Каждой ночью я на дне

Служебная квартира встретила майора Нечаева темнотой, пустотой и одиночеством. Сейчас даже перчатка показалась бы хорошим собеседником, однако Сергей не настолько отчаялся, чтобы коротать вечера, разговаривая со своей рукой или роботом, который притворяется его рукой. Всё в той же темноте сняв куртку и стянув ботинки, Сергей кое-как дошел до гостиной и устало повалился на диван. Не было ни двух смен подряд на заводе, ни стахановских перевыполнений плана, ни горячей заварушки, потребовавшей весь день провести на ногах, однако он всё равно чувствовал себя так, будто ему ложечкой пропилили череп, а затем старательно выебали в мозг. Как оказалось, Сеченов знал толк в хорошем мозгоебстве. Сынок то, Сережа сё, а сходи-ка за три пизды в наш подземный лабораторный комплекс ради тестирования новой технологии — ну серьезно, как будто ту же самую технологию нельзя изучать в лабораториях поближе к дому да повыше к земле. Нет, конечно, Нечаев уважал Дмитрия Сергеевича и как ученого, и как человека, но можно же быть попроще с тем, кого ежедневно зовешь сыном? Вздохнув во всю мощь своих тренированных легких, Сергей поворочался немного на диване, желая выдавить из многострадальной мебели хотя бы один хилый хрип, однако тишина в комнате оставалась всё такой же гнетущей. Было ли это то самое чувство, которое зовется усталой скукой? Последние два года жизнь Сергея казалась неправильной, лишенной чего-то важного и ценного, будто вместе с памятью ранение забрало у него и волю к жизни. Но вот же он — живой и практически целый, только штопаный-перештопаный ловкими руками Сеченова. Мысли Сергея забежали еще дальше. Мозг одно за другим подбрасывал ему воспоминания: сперва о том, как ощущается теплая рука на его плече, затем о том, как выглядит Сеченов, как звучит его голос, как он пахнет, стоя так близко во время их приватных бесед, что в горле тут же пересыхает. За два года у Сергея накопилось немало воспоминаний, однако большинство из них было связано с этим человеком. Рука невольно потянулась ниже, огладила напряженный пах, и по телу мгновенно разбежались искры. Кто бы мог подумать, что у Сергея стоит колом на его большого папочку? Он закусил губу, не давая тяжелым вздохам нарушить тишину. Теперь он хотел, чтобы вокруг было тихо — так тихо, чтобы голос Сеченова в его памяти звучал так же четко и ясно, как наяву. А вспомнить было что: десятки обращений, произнесенные строгим голосом, в котором всё же иногда звучали заботливые мягкие нотки. И «сынок», и «Сергей», и «Сережа», и даже «майор Нечаев» — в голове крутилось бесчисленное множество их с Сеченовым разговоров, пока рука двигалась по члену вверх и вниз, направляя его к долгожданной разрядке. На ум пришли сегодняшние события: тот момент, когда Сергей вернулся из очередного заезда по лабораториям и зашел в кабинет к Сеченову, чтобы отчитаться. «Я мог просто позвонить вам», — сказал он тогда с толикой сарказма. В его груди горело ожидание и легкое волнение. Что Дмитрий Сергеевич скажет, что ответит, как выпутается на этот раз? «Я хотел лично увидеть твою обновку», — с усмешкой сказал ученый, разглядывая новенькую перчатку на руке Нечаева. «Послезавтра — большой день, так что ты должен быть во всеоружии». С последним словом Сеченова в его памяти и последним настойчивым движением руки Сергей кончил с тихим стоном, пачкая одежду. — Блядь. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя и во всех красках осознать сделанное. — Снова ты, сука, за свое, — обругал он себя, чувствуя как вина в нем смешивается с удовольствием. Дрочить на человека, которого называешь отцом? О да, Сергей знал в этом толк. И, похоже, он в этой яме глубоко и надолго.