***
А Цзинь Лин скучал. Не всегда, конечно. Титул главы ордена принёс с собой ворох забот, новой информации и ответственности за каждое совершённое действие и высказанное слово. Порой голова шла кругом от обязательств, а от монотонной бумажной работы откровенно тошнило. Первое время он буквально засыпал в своём кабинете среди книг и свитков — ему всё еще не доставало знаний и опыта, а потому Жулань из кожи вон лез, чтобы стать достойным главой, а не прогреметь на всю Поднебесную очередным "Незнайкой". Но так было только поначалу — сейчас Цзинь Лин не тот капризный и вспыльчивый мальчишка, каким был много лет назад — с ним не считались даже старейшины его собственного ордена. После того, как правда о Цзинь Гуанъяо стала достоянием общественности, доверие народа к Ланьлин Цзинь ощутимо пошатнулось. Вернуть былой статус и расположение духа было непомерной ношей для юноши, однако тот проявил недюжинную стойкость и упорство на своём пути, не позволяя ввязываться в дела даже собственному дяде, действовавшему из лучших побуждений — такое вмешательство не только утвердило бы слабость нового главы, но и отбросило бы тень на Юньмэн Цзян, приписывая ему узурпаторские мотивы. К тому же, ему предстояло отмыть честное имя «сияния средь снегов» от клейма «нового ордена Цишань Вэнь» и, чтобы доказать чистоту своих намерений, Цзинь Лин охотно поддержал и направил выборы нового верховного заклинателя, склоняя чашу весов людского одобрения в сторону фигуры Не Хуайсана, которому больше не нужно было прятать холодный расчётливый ум и, — что стало шокирующим фактом для многих, — серьёзный характер под маской «Незнайки». День за днём, Жулань жертвовал личными интересами во благо ордена: он подолгу не виделся с дядей, не выходил на ночную охоту, отдавая предпочтение решению проблем обычных селян и горожан, и даже практически не навещал Храм Предков, настолько не хватало времени. Всё его социальное взаимодействие сводилось к деловым встречам с главами других орденов и адептами собственного. Так продолжалось несколько лет, до тех пор, пока он не добился стабильного положения и здоровой оценки своих действий со стороны народа и всего заклинательского мира. Да, он был самым молодым среди других глав, но тем не менее, всё же смог заслужить всеобщее уважение и преданность. Постепенно утомительная жизнь возвращалась в более спокойное русло — стремительный поток событий на лоне вод уже не так волновал озёрную гладь. Цзинь Лин начал посещать ночные охоты, всё чаще пересекаясь с давними друзьями и знакомыми. Особенно он скучал по ребятам из ордена Гусу Лань, поэтому каждый раз не мог сдержать глупой улыбки, как бы не старался — истинные чувства так и пытались вырваться наружу, хоть он до сих пор не привык открыто проявлять их. Цзинъи как-то заметил, пока они гнались на мечах за ожесточённым призраком: — Что-что, а вот нрав у нашей юной госпожи улучшился. От твоего самодовольного характера почти ничего не осталось. Неужели титул главы ордена сбил с тебя спесь? Подражая привычке дяди, А-Лин лишь закатил глаза на такую глупость. — Просто я, в отличие от некоторых ограниченных особ, повзрослел, — он выдержал паузу, а затем заносчиво улыбнулся. — А кто-то до сих пор не вышел из нежного возраста, думая, что подобная колкость выведет меня из себя. Тонкие брови приподнялись в удивлении, и Лань Цзинъи на секунду лишился дара речи. Затем, ухмыльнувшись и сложив руки на груди, подытожил: — Беру свои слова назад — Ваш характер стал ещё невыносимее, юная госпожа. Сычжуй лишь тихо подавил зародившийся смешок в кулаке.***
Характер, быть может, и изменился, (хотя Цзинь Лин сам не считал так в полной мере), но куда бόльшие перемены произошли с его внешним видом. Иначе как объяснить тот факт, что, стоило только этой троице в очередной раз остаться наедине в гостевых покоях Облачных Глубин главы ордена Цзинь, как две пары глаз уставились на него отнюдь не с чистыми и невинными помыслами, напротив — откровенно пожирая взглядом. Жулань и раньше обладал приятной наружностью — его миловидные черты притягивали многих девушек, но из-за вспыльчивой и горделивой натуры никто не решался к нему подступиться. Сейчас же детское очарование уступило место утончённости и изяществу, граничившему со стойкостью храброго воина и сильного заклинателя. В каждом движении атлетичного тела прослеживалась грация, но такая, что сам её обладатель и не догадывался о том, какое впечатление производит на окружающих. Аккуратно вынув заколку из высокого хвоста и распустив ленту на волосах, он позволил им свободно ниспадать до поясницы, струиться по дорогому золотому ханьфу, создавая восхитительный контраст, заметный даже в сумеречной полутьме помещения — сейчас отблеск свечей или огненных талисманов был не нужен. Ибо вот он — тот самый желанный свет Цзинъи и Сычжуя — стоит прямо перед ними и смотрит также вожделенно, готовый вот-вот сорваться и наброситься на обоих, лишь бы как можно скорее разделить тепло, жар, пламя, страсть, что копится порой месяцами невысказанная, затаённая, погребённая под заботами и такими бессмысленными, пустыми, как кажется ему теперь, обязательствами. Не имеет... Всё это не имеет ровно никакого значения — в данный момент для А-Лина существуют только эти двое в белоснежных одеждах, их переплетённые ладони и приглашающие подойти ближе взоры серых глаз, кажущиеся почти чёрными в сумраке комнаты. Лани были старше Цзинь Лина и расцветали как подснежники ранней весной: медленно вытягивались, раскрывая всё больше нежных черт в своём облике, словно лепестки — такие же непорочные, чистые, источающие аромат первородной энергии, духа силы и молодости, ещё не запятнанного мирскими невзгодами — всё это можно было ощутить даже мельком бросив взгляд на заклинателей. Жулань мог бы даже назвать их новыми «двумя Нефритами» ордена Гусу Лань, однако то, какими он знал, видел и чувствовал их, противоречило любым понятиям о благочестии. Секунда — и три юных тела льнут друг к другу в такой необходимой близости, пока лишь просто касаясь всех доступных на данный момент участков кожи: ладоней, шей, лиц и губ. Цзинъи оставляет невесомый поцелуй в уголке рта сначала у одного, затем у второго, улыбается хищно, зная, что им некуда торопиться — в их распоряжении целая ночь, а правила о режиме дня уже давно для них что не писаны — обходит А-Лина, примостившись грудью к чужой спине, утыкается куда-то в затылок, вдыхая уже знакомый аромат чуждых этим местам благовоний и едва уловимого мыльного корня. Прикусывает мочку уха, постепенно спускаясь всё ниже вдоль шеи, покрывая мелкими поцелуями всюду, где способен дотянуться, в то время как руки уже стащили пояс, верхние одежды, позволив им упасть к ногам, совершенно не заботясь о последствиях, забрались под нижние облачения, оглаживая нежно, вырывая у Жуланя на пару с А-Юанем тихие, тяжелые выдохи, что вскоре станут уже несдерживаемыми стонами. Сычжуй в это время с невиданной мягкостью во взгляде всматривается в это утончённое лицо, оглаживает кончиками пальцев скулу — тот отзывается на ласку, словно кот, подставляется под такое невесомое прикосновение, прижимается ближе, и юноша в траурных одеждах, наконец, не выдерживает, накрывая губы А-Лина своими, сминая их в долгом, тягучем, словно мёд, поцелуе. Они всегда растягивают эту прелюдию, особенно, когда ожидание от предстоящей встречи было слишком долгим, томительным — всепоглощающая страсть приходила после, пока воздух вокруг не становился раскалённым, а руки не тянулись бессознательно раскрывать бело-голубые одежды. Кожа к коже, вздохи в унисон и вот уже другие две пары рук снимают лобные ленты с плывущими облаками и повязывают на предплечья главы ордена Цзинь — знак принадлежности, полной покорности и истинных чувств. Быть может, этот жест мог показаться вопиющим безобразием и нарушением всяких законов о нравственности и благочестии, но о нём знали лишь три человека в комнате, и они бы не хотели позволить кому-либо лицезреть этот интимный момент, процесс слияния трёх душ, что так редко имеют возможность стать едиными. Они скрывали свои нетипичные для заклинательского мира отношения и было невероятно сложно не выказывать радость встречи, пряча робкие улыбки за широкими рукавами, а блеск глаз за полуприкрытыми веками — не вести себя как влюблённые девицы с торговых улиц — не поймут, не примут, осудят. Придёт время, и Цзинь Лину, как главе ордена, начнут подыскивать невесту: наследник необходим, но об этом сейчас так не хочется думать. Он будет оттягивать момент выбора до последнего, как и его дядя, предъявив высокие требования к будущей хозяйке Башни Кои. Но всё это будет потом, это так не важно, когда тело плавится от касаний горячего языка у ягодиц, а под подушечками пальцев твердеет чья-то плоть. И этого много, так много, и он, как и его возлюбленные, теряется в этих ощущениях, смотрит неясно и не может сопротивляться искушению взять от этой ночи всё. Цзинъи видит, как Сычжуй уже тянется за небольшим флакончиком с маслом, поэтому пропускает мешающиеся пряди рассыпанных по его телу волос между длинных фаланг, откидывая их за спину склонившегося над ним юноши. Жулань самозабвенно ласкал его: выцеловывал грудь, проходясь языком по чувствительным соскам, не обделяя вниманием изнывающий от медленных касаний член — хотелось сильнее, резче, достичь предела быстро, толкаясь навстречу нежной и крепкой руке, но так будет в другой раз, а сейчас он будет томиться в этой сладкой пытке, полностью растворяясь в ней. А-Лин проследил за взглядом наполненных желанием глаз, почувствовав, как между бёдер, куда ранее пристроился тёплый язык, оставивший после себя всё мокрым, влажным, стекает прохладная жидкость, обернулся, принимая из рук Сычжуя открытый флакон с маслом, вливая себе немного в раскрытую ладонь. Процесс подготовки друг друга всегда был разным — всё зависело от того, насколько долго у них не было подобной близости. Если случалось так, что кто-то из них троих имел возможность пересечься и разделить ложе вдвоем, то до секса доходило, но всё же редко. Длительность, как и сама осуществимость этих встреч оставляла желать лучшего, а потому времени на полноценное соитие не хватало — они ограничивались минетом или ласками без проникновения. И их это устраивало, потому что наиболее ценными были именно такие моменты как сейчас — каждый из них нуждался в присутствии другого, это было необходимо как воздух — они единое целое и ничто не в силах изменить подобный порядок вещей. Вводя пальцы в партнёров, юноши не спешили, постепенно растягивая, заставляя млеть от касаний в столь интимном и чувствительном месте, раз за разом подаваясь всё глубже, задевая простату, и, тем самым, вызывая волну удовольствия по всему телу, от чего дыхание сбивалось, ноги сводило, а голос так и норовил выдать, насколько же хорошо было бы сейчас потеряться в этом возбуждении и отдаться всепоглощающей страсти. И они отдаются. Первым не выдерживает Цзинь Лин: смазывает масляной рукой до предела эрегированный орган, входит полностью, растягивая податливые стенки — его стон утопает в таком же страстном отклике Цзинъи. Чувство наполненности вмиг становится единственной мыслью, да и то на периферии сознания: его уже довели до исступления и становится лишь вопросом времени, как много успеет получить до того, как оргазм захлестнёт его в свой омут полностью, и он достигнет вершины наслаждения. Всё, что может юноша, так это расфокусировано цепляться взглядом за такое бесконечно прекрасное и наполненное желанием лицо перед ним, и шептать, убирая со лба прилипшие от пота пряди волос: — Быстрее... Ещё... Жулань не успевает внять его томному голосу и отчаянной просьбе, как изнутри вдруг становится жарко, вдох теряется где-то в грудной клетке, и он напрягается, сжимаясь, чем приносит ещё больше удовольствия приникшему к нему со спины А-Юаню. Тот вошёл на всю длину, сразу начиная плавно покачивать бёдрами, не давая времени привыкнуть — он слишком долго ждал и теперь похоть, так тщательно подавляемая воспитанием и моральными принципами, вырвалась наружу, заставляя А-Лина подстроиться под его постепенно нарастающий темп и с таким же упоением вбиваться в тело распростёртого на простынях Цзинъи. Комната наполняется пошлыми звуками шлепков тело о тело и отнюдь не тихими стонами. Конечно, было бы очень некстати, услышь кто-нибудь, что происходит в цзинши поздней ночью, однако и Цзинь Лин, и Цзинъи, и даже осторожничающий большую часть времени Сычжуй сейчас уверены: если у их близости и появится невольный свидетель, то едва ли тот посмеет заикнуться об этом. Именно поэтому они растворялись в этом чувстве наполненности, бессознательно переходя с громкого голоса на тихий шёпот имён друг друга и наоборот; в полузабытьи то лаская эрогенные зоны, то сжимая кожу до покраснения, приближаясь к пику возбуждения и подмахивая бёдрами всё быстрее, ускоряя темп. Впиться губами в такие же мягкие и горячие напротив, сплетая языки, выцеловывать до умопомрачения молочную кожу, укусить за плечо, оставляя собственнический след, метку о принадлежности, толкнуться в нутро резко, размашисто, ловя стоны удовольствия возлюбленных, повинуясь импульсу прогнуться в спине, жадно хватая ртом воздух, по инерции и толкнуться ещё раз, ещё несколько раз, захлёбываясь в ощущениях, прежде чем излиться в экстазе, подавляя блаженный вскрик и позволяя сладкой истоме заполнить по всему телу. Тело всё ещё было во власти послеоргазменной неги — зажатый между Ланями, А-Лин повалился на Цзинъи, и его никоим образом не заботили белёсые капли семени на коже под ним. Те двое кончили одновременно. Несколько движений — и Сычжуй тоже достиг пика: излился, сильно сжимая ягодицы Жуланя и шумно выдыхая, аккуратно вышел, тут же опустился на кровать рядом со своими любимыми, удобно устраивая голову на плече Цзинъи. Чуть позже они приведут себя в порядок, чтобы провести остаток ночи в крепких объятьях друг друга, ведь с восходом солнца Цзинь Лин покинет Облачные Глубины. Уже выученный распорядок: всё утро, день и вечер он проводил в компании Лань Сичэня и Лань Цижэня, занимаясь вопросами управления ордена, ночных охот и торговли, но ночь — другое. Ночь всецело отдана Юаню и Цзинъи, только им двоим и больше никому. Быть может, когда-нибудь всё изменится, и они смогут видеться чаще, разделяя не одно лишь тёмное время суток, а целые дни напролёт занимаясь бессмысленными делами и устраивая безобидные перепалки, совсем как тогда, несколько лет назад. Усянь улыбнулся своим мыслям, проходя мимо цзинши. Кинув в последний раз взгляд на здание, повернулся, натыкаясь на блеск и тепло светлых глаз, что внимательно наблюдали за ним, безмолвно прося поторопиться. Вэй Ин подбежал к человеку в белоснежном ханьфу. Ночная охота не ждёт. — Лань Чжань, идём!