Дурак из Надора сомневается

Дикон чувствует себя дураком. Кретином, полнейшим идиотом, тупицей, которому открывать глаза на правду пришлось в самом буквальном смысле этого слова. Рокэ и Катарина. Катарина и Рокэ. Любовник и любовница. Жертва и насильник. Актеры мистерии, разыгрываемой третьими лицами. Дикон в упор не понимает, кто же на самом деле эти двое друг другу. Дикон думает и думает, натужно и напряжно, прикладывает огромное количество усилий и все равно не может отделить зерна от плевел, правду от лжи. Дворцовые интриги ему, надорскому мальчишке, совсем не подходят. У Катарины на глазах слезы, лицо пылает и грудь видна из-за расшнурованного корсета. Тоненькая пепельная прядка, выпавшая из прически, кольцом вьётся у ее шеи. Бесстрастное лицо Рокэ, снимающего ее со своих колен, его резкое движение кисти, откидывающее со лба волосы. Красное темнеющее пятно в вырезе его расстегнутой рубашки у самого основания шеи. Дикон тоже целовал его там. Дикон жмурит глаза, и к его горлу подступает ком то ли желчи, то ли не пролитых слез. Он сжимает кулаки и ограненные камни перстня Эпинэ впиваются ему в ладонь, оставляя на ней порезы. Дикон не чувствует боли. Дикон задается вопросом, а можно ли чувствовать себя преданным возлюбленным, если не прозвучало ни одного слова любви. Но разве его нежное касание, теплый взгляд и пальцы на макушке не были признанием в любви? А мягкое объятье утром, перед самым рассветом, а заморские сладости, выписанные из-за границы, а сладкий чай, а томик Вененна, а поцелуй в самый кончик носа? Дикон, безнадежный дурак, говорит он себе. От кого ты пытался добиться чувств, к чему тебе разводить сцены и драму перед человеком, который тебе ничего и никогда не обещал. Дикону в сердце будто впивается тысяча осколков толченого стекла. Дикон смотрит на свое отражение в водной глади фонтана и кривит губы. Предатель, говорит он себе. Матушка прокляла бы тебя и за одну только мысль об этом сомнении. Из воды на него смотрит его отец, времен его первого парадного портрета, послушно сморщивая лицо. Через десять лет тебе исполнится двадцать восемь, а мужчину в двадцать восемь не отличить от мужчины которому тридцать два. Дикону становится противно. Кольцо жжет Дикону ладонь, прожигает ее будто до самой кости, так же, как навязчивая мысль пытается прожечь ему мозг. Дикон чувствует как его голова воспламеняется. Травить или не травить, вот в чем вопрос. Есть долг, есть честь, есть обязательства, память и Катарина в расшнурованном корсете. Есть клятва, есть честь, есть привязанность, память и Рокэ, держащий его в объятьях в грозовую ночь. Дикон сжимает руками голову и стискивает зубы. Мысли не прекращаются. Дикону больно думать, трудно даже, Дикон не любит этого делать. Судьбоносные выборы не его конек. Ничего не становится простым и понятным. Талигойя, Талиг, Оллары, Раканы, Катарина, Рокэ, семья или он сам. Дикон не знает, что важнее. Дикон сомневается в том правильное и честное ли наследие ему досталось от отца и ненавидит себя за эти мысли. Дикон вспоминает Оскара и пепельное колечко прядки волос Катарины. Дикон еще крепче сжимает голову руками. Дикон не знает где искать истину в последней инстанции, но правда самого Дикона в том, что он не хочет убивать Рокэ Алву. Позор ему, позор ему на всю его жизнь, до самого конца его существования, до последнего дня, когда он откроет глаза и будет жить, позор ему на веки вечные. Он стоит всех обидных слов, что сказала ему мать, пока он возвращался в Надор. Дикон не хочет убивать Рокэ Алву, своего кровника, подлеца, убийцу, человека, который навсегда лишил его детства, который обрек его дом и семью на лишения, длящиеся годами, на горе вечное, твердое и незыблемое, как скалы. Человека, который держал на своих коленях Катарину с расшнурованным корсетом. А еще вчера держал на своих коленях Дикона, с расшнурованной на половину завязок рубашкой. Смотрел ему в глаза своими синими, морскими и глубокими, шептал ему тише, тише, querido, весь особняк услышит, говорил вот так, мой хороший, сжимал его волосы на затылке, держал ладонями его бедра и шипел сквозь зубы, откидывая голову назад. Дикон почти воет. У Дикона в груди все жжется, хотя ему ничего не обещали, Дикон чувствует себя преданным, у Дикона перед глазами улыбающийся Рокэ и Катарина с расшнурованным корсетом. Дикон хочет делать страшные вещи. Дикон чувствует себя брезгливо, яд - оружие монахов и женщин, никак не повелителей Скал, чести и отмщения в этом нет ни на суан. Дикон мало что знает, но в этом уверен. Дикон знает, что отец был бы разочарован. Дикон знает, что дома плохо топят, замок разваливается на части, его сестры одеты в тоненькие платья, а мать часами сидит в склепе с томиком эсператии. Дикон знает, что матушка назвала бы его достойным сыном. Дикон знает, что себя он таковым считать никогда не будет. Дикон знает, что Надор ждет лучшее время. Дикон знает, что его сестрам причитается лучшая жизнь. Дикон знает, что Катарина вчера сидела на коленях Алвы с расшнурованным корсетом. Дикон надевает на палец кольцо.

***

Дикон переступает порог кабинета Алвы, решительно сжимает руки в кулаки, а чувство гадливости все шагает за ним по пятам. Он заставляет себя смотреть Алве в глаза, но получается плохо. - Добрый вечер, юноша. На вас прямо лица нет. Дикон слышит в голосе Алвы усталость, прикрытую насмешкой. Тревогу даже. Дикон хочет не уметь слышать в голосе Алвы ничего, кроме того, что тот хочет показать. Дикон в целом хочет Алву не знать. Или хотя бы не выбирать ничего. Дикон не может выдавить из себя ни слова. Он смотрит Алве в глаза и видит в кэналлийской сини слишком много, много больше, чем он хочет видеть. Дикон давит в себе секундное желание все рассказать и облегчить свою ношу, выговорить свою душу, как на самой честной исповеди, отдать себя в руки другому человеку, который поможет ему, несмотря ни на что. Дикону сразу за этим вспоминается Катарина в расшнурованном корсете. - Налейте вина, юноша. Себе тоже. В голосе слышится глухое смирение. У Дикона земля уходит из-под ног. Он с трудом заставляет себя дойти до секретера, достать оттуда бутылку, распечатать ее и перелить в кувшин, чтобы дать вину подышать. Руки Дикона дрожат и открытый тайник кольца застывает над будущим содержимым бокалов. Разграбленный замок. Серые траурные одежды. Хлипкий катафалк. Плачущие девочки. Хлесткие слова матери. Сестры в тоненьких платьях. Холодный пол в замковой часовне. Впалые щеки матери. Отповеди отца Маттео. Более дюжины фамилий в списке. Лицо молодого отца в водной глади фонтана. Перстень слишком большой по размеру. Томики Вененна и Дидериха на прикроватном столике. Красавица Сона на конюшне. Сбитый снаряд на Дарамском поле. Орден Талигойской Розы на груди. Сладкий чай и блины на столе каждый завтрак. Фамильное кольцо, выигранное в карты в салоне прекрасной Марианны. Моро, встающий на дыбы и закрывающий от пули. Карас из меча Раканов. Теплые пальцы в волосах, треплющие макушку. Белый линарец гарцует по Надорскому тракту. Теплые руки прижимают к себе во сне. Тихая песня на ухо под раскаты грома. Губы на губах, требующие и молящие одновременно. Хороший мой. Катарина в расшнурованном корсете. Дикон бросает крупинку яда в кувшин с вином и та мгновенно растворяется. Диковы руки дрожат совсем слегка, пока он подносит разлитое по бокалам вино Алве. Мужчина долго рассматривает вино на свету, поигрывая бокалом. Перстни на его пальцах переливаются тысячами отсветов от зажженного камина. Сердце Дикона делает кульбит и опускается прямо ему в желудок. - За что будем пить, юноша? Дикон чувствует на себе испытывающий острый синий взгляд, пронзающий его насквозь. Дикон не может вымолвить ни слова. Алва хмыкает. - Раз уж вы не в состоянии даже отозваться, то выпьем тогда за жизнь, молодой человек. Он поднимает бокал. Катарина в расшнурованном корсете. Теплые голубоватые в свете свечей глаза, подернутые поволокой. Лицо отца в отражении воды. Успокаивающие ладони на спине. Мать в траурных одеждах. Перезвон гитары на чужестранном языке. Айрис плачет, пытаясь успокоить младших девочек. Рахат лукум в чужих пальцах, протягивающих сладость к его губам. Солдаты, заполняющие замок, топчут книги и суют в карманы золото. Кончики пальцев на щеке гладят нежным ласкающим движением. Красная отметина поцелуя у основания шеи в том же месте, где оставлял ее Дикон. Жаркое тепло, окутывающее его член. Катарина в расшнурованном корсете. Хороший мой, обожающе-хрипло шепчут губы. Хороший мой. Дикон сжимает кулаки. - Поставьте бокал, эр Рокэ. Сейчас же. Дикон боится поднять глаза и злобно смотрит в одну точку на полу. Сердце бьется в ушах. Это конец отбивает оно. - В вашем бокале… - Яд,- раздаётся злобный и насмешливый голос. Дикон в неверии поднимает глаза. На лице Алвы горькая ухмылка. Дика прошивает молнией с головы до самых пят. Ну конечно! Конечно! Рокэ Алва все известно лучше всех остальных, дал бы этот человек так просто себя отравить, если не хотел напоследок поглумиться. Рокэ Алва все умеет делать лучше всех, а читать его, глупого мальчишку, как написанную заглавными буквами книгу, умеет лучше всего остального. Дикон зарывается пальцами в волосы, сгибается пополам и смеётся нервически. - Вы знали. Конечно вы знали,- приговаривает он сквозь надрывный смех, раскачиваясь мелко взад вперед. Дикон для него игрушка, что совсем не должно быть новостью. Алва снова оказался не на шаг, а на целый четыре впереди, устроив ему проверку. Да и чего в этом удивительного для такого человека, как он. Дикону печет в груди от неизвестного чувства. Смеяться резко не хочется. Алва смеривает его испытующим взглядом. - Почему не довели дело до конца? Дикон не собирается ничего отвечать, даже если у него и был бы ответ. Дикон поднимает голову и смотрит Рокэ прямо в глаза. Кончики пальцев дрожат. Взгляд у него такой, какой Дик у него никогда не видел. Синий цвет переливается гранями самых чистых сапфиров. Дикон молчит. Рокэ резким движением встает, обходит стол, останавливаясь у кресла Дикона, наклоняется к нему и, жестко сжимая волосы на затылке, впивается в губы злым поцелуем. Дикон подается вперед и мгновенно размыкает губы. Катарина в расшнурованном корсете, удачно подкидывает ему его подсознание. Ты прямо как Катарина в расшнурованном корсете. Алва тянет за завязки его рубашки, открывая ключицы и грудь. Ставит краснеющую метку поцелуя у основания шеи. Дикон тяжело дышит и ловит своим взглядом взгляд Алвы. Глаза у него шалые и теплые, синие-синие. Плевать, думает Дикон. Плевать даже если закончить мне как Катарине на коленях Ворона. Дикон целует его закрытые веки и отдается в знающие руки. Дикон отказывается помнить расшнурованный корсет. А в Надоре, как и прежде, снегопад. В Кэналлоа снова льют дожди.