Давным-давно

Давным-давно, многие десятилетия назад, они любили друг друга. Любили не как в мыльных операх и дамских романах — любили впервые, по-детски, смешно. Дядя (впрочем, никто его дядей тогда не называл) воровал её тетради и поджигал её кукол, а она носилась за ним по деревне с бамбуковой палкой и проклинала страшными словами, которые однажды услышала от пьяницы-отца. Когда повзрослела — чуть-чуть, — мучительно краснела под взглядом хулиганистого мальчугана. То прятала, то поднимала свои озорные чёрные глаза. А он и не задирался больше, наоборот — показывал, что мужественный и сильный. Старался скрыть собственное смущение… Потом в их горный край пришла большая война. Оросила кровью зелёные холмы, разнесла над лугами плач женщин и детей. Каким-то чудом он выжил, остался цел. И был совсем взрослый, когда судьба привела его к дальним родственникам в Гонконг, мирный островок среди разорённой страны, которая много лет ещё будет больна и беспокойна, утопая в хаосе великих перемен. С невиданным упорством он искал её. Надеялся найти хоть место, где она могла быть погребена… Но не нашёл ничего среди тысяч незнакомых имён. В итоге так и не женился. Во всей Поднебесной никто больше не был нужен ему. «Упрям как осёл, — ворчала одна из его тёток, утешая очередную отвергнутую невесту. — Да он, наверное, ненавидит женщин!»

***

Давным-давно, на заре эпохи диско, они любили друг друга. Он был стареющим продавцом пластинок в китайском квартале Сан-Франциско, а она молодящейся матерью-одиночкой, которая-знала-свои-права. Совсем непохожих людей из разных миров сблизило общее, вечное во все времена: обида на жизнь и дети. Её дочь была вредная, как и любой подросток, которому не хватало внимания. Его племянник — непоседлив: только пошёл в школу, а уже создавал проблемы. Она мечтала начать всё заново. Мечтала о свадьбе, о белом шёлковом платье с рукавами-фонариками; о красивой жизни, расписанной поэтапно; об отпуске в западной Европе. Он мечтал копаться в древностях, сдувать пылинки с антикварных ваз, сидеть до полуночи над китайскими манускриптами, сгорбившись, портя зрение… Она считала его чёрствым, сухим, узколобым; он её — изнеженной и распущенной. Однажды ей всё надоело — и офис со сломанным кондиционером, и запах тушёных бобов, и «восточная созерцательность», и выходки его племянника. Она собрала вещи в коробки, увела дочь из школы и уехала на минивэне в закат, в другой город, в очередной новый мир… И, может быть, стала счастлива. Он лишь фыркнул на это. И при племяннике о ней даже не вспоминал.

***

В возрасте, в котором они встретились, влюбляться было неприлично как-то. И потому они друг друга возненавидели. Она была старухой, дряхлой и злой — и оттого казалась ещё более несчастной. Он был стариком со скверным характером, но — любящим жизнь. У него были те, кем он дорожил и считал семьёй. У неё не было ничего. И потому она хотела всё у него отобрать. А ещё она была убийцей. …Когда его учитель, Мастер Ци Фонг, победил её, то сжалился над ней, не стал её палачом. А она отплатила подлостью за милосердие — и пропала во мраке. Сделалась преданной дочерью зла. — Старая ведьма! — воскликнул он, когда сам одолел её. — И как ты только посмела предать того, кто проявил к тебе доброту! Её распахнутые глаза, желтоватые, с густой сетью кровавых прожилок, смотрели упрямо и безумно. — Мне не нужна была жалость! Мне не нужна была жалость, как ты не понимаешь, убогий старик?!

***

«К сожалению, дядя чертовски гордился тем, что никогда никого не любил», — отвечал Джеки, когда его расспрашивали о жизни дяди, — и не знал, как сильно ошибался. А что дядя? А дядя действительно гордился собой и ни о чём не жалел.