Руки затекли кошмарно, и пальцев она давно не чувствовала. Маша поерзала, пытаясь хоть как-то изменить положение тела, чтобы хоть немного облегчить себе жизнь. Чертов Бергер связал ее на совесть — и она сама же была виновата, что не смогла сбежать по-человечески. Хотя что ей оставалось делать — прыгать из запертой машины на полном ходу под дулом пистолета?
Бергер дрых на диване, беззаботно посапывая. Светлые патлы разметались по подушке, и во сне он казался сущим ангелом. Маша бы, может, и поверила, если б только этот гребаный ангелочек не похитил ее и не пригрозил убить.
Голова была мутной, мысли словно плавали в тумане, больше похожем на густой и вязкий кисель. Такой в детстве варила мама и заставляла пить их всех — ее, Таню, Стаса и даже папу. Нравилось это только папе, и то исключительно из врожденной миролюбивости, думала Маша. Так, стоп. Куда-то ее не туда заносит. Какой еще кисель? Ей надо думать, как выбраться из этой избушки на курьих ножках. Как этот проклятый Бергер вообще тут очутился? Откуда у него дом в лесной глуши? Он же толком и не говорит по-русски — как он смог его заполучить? Снял? Выкупил?
Домик выглядел как обычная российская дача. Продавленный диван, на котором дрых Бергер, круглый стол, устланный пожелтевшими газетами, ужасно неудобный стул, к которому ее и привязали, какие-то старые, явно советские фотографии на деревянных стенах, бахромчатый красный абажур, заклеенные теми же газетами окна. За полинявшей, когда-то лиловой занавеской, видимо, была кухня. Босыми ногами она ощущала матерчатый половик — пока не затекли ступни.
Во рту пересохло, и наглухо забитый кляп не облегчал положения. Очень хотелось плакать. Даже не плакать, а хныкать и стонать, как в детстве при температуре. Хотя… Однажды в Париже у нее было подобное состояние, и позже выяснилось, что ей в коктейль подбросили какую-то седативную дрянь. Только потому, что Венсан заподозрил что-то неладное, обошлось без изнасилования.
Бергер, видимо, почувствовал ее взгляд и завозился во сне. Маша быстро прикрыла глаза, наблюдая за ним сквозь ресницы. Ей и хотелось, чтобы он проснулся, и все закончилось, и одновременно она этого страшилась. Она всегда была кошмарной трусихой и не переносила боли, и в детстве жутко верещала, когда Танька притаскивала ужей, ежей, червей и прочую живность. Ей уже было не страшно, что он ее убьет. За часы ожидания она успела накрутить себя до высшей точки, но теперь перебоялась и перегорела. Нет, она боялась, что это произойдет не сразу.
Взгляд у Бергера — как же его зовут? имя намертво вылетело из головы — был совершенно невменяемый, и когда он за волосы втаскивал ее в этот домишко, она уже распрощалась с жизнью. Кольку, конечно, было ужасно жалко — оставлять сына круглым сиротой отчаянно не хотелось, но мама с папой, Танька, Стас и, наверное, Катрин, любимая свекровь, смогут его воспитать хорошим человеком.
По щекам вновь побежали слезы, и Маша постаралась глубоко-глубоко вдохнуть, чтобы успокоиться. Умирать с забитым носом — так неромантично, однако. Дышать «квадратом», как ее учили в Париже — представить, что маленький человечек, так похожий на Кольку, ходит по квадрату. Раз-два-три-четыре — вдох, шажок по грани, раз-два-три-четыре — задержать дыхание, еще шаг, выдохнуть — раз-два-три-четыре, еще шажок маленького человечка, раз-два-три-четыре — вдохнуть, раз-два-три-четыре — задержать дыхание снова; человечек поворачивается и снова идет по кругу в квадрате. Вот вам и квадратура круга.
Нет, не человечек, пусть это будет она сама, маленькая Маша Березина, которая шагает по подиуму, супермодель, звезда Парижа и Москвы, чье лицо встречает людей во всех европейских столицах. Ходить по квадрату все же повеселее, чем сидеть в занюханном домишке посреди леса. Цикл за циклом, шаг за шагом по подиуму, множа воображаемые квадраты, ей все же удалось успокоиться. Мысли о сыне и семье Маша спрятала и заперла под огромный воображаемый замок. Конечно, с ее стороны было огромной глупостью, да что там, откровенным идиотизмом возвращаться в Москву после измены Венсана. Что, спрашивается, ей мешало снять дом или квартиру в Париже, забрать туда Николя и потом уже разобраться с Венсаном? Маша недовольно сдвинула брови, нахмурившись. Сработало вбитое с детства правило «Семья всегда поможет», и она помчалась в Москву, к семье, как-то разом позабыв, что из любого правила бывают исключения, и в этом конкретном случае исключением является она сама. Восемь лет самостоятельной жизни в Париже, съемок, примерок, смен платьев и макияжа, вечеринок и вдумчивых изучений контрактов разом стерлись, и из Мари, известной модели, она превратилась в напуганную Машку, которая тут же побежала к маме. Хорошо, полетела. Господи, это ж надо было быть такой дурой!
Ну да, задним умом мы все крепки. Маша зло шмыгнула носом, и это разбудило Бергера. Он ожег ее совсем не сонным и злым взглядом, и она застыла, как кролик перед удавом.
— Masha, are you okay?
Она засопела и выразительно на него посмотрела. Каким идиотом надо быть, чтобы предположить, что она, связанная, с забитым кляпом ртом, с затекшими, чтоб их руками и ногами, отсиженной после ночи на стуле задницей, будет «окей». Ничерта она не окей!
— Anyway, it doesn’t matter. Wait a bit, I’ll give you some water. You might be thirsty, my dear.
Майт би! Конечно, она хочет пить! Ладно, черт с ним, что ее убьют, но неужели ей не мог достаться убийца посообразительнее? Хотя если учесть, что Интерпол даже и не посмотрел в его сторону после убийства моделей в Копенгагене и Стокгольме… Пожалуй, глупая тут все же она.
За занавеской Бергер загремел и зазвенел посудой, забулькал водой, и Маша против воли ощутила, что готова продать душу за стакан воды. И еще чтоб ее развязали. И отпустили. Но это уж совсем мечта.
Сначала показался стакан с восхитительно прозрачной водой, а затем и сам Бергер, запнувшийся, впрочем, о занавеску, чем несколько сбил пафос момента. Слава богу, вода не пролилась, и Бергер вынул кляп изо рта. Язык ощущался как кусок наждачки, шершавый и совершенно неповоротливый. Бергер, приобняв ее, вцепился в волосы на затылке и прижал краешек стакана к губам. Маша автоматически вцепилась зубами в стеклянный, с едва ощутимыми щербинками, край и отхлебнула. Совершенно обычная вода стала даром Божьим. Бергер тут же отнял стакан и осуждающе поцокал.
— Nah, Masha. I want to know what you're gonna do to get this water.
Она подняла на него измученные глаза.
— Just one more sip, please. I’ll do what you want. Please, — на последнем слове ее голос сорвался и прозвучал совсем уж жалко. Бергера это, впрочем, удовлетворило, и он позволил ей допить до конца.
— I want you to call me by my name, Masha. I want you to call me Daniel.
— Sure, Daniel. Thank you, — отозвалась она. Бергер выглядел достаточно паршиво: глаза лихорадочно блестели, на скулах горел румянец, руки подрагивали. Маша на секунду позволила себе понадеяться, что он свалится в бреду, и она сможет вырваться — но тут же запретила себе строить прожекты. И сказала: — Daniel, could you please untie me? I can’t feel my hands and feet, I swear, I won’t try to escape, I swear!..
Бергер ухмыльнулся и заправил за ухо светлую прядь.
— Kiss me, Masha.
Маша выдохнула, прикрыла глаза и постаралась улыбнуться как можно более чарующе. В конце концов, целовала же она на съемках незнакомых парней.
— Kiss me, Daniel.
В эту же секунду лицо Бергера исказилось от отвращения, и он с силой ударил ее по лицу. Вместе со стулом Маша полетела на пол, сильно ударившись и вскрикнув от боли в вывернутых руках.
— I thought you were different, not like all these girls, not a whore!..
Он ударил ее в живот ногой, и из глаз брызнули злые слезы. Тут же Бергер схватил ее за волосы, поднимая вместе со стулом, и Маша перестала дышать вовсе от резкой слепящей боли. Лицо обожгла еще одна пощечина, и Маша ощутила, как рот наполняется кровью. Она скорее услышала, чем увидела, как вжикнула, расстегиваясь, молния, и в щеку ткнулось теплое, до омерзения знакомое.
…Я не хочу, Венсан, не хочу, пожалуйста, не надо, не на…
Бергер дернул ее за волосы и нажал на челюсть, открывая рот.
— Don’t even try to bite, Masha, don’t you dare, — шелестяще выдохнул он, всем телом прижимаясь к ее лицу, и Маша почувствовала, как в рот протискивается теплое, толстое и вялое. Бергер толкнулся членом ей в рот, все еще придерживая за подбородок так, чтобы укусить было невозможно, так глубоко, что ее затошнило. Из глаз покатились слезы, пока он елозил вставшим членом у нее во рту. Маша попыталась было отстраниться, замычать, протестуя, но добилась лишь того, что Бергер увеличил амплитуду движений, и она, задыхаясь, раскашлялась в ужасе. У нее возникло ощущение, что все это происходит вовсе не с ней, а с кем-то другим, что она смотрит словно бы со стороны, что это кого-то чужого насилуют в рот, что это кто-то другой плачет и пытается мотать головой в молчаливом протесте. Время стало одновременно тягучим, вязким, и невозможно было определить, сколько это уже длится. — Just like that, Masha, just like that. You’re a good girl, aren’t you? Be a good girl, and I’ll let you live, Masha. Ah-h-h!..
Маша почувствовала, как ей в рот выхлестывают горько-соленые струи, закашлялась окончательно и сплюнула прямо на ботинки Бергеру, зачарованно наблюдая, как смешанные со слюной беловатые струйки стекают по глянцевой черной коже. Бергер словно бы не обратил на это внимания, наклонился и поцеловал ее в лоб, одновременно застегивая ширинку. «Как покойника», подумал кто-то внутри нее, отстраненно-спокойный и холодный.
Бергер обошел ее и завозился со стяжками, развязывая ей руки. Ей показалось, что на месте рук у нее теперь две колоды, как и вместо ног, впрочем. Она с усилием растирала кисти, пока Бергер возился со стяжками на ногах. С ногами эта сволочь постаралась на славу: мало того, что он крепко затянул ей ноги, так еще и привязал за икры к ножкам стула. В результате ног она не чувствовала абсолютно еще с заката.
Маша ощутила, как Бергер берет ее, как куклу, под руки и ставит на пол, — и тут же упала с жутким грохотом, потому что стоять было совершенно невозможно. Ладони наконец закололо болью, но этой боли Маша даже обрадовалась — кровь возвращается, значит, как минимум с руками все будет хорошо.
Бергер подхватил ее под руки и уложил на диван. Какая-то коварная пружина кольнула в ребра, но Маша даже не поморщилась. Руки болели все сильнее, и ноги отозвались первой ласточкой предстоящей боли. Господи, пожалуйста, пусть ноги отойдут побыстрее, иначе она так никуда и не сбежит. Нечестно же оставлять полуторагодовалого мальчика сиротой, Господи!..
Пока Бергер возился, укладывая ее, Маша щекой почувствовала пистолет в кармане его пиджака. Ах ты ж черт, ну почему он правша, и никак не вытащить зажатый между его боком и боковиной дивана пистолет!
Наконец он уселся, положив ее голову себе на колени, как будто и не было ничего, как будто они были семейной парой, приехавшей на дачу, и будто и не вздувалась у нее разбитая губа. Маша вздрогнула, почувствовав, как он нежно гладит ее по голове и перебирает волосы. Ноги пульсировали болью, но руки уже почти отошли. Маша повернула голову так, чтобы не видеть лица Бергера, искаженного страданием, и внезапно остановила взгляд на вазе. На толстой стеклянной вазе. На чертовой стеклянной вазе, которой можно оглушить проклятого Бергера — как только перестанет колоть болью ноги и окончательно оттают руки. Она сделала усилие и вслушалась в его бормотание.
— Masha, Masha, you’ll never forgive me, right? You’re so beautiful, I couldn’t resist, I didn’t want to offend you, Masha, but you were so, so beautiful!
Маша хрипло прокашлялась и сипло проговорила:
— I know you didn’t want to offend me, Daniel. But please, please, don’t slap me anymore. It’s… humiliating.
Бергер склонился к ней, осыпая ее лицо поцелуями. Маша едва сдержалась, чтобы не поморщиться от отвращения — это стало бы непростительной ошибкой в выстраивании отношений с психом, у которого, вдобавок, пистолет в кармане. Она всего лишь прикрыла глаза и все же едва не взвыла, когда ноги начало дергать. Стоило порадоваться, однако, что сейчас не зима, иначе добавилась бы еще боль от обморожения. Бергер не выглядел человеком, способным растопить печь — да и сама Маша уже успела позабыть, как это делается. За окном трещали сверчки и цикады, которые за ночь успели ей смертельно надоесть. По окнам стучал дождь.
Она почувствовала было, что вновь начинает уплывать куда-то в кисельный серый туман в голове, как вдруг ощутила чужие ледяные пальцы, скользнувшие по груди, и напряглась, умоляюще глянув на Даниэля.
— No, Daniel, please don’t!.. Please!
Он растянул губы в успокаивающей улыбке.
— I won’t do any harm to you, Masha. I’ve never done anything bad to you, you know. I’ll just touch your skin, your wonderful skin…
Опровергая собственные слова, он одним движением порвал ее маечку, задрал лифчик и припал к груди, целуя и кусая соски. Маша всхлипнула от боли и отвращения, когда чужие холодные пальцы полезли в трусики, копошась там и царапая нежные губы отросшими острыми ногтями. Она вильнула бедрами, пытаясь избавиться от неприятных ощущений, когда один из пальцев проник внутрь. От ненависти и беспомощности она вонзила ногти в ладонь.
Стоп. Ногти. В ладонь. Вонзила. Вонзила! Руки отошли!..
Она осторожно потянулась к вазе, молясь всем богам, чтобы Бергер не надумал поднять голову именно сейчас. Кто-то свыше, видимо, все же был на ее стороне, и ей удалось сначала кончиками пальцев, а затем уже прочнее схватить вазу — и обрушить ее на голову возбужденно сопящего Бергера с такой силой, что толстое стекло раскололось. Бергер упал ничком, вокруг его головы растекалась кровь.
Маша с облегчением выдохнула, только сейчас обнаружив, что все это время она не дышала. Удалось пошевелить ступнями и согнуть ноги в коленях. Это просто замечательно!
Так, теперь сесть на диване и опустить ноги вниз, где поменьше осколков. Быстрее, быстрее, пока этот ублюдок не очухался! Кажется, она все же загнала осколок в ступню, но это все ерунда, надо быстрее сбежать отсюда. Ноги все еще слушались с трудом, но главное, что она уже могла стоять и ходить.
За окном было темно, и Маша поняла, что ее светлый костюм будет слишком уж виден в темноте. Она распахнула шкаф, стоявший в крохотной кухоньке, выудила из залежей пахнувших сыростью и плесенью вещей какие-то темные трико с растянутыми коленками и едва удержалась от истерического хохота — сказал бы ей кто, что она, лицо компании «Мажестик», будет удирать в чьих-то трениках и галошах от главы этой самой компании!
Холода она не чувствовала и, быстро скинув свои дорогущие брюки, надела чужие штаны и сунула ноги в галоши. Ее обуви не было, а бежать босиком представлялось несусветной глупостью — так она далеко не уйдет. Она сунула голову под кран, чтобы изгнать остатки туманного киселя в голове, и с наслаждением наглоталась ледяной воды. В голове приятно посвежело, и она вспомнила о главном — о пистолете. Оставлять Бергера с пистолетом было бы абсолютно неразумно, потому что черт его знает, когда он придет в себя, как и полагать, что он будет настроен чрезвычайно мирно.
Отчаянно захотелось плакать, но Маша строго-настрого запретила себе это делать. Вот выберется отсюда, и будет реветь сколько угодно. Она ощупала полы пиджака Бергера и достала не только пистолет, но и мобильный. Мобильный, господи, как же она не подумала о нем! Однако ее постигло разочарование — проклятая коробка потребовала ввести пин-код, которого она, конечно, не знала, и после трех неудачных попыток заблокировалась намертво. Маша с досадой отбросила мобильник в сторону и похромала к выходу. Сзади вздохнул Бергер, и Маша испуганно обернулась — но тот все еще не пришел в себя.
***
Маша досадливо закусила губу — в спортивном ориентировании она всегда была в отстающих, и обычно ее выручал Димка, когда она, заблудившись в трех соснах, звала на помощь. Сейчас, к сожалению, рядом не было ни Димки, ни Антона, и никаких ориентиров в ночном и страшном лесу она не знала. Идея залезть на дерево повыше и дождаться там утра была признана провальной, когда она бесполезно пообнималась и попрыгала ствола у пятого или шестого. Идти по лесу и грязи она еще могла, но вот залезать на дерево ноги отказались намертво. Пистолет вывалился на какой-то из попыток, и отыскать его она так и не сумела. Ладно, главное, что у Бергера его тоже не будет.
Краем глаза Маша отметила, что где-то сзади мелькнуло пятно света. Пожалуйста, пусть ей только показалось, пожалуйста! Она ломанулась сквозь мокрые ветви, оцарапав руки и лицо, и услышала впереди шум машин. Люди, там люди, осталось только до них дойти!
Ветер принес откуда-то сзади отчаянное:
— …where are you...
Твою мать! Надо ж было этому придурку очнуться так быстро! Маша ускорила шаг, шум машин приблизился, и, наконец, она вывалилась на шоссе, только чтобы увидеть фары проехавшей мимо машины. Она выскочила прямо на середину дороги, голосуя и молясь всем богам, чтобы остановился хоть кто-то, ну пожалуйста, пожалуйста!..
Мимо нее проехали три машины, недовольно просигналив клаксоном, когда она ощутила резкий рывок — и оцарапавшее шею лезвие ножа. Маша рванулась, почувствовала, как по шее течет теплое, и замерла, как олень в свете фар. Проклятый Бергер оказался слишком шустр. Он оттащил ее в сторону, шепча маловнятные угрозы. Маша скосила глаза и мгновенно пожалела об этом. В свете луны, с залитым кровью лицом, Бергер смотрелся ужасающе.
— You’re such a bad, bad girl, Masha. I’ll have to punish you for being so naughty.
Перед тем, как потерять сознание, Маша отчетливо поняла: ей будет очень, очень больно.
***
Очнулась она от ледяной воды, вылитой на лицо, и не сразу поняла, где именно находится. Осознать реальность ей помог красный бахромчатый абажур, на который она пялилась предыдущие вечер и ночь. Руки были связаны стяжкой в локтях, и плечи больно вывернулись под ее собственным весом. Она осторожно напрягла ноги, убедившись, что хотя бы их Бергер связывать не стал. Хотя, судя по дуновению холодного ветерка, Бергер все же ее раздел. Видимо, его чувство прекрасного оскорбляли затрапезные штаны со штрипками, которые плоховато сочетались с образом супермодели.
Маша чувствовала, как от удара гудит голова и пульсирует ранка на шее. Запекшаяся кровь неприятно стягивала кожу. Бергер на удивление ласково погладил ее по волосам — и тут же с силой ударил ее по лицу. Маша распахнула глаза, подавившись воплем.
— Oh Masha, here we go. Why did you leave me? Don’t you love me anymore?
Маша рассмеялась, чувствуя, как ее затапливает подступающая истерика.
— Love you?! I’d better fall in love with a fucking crocodile than love you!
Тут же ее голова мотнулась от еще одной оплеухи.
— You, fucking little whore!.. How dare you not to love me?! I did everything I could for you, I made you the face of my Majestic! But don’t you worry Masha, I will punish you — and make your fucking pretty face not so pretty.
Маша почувствовала, как у нее перехватывает дыхание, когда прохладное лезвие ножа, словно играя, коснулось скулы — а затем пришла боль. Она накатывала резкими пиками — скулы, шея, ключицы, живот, грудь, снова живот, бедра, вновь грудь… Он словно расписывал ее — и плакал. Его слезы смешивались с ее собственными и обжигали щеки и скулы. Маша кричала на одной ноте, слыша, как хрипнет голос, и замолчала, только когда он всунул наволочку как кляп ей в рот. Она протестующе замотала головой, но добилась лишь удара в живот, который выбил весь воздух из легких.
В уши вкручивался срывающийся полушепот Бергера:
— Oh, you’re such a slut, Masha! I was so fucking jealous when I saw you with all those men, you and Vincent, you and Anton, you and everyone — but not me! Why not me, Masha, why?
Она ощутила, как он разрезает маечку, лифчик и трусы, как лапает ее, целуя раны, приговаривая, что теперь она станет нужна только ему, уже не столь красивая, как прежде, да, Маша, теперь она станет только его, потому что все ее ухажеры разбегутся, увидев, какой она стала. Маша плакала, и злые слезы, холодные, как океанский айсберг, скатывались вниз и щипали раны. Она ощутила, как чужие пальцы больно сжимают грудь, оттягивая сосок, как они же проникают внутрь и двигаются. Он сжал в кулак половые губы и сильно оттянул их вниз. Маша прогнулась от боли и сдавленно охнула, когда он впихнул в нее сразу три пальца. Затем пальцы сменились ощущением, словно ее проткнули и накололи на что-то огромное, как бабочку — на иглу. Низ живота разламывало на части, и Маша не сдержалась и заплакала. Ей казалось, что это происходит с кем-то чужим, не с ней, и только по какой-то несправедливой случайности она чувствует то, что принадлежит кому-то другому, не Маше Березиной, не ей. Время чудовищно растянулось, и казалось, что спрятавшиеся где-то часы тикают с перерывом в пару-тройку бесконечностей. Она смотрела, как годовые кольца на деревянном потолке складываются в изгибы вечностей, то приближаются, то отдаляются, и поняла, что ее трясут, лишь когда Бергер вновь ударил ее по лицу. Из носа хлынула кровь, и Маша словно рывком вернулась в собственное ноющее и изнывающее от боли тело.
— I love you, Masha, I love you so much! — прорыдал Бергер. Садист и нытик сменялись в нем, как Джекил и Хайд, по щелчку. — What can I do for you to make you forgive me? Tell me, tell me that you love me!
Маша устало прикрыла глаза и замычала сквозь кляп. Бергер тут же выдернул пропитавшуюся кровью и слюной тряпку, и Маша сказала:
— Daniel, please, I’m begging you, please, let me go. Please don’t hurt me, let me go, please! I won’t tell anyone that it was you, please!
Лицо Бергера исказилось в жестокой усмешке, и даже до того, как он что-то произнес, Маша поняла, что вытащила пустую карту. Скорее всего, она умрет прямо здесь. Как минимум, от кровопотери, потому что раны кровоточили, и кровь и не думала останавливаться.
— I can’t let you go, Masha. You’re so beautiful that I can’t bear it. And you’re even prettier bleeding. Even Death can’t make you look ugly! — воскликнул он, и Маша осознала, что дела ее плохи. Коль уж он завел речь про смерть, значит, тут она и останется. Лес большой, закопать ее он сможет где угодно, а потом и от Интерпола откупится — денег у Бергера было очень, очень много. Сердце упало в пятки, заколотившись одновременно где-то в горле. В ушах зазвенело.
Если до сей поры она еще в глубине души, там, где спрятаны мысли о Кольке и семье, надеялась, что вот-вот явится принц на белом коне, Антон Польских, господи, да кто угодно, хоть бы и лесник Палыч, и спасет ее, то теперь стало кристально ясно, что ее не спасет никто.
Бергер внезапно перевернул ее на живот, и она всхлипнула от резкой боли, когда к ранам прижалась колючая ткань дивана. Рукам стало не так больно, но она тут же сжалась в ужасе, когда ощутила, как член Бергера прижался к заднему отверстию. Маша замолотила ногами, но получила лишь сильный шлепок по заднице.
— I love how long your legs are, but you’d better be quiet, my dear, — прошептал ей на ухо Бергер, обдавая неприятно горячим дыханием шею. — Or I’ll have to hurt you even more,
Mashenka.
Маша истошно закричала и забилась головой о диван, когда Бергер усилил попытки и все же смог раздвинуть крепко сжатое колечко ануса. Ей показалось, что ее терзают и раздирают на части, что внутрь нее пропихивают не член, а минимум баобаб, и она захлебнулась собственным воем. Этого она и боялась, когда Бергер ее только похитил. Дыхание сбилось, слезы застлали глаза, и она не почувствовала чего-то неладного, когда Бергер дернулся и обмяк у нее на спине, прорываясь одновременно еще глубже. Она взвыла, забивая рот собственным воплем, и только потом ощутила, что спине стало легче, а вот на ноги съехало чье-то тяжелое тело.
Она скосила глаза, увидев знакомые брюки с остро отглаженными стрелками, и только после этого разрешила себе расплакаться.
Антон осторожно перерезал стяжку на руках и перевернул ее на спину, сцеловывая слезы.
— Ну что ты, Машенька, что ты, милая, я здесь, я здесь. Все закончилось, все хорошо, не бойся, я не дам тебя в обиду, — шептал он, беспорядочно целуя ее в глаза, нос, щеки, виски, лоб. — Все хорошо, любимая, все хорошо.
Маша зажмурилась,боясь поверить, что это правда Антон, боясь увидеть жалость в его глазах, жалость и отвращение. Антон попытался взять ее на руки, но неосторожно задел одну из самых глубоких и стреляющих болью ран, и Маша, теряя сознание, все же успела ощутить, как нежно он сцеловывает ее слезы, перемешавшиеся с кровью.
***
Пришла в себя она уже в больнице, окруженная супернавороченной медицинской аппаратурой. Тело ныло, и вначале она дернулась, испугавшись, что Бергер все еще тут, где-то рядом. Однако затем она ощутила специфический медицинский запах, почувствовала щекой ткань подушки и услышала совсем рядом радостный Танин голос:
— Машка, ну наконец-то ты очнулась! Господи, мы так все за тебя перепугались! Если б не Антон, мы б тебя и не нашли никогда. Представляешь, он как-то пробил, что у этого Бергера была русская жена, но она умерла несколько лет назад, и он как-то сумел найти все адреса, и нашел эту заброшенную дачу, где он тебя и держал. Как ты, сестренка?
Маша, запутавшись, кто, что, где и как сделал, с усилием открыла глаза и прошептала:
— Не поняла. Таня, кто на ком стоял?
Таня смутилась и заалела щеками под стать волосам.
— Антон тебя нашел. Бергер, оказывается, был женат на русской, но она несколько назад умерла, и в наследство ему отошла дача то ли ее родителей, то ли кого-то из родных. Антон все это дело пробил, нашел эту дачу и тебя там. Ты хочешь чего-нибудь?
— Пить.
Таня засуетилась, едва не сбила с тумбочки поильник, и Маша наконец ощутила приятную прохладу воды, стекающей в горло.
— Таня, а где… все?
— Мама с папой и Колькой дома, Стас со Светой тоже с ними, Антон решает что-то с милицией, а я тут, с тобой. Слушай, ты даже не представляешь, как мы все ждали, когда ты очнешься! Насчет шрамов и не переживай, врачи сказали, что сделают все, чтобы не было заметно.
— Я… долго? — выдохнула Маша. Губы плохо ее слушались.
— Долго, Машка, долго. Почти три дня.
Маша утомленно прикрыла глаза. На Таниных рыжих волосах бликовал солнечный свет, и даже ее вечно-розовые кофточки сейчас казались вестью с небес. Даже такая короткая беседа, однако, успела ее утомить.
— А… он? — шепнула он.
— Антон? Так я же говорила… — начала была Таня, но Маша мотнула головой, обрывая ее.
— Нет, Бер…гер.
— Его арестовали, но там что-то случилось, и Антон разбирается.
Маша слишком резко дернулась, и резкая боль пронизала все тело.
— Не бойся, Маш, — безошибочно считала ее состояние Таня, — Антон там все решит. Повезло же тебе с ним!..
Маша скривила непослушные губы в усмешке. Повезло, да. Сон подбирался к ней все ближе и ближе, захлестывая волнами, как море — песчаный берег, и уже соскальзывая в дремотное забытье, она услышала встревоженный голос Антона:
— Таня, Бергер сбежал!
