч получил это прозвище из-за того, что ему всегда удавалось выжить в самых близких столкновениях со смертью. Более чем несколько выстрелов, пара ножевых ранений, которые были в дюйме от поражения жизненно важных органов, и несколько взрывов. Его было трудно убить, как таракана. Соуп любил шутить, что Роуч не поддается уничтожению. Что ядерная бомба может ударить, а Роуч все еще будет стоять на ногах без единой царапины на нем. Это всегда вызывало у него смешок.       Дело в том, что... тараканов можно истребить. Любой, у кого есть мозги, сказал бы, что все, что нужно, это просто наступить ботинком на маленьких засранцев, и они умрут.       Предположим, это то, что сделал Шепард.       В воздухе стоял резкий запах крови и пороха. Пуля прошла прямо сквозь него и заставила его упасть на землю. У него зазвенело в ушах, и он почувствовал, как закружилась голова, показалось, что мир внезапно перевернулся с ног на голову. Раздался еще один выстрел, и Гоуст присоединился к нему на земле вне пределов его досягаемости. Его глаза расширились, и он попытался окликнуть его, дотянуться до него, но не смог сделать ни того, ни другого. Этого не могло быть на самом деле. Не с ними, не с Гоустом.       DSM забрали из рук Роуча, и хотя он попытался удержать его, Шепард просто вырвал его. Затем чьи-то руки схватили за его собственные, чтобы протащить по каменистой земле. Боль пронзила его тело, когда он боролся с мужчинами, которые тащили его прочь. Он не мог позволить им умереть вот так. Он отказывался отступать, хотя чувствовал, как вяло бьется его собственное сердце. Роуч пнул человека, державшего его за ноги, только для того, чтобы хватка на нем болезненно усилилась. Прежде чем он смог попытаться ударить снова, его сбросили в канаву, и он скатился в нее, пока не приземлился на спину. Его зрение на мгновение затуманилось, но прояснилось как раз вовремя, чтобы он увидел, как с Гоустом поступили так же, небрежно сбросили в канаву, и он приземлился рядом с ним.       Роуч мог смутно слышать отчаянный голос Прайса, взывающий к ним по их связи, но он не мог обратить на это внимания. Все, на чем он мог сосредоточиться, это на том, что Гоуст не двигался.       Он, блять, не двигался.       Слезы обожгли глаза Роуча, и, несмотря на слабость, он протянул руку к Гоусту и сжал его безвольную ладонь. Если бы он мог, он бы выкрикивал имя Саймона, умоляя его остаться с ним и не позволить им закончить таким образом. Шепарду не могло сойти с рук это предательство.       Шепард и его люди открыли канистры с бензином и начали обливать обоих, больше сосредоточившись на Роуче, который, казалось, был еще жив. Газ попал ему в рот, обжег нёбо и язык, когда он откашлялся вместе со смесью крови. Его защитные очки помогли уберечь глаза от попадания бензина, что было лишь очень небольшим благословением в такой серьезной ситуации. Роуч все еще испытывал желание драться, брыкаться и кричать, но его тело не слушалось его. Его конечности налились свинцом, и он был бессилен остановить что-либо из происходящего. Он повернул голову к Гоусту и посмотрел на него в последний раз. Он отчасти пожалел, что на нем была маска, что он не мог увидеть Саймона, спрятавшегося под ней.       Они пообещали обручиться после того, как эта миссия закончится. Это была бы милая и простая свадьба в здании суда, ничего особенного. Им не нужно было поднимать из-за этого такой большой шум, потому что все, что имело бы значение, — это то, что они были вместе. По крайней мере, в конце концов, теперь они были вместе, хотя Роуч больше всего на свете желал, чтобы Гоуст был избавлен от этой участи. Он не заслуживал того, чтобы умереть в такой канаве, как эта, и чтобы его тело сожгли. Он заслуживал того, чтобы выйти на пенсию и состариться.       Роуч хотел бы иметь шанс увидеть, как они состарятся вместе.       Шепард бросил свою зажженную сигару на тело Роуча, и его крики наполнили неподвижный воздух, когда они оба сгорали в огне.

***

      Два раза.       Гоуст умирал два раза, прежде чем медикам в конце концов удалось стабилизировать его состояние. Получив пулю, он потерял сознание от шока и потери крови. Он помнил, как проснулся оттого, что был охвачен огнем, и кто-то тащил его в сторону, чтобы потушить пламя на нем, но после этого он то приходил в сознание, то терял его.       В конце концов, он получил обширные ожоги третьей степени большей части груди и рук. На правой стороне его лица были ожоги второй степени, которые тянулись от скулы вниз к боковой части шеи, почти касаясь плеч. Гораздо лучшая судьба, чем у Роуча. Роуч!       Гоуст немедленно открыл глаза и резко сел на своей больничной койке, что напугало Прайса, который сидел на стуле рядом с его кроватью. Он обнаружил, что все его ожоги обмотаны бинтами, а в руку воткнута капельница. Он также быстро понял, что на нем не было маски. Обычно это приводило его в некоторое замешательство, но сейчас он даже не думал об этом. Он чувствовал себя как дерьмо, разогретое, и движение при сидении определенно нарушило наложение швов, которые он, очевидно, получил. Однако все это не имеет значения. Он должен был найти Роуча. — Ты проснулся. Это долгое.... — Где Роуч? — спросил Призрак, полностью обрывая Прайса.       Прайс колебался. Он колебался, и это не осталось незамеченным Гоустом, который внезапно почувствовал, что не может дышать, и прищурился, глядя на Прайса. — Прайс. Где он? — Он дальше по коридору, в другой комнате, но... — Хорошо. — Гоуст снова прервал его и сбросил с себя больничное одеяло, собираясь встать, но тут Прайс положил руку ему на плечо. — Тебе нужно успокоиться. Сейчас я отведу тебя к нему, но... Сынок, с ним не все в порядке...       Гоусту не понравился тон, которым Прайс произнес эти слова. Это было так серьезно и полно сочувствия и боли. Он не хотел этого слышать. Он просто хотел увидеть Гэри. Когда стало ясно, что он не собирается ничего говорить в ответ, Прайс вздохнул и начал помогать вытащить капельницу из руки Гоуста и заклеить то место, где она была, пластырем. Он попытался предложить ему помочь встать, но Гоуст отмахнулся от него и встал сам. Затем они прошли несколько дверей вниз, прежде чем Прайс остановился перед дверью с именем «Сандерсон»‎, написанным маркером на доске для сухого стирания. — Я дам вам двоим время побыть наедине, — пробормотал он, затем начал возвращаться по коридору.       Гоуст на мгновение задержался перед дверью, не желая признаваться даже самому себе, насколько он чертовски напуган тем, что может там найти. Роуч уже висел на волоске еще до того, как Шепард выстрелил в него, но после его тоже подожгли..       Гоуст не был тем, кто во что-то верил. Он очень давно не испытывал надежды. Но это был Роуч. Это был Гэри, блять, Сандерсон, который всегда способен пережить то, что невозможно было спасти, и совершить невообразимое. Он покорил холодное сердце Гоуста - подвиг, который даже лейтенант считал невозможным. Если он мог это сделать, то наверняка смог бы сделать все что угодно.       Так что, возможно, на этот раз у него могла быть надежда, что его Гэри сможет пройти через это. Не имело значения, что сказал Прайс. Никто не знал Гэри так, как он. Он знал, что тот сможет пройти через это.       Саймон открыл дверь и вошел в комнату.       Было тихо, если не считать неритмичного писка кардиомонитора и мягкого звука подачи кислорода Гэри. Когда Саймон приблизился, он почувствовал, что его сердце чуть не разлетелось вдребезги при виде своего партнера. Гэри был практически с ног до головы замотан медицинскими бинтами и на нем была кислородная маска, которая занимала большую часть его лица. Его грудная клетка поднималась и опускалась неравномерно, и даже когда ему давали кислород, его дыхание вырывалось с хрипами. — Привет, Жучок, — сказал он, подходя к его кровати. Несмотря на то, какую сильную боль он, без сомнения, испытывал, Гэри медленно повернул голову, чтобы посмотреть на него, и уголки его губ приподнялись в слабой, нежной улыбке. Затем Гэри медленно сжал свои подергивающиеся руки в кулак и поднял большие пальцы вверх, чтобы обозначить слово «живой». Ему было нелегко это сделать, но, к счастью, ему не нужно было говорить больше ни слова, потому что Саймон понял. — Да. Да, я жив, — прошептал он. Он так боялся прикоснуться к нему, из страха причинить ему боль. Его собственные ожоги ощущались как гребаный ад, и тот факт, что они были у Гэри по всему телу, — Боже, он, должно быть, страдает. Он много раз видел Гэри лежащим на больничной койке на протяжении всей их военной карьеры. Он и раньше видел его полумертвым. И все же он никогда не выглядел таким хрупким, как сейчас.       Между ними воцарилось молчание, что не было для них чем-то необычным. Они проводили большую часть своего времени вместе в тишине, и между ними не было необходимости обмениваться словами. Здесь всегда было так уютно, так спокойно. Но в этой тишине не было покоя. Не в этот раз. Он не был готов отпустить Гэри. Он слишком много значил для него. Как он мог когда-нибудь снова обрести покой без него?       Но дело было не в нем. Дело было в Гэри, который испытывал неописуемую боль после того, как прошел через ад. Он боролся, Саймон знал, что его Гэри боролся. Ему было больно, его легкие и сердце отказывали ему, но он все еще сражался в этой проигрышной битве, и ради чего? Ради Саймона? Он не стоил всех этих страданий. Гэри заслуживал мира; он достаточно сражался. — Я люблю тебя, Гэри, — прошептал Саймон, протягивая руку, чтобы нежно накрыть ладонь Гэри. — Ты можешь перестать бороться прямо сейчас.       Снова воцарилось молчание, когда Гэри встретился с ним взглядом, и Саймон увидел это в его глазах. Видел боль, видел любовь, видел, как борьба, пылающая в его глазах, начала смягчаться и превращаться в... удовлетворение. Затем он испустил тихий, легкий вдох, который прозвучал почти как вздох, и единственным звуком, оставшимся в комнате, был ровный шум кардиомонитора.       Гэри ушел, и вместе с собой он забрал все хорошее и прекрасное в мире.