Я приглашу на танец память

Когда зажигаются звёзды в небе ночном, Память непрошеным гостем входит в мой дом, Кружатся даты, свечи горят…

В небе — тяжёлом, фиолетово-сером, набухшем и густом — сверкнула, на мгновение освещая всё вокруг на многие хорны, ослепительно яркая молния. Она разорвала тучи, что накрыли всю Кэналлоа, а после над замком и, кажется, над целым миром взорвался раскат грома. Весенний воздух остро и сладко пах грозой, зацветшим гранатом и морской солью. Ветер раздувал белый лёгкий тюль, брызги дождя попадали в комнату сквозь открытую на террасу дверь покоев герцога Алва. Рокэ сидел в темноте грозовых сумерек, не зажигая свеч, и вино в его бокале казалось чёрным. Он так и не оставил привычку пить несколько бутылок «Крови» за раз, хотя лекарь-мориск уже, вероятно, устал напоминать, что в его возрасте стоило бы осмотрительнее относиться к количеству выпитого вина. Дождевые брызги долетали до кресла и оседали мелкой моросью на покрытом морщинами, но всё ещё красивом лице и волосах, не утративших своей густоты, но припорошенных солью прожитых лет. Рокэ всегда думал, что не вкусит старости и уйдёт в Закат во цвете лет, но осенью он стал старше отца. Некстати вдруг вспомнилось, что именно сегодня день рождения Катари. Всё же, несмотря ни на что, она заслуживала более долгой жизни, чем ей было отпущено. Или, по крайней мере, другой смерти. Да, нужно ведь ответить на письмо Его Величества… Иногда Рокэ жалел даже, что Карл не был кровью от его крови. Вопреки всему, сын Катари стал хорошим королём, и это не было заслугой бывшего Первого Маршала Рокэ Алва, ныне супрема. Может быть, это даже и к лучшему… Дождь барабанил по карнизам окон, и было слышно, как внизу растревоженное море с грохотом набрасывалось на отвесную скалу. В комнате было ощутимо прохладно. Наверное, всё-таки стоило позвать слугу, велеть, чтобы затопили камин. Всё равно шум разыгравшейся стихии не даст заснуть. Хотя даже и без грозы последнее время его одолевали бессонница и воспоминания. Вероятно, именно этими двумя словами и стоит описывать старость. Странная вещь — человеческая память. Если ты позволишь ей вести себя через прошедшие годы собственной жизни, можешь набрести на то, что, как ты думал, было неважно и забылось за ненадобностью. Но оказывается, что эти воспоминания не только живы в тебе, но и невероятно ярки, словно случившееся было совсем недавно. Он помнил даже погоду на тот Фабианов день, когда произнёс имя Ричарда Окделла. Он помнил упрямое молчание и как вскрывал гноящуюся рану на чужой руке. Он помнил проблеск благодарности в серых, словно горные склоны Надора, глазах мальчишки, что после ещё долгое время смотрели с ненавистью и возмущением. С настороженностью. С восхищением. С сомнением, виной и уверенностью в своей правоте. Он помнил, какие эти глаза были в свете летнего яркого солнца Варасты — светло-серые, прозрачно-серебристые, как утренний туман. Помнил, насколько тёмными, как эти грозовые тучи за окном, они были в неровном свете камина его олларианского особняка. Помнил, что они были цвета выжженного пепла на том суде, что был больше похож на фарс… Почему-то в последнее время память подкидывала воспоминания о несносном оруженосце всё чаще. Сколько ему было? Двадцать? Нет, нет, тогда стоял разгар лета, стало быть, девятнадцать… Даже младше Карлоса! Совсем ещё не видел жизни! Не понял её. А понял бы когда-нибудь? Если б ему достался не столь непутёвый эр, то, может быть, и вышло бы из юного Повелителя Скал что-то дельное. Рокэ подавил желание швырнуть хрустальный бокал в пустой камин. Вспышка раздражения на самого себя пройдёт, а фамильный хрусталь всё-таки ни к чему бить. Впрочем, от всей фамилии остался он один и на нём род прервётся. Он был уверен в этом всю свою жизнь, но осознавать это в самом её конце — отдавало горечью во рту и толикой сожаления. Но, оглядываясь назад, Рокэ действительно мог сказать, не приукрасив, но и не умалив, что его жизнь была яркой, как росчерк кометы в тёмном ночном небе. Да, он горел и любил это всем своим существом. Войны, дуэли и враги, женщины, гулянки и друзья, интриги, власть и предательство. Как бы хотелось иметь власть над временем, чтобы повернуть его вспять и прожить жизнь заново! Пожалуй, он даже не поменял бы ничего из того, что было. Почти ничего. Лишь в одном он сделал бы другой выбор. Нет, он не отказался бы взять в оруженосцы Окделла. Отказаться — значит проявить слабость, граничащую с трусостью, а ни слабаком, ни трусом он никогда не был. Вспоминая прошлое и размышляя, что же можно было бы изменить, где, на какой развилке свернуть в другую сторону, что могло бы привести к другому развитию событий, Рокэ приходил к мысли, что переломным моментом было решение отослать оруженосца в Агарис. И пусть тот предал и чувство предательства туманило разум праведным гневом — стоило оставить мальчишку возле себя. Не безнаказанным, но дать возможность искупить вину, дать ещё один шанс не стать глупой пешкой в чужой игре. Лишь это своё решение Рокэ изменил бы, будь у него такая возможность. Всё могло бы после этого пойти по-другому. Может быть, конечно, это ни к чему не привело бы, может быть, Ричард предал бы его всё равно, пусть и как-то иначе, может быть, он не сидел бы сейчас в этом кресле, а уже давно был мёртв — это было бы лучше. В конце жизни всегда больше жалеешь о том, что не сделал, чем о том, что сделал. Почему-то Рокэ всё чаще посещала уверенность, что это его последняя весна. Да, он был здоров, насколько можно быть здоровым в его возрасте, его ум был всё таким же живым, разум светлым, а тело бодрым. Но он чувствовал себя уставшим стариком, словно прожил вдвое больше, чем на самом деле. Уже несколько лет он не выезжал в столицу, к неудовольствию Лионеля, которое читалось даже сквозь строки писем бессменного кансильера Талига. Герцог Алва почти не покидал родовой замок Алвасете, найдя утешение и спокойствие в шуме моря и в рощах гранатовых деревьев, а в Олларии Кэналлоа всё чаще представлял Луис Альберто Салина, его наследник, маркиз, Первый Адмирал и первая шпага королевства. Смотря на него, Рокэ был уверен, что передаст Кэналлоа в надёжные руки. Гроза, гонимая ветром, уходила дальше, громыхая уже вдали. Небо очистилось от туч и осыпалось мириадами звёзд, мерцающих в вышине. Вымытый дождём воздух казался сладким. Рокэ подтянул плед повыше, укрываясь и всё ещё не зовя слуг. Весь замок был словно окутан той тишиной, что остаётся после последнего звука гитарной струны, когда та уже отзвенела. Рокэ не хотелось нарушать эту тишину. От неё веяло умиротворяющей меланхолией. Тюль едва уловимо колыхался от лёгкого ветерка, становясь похожим на молочного цвета морскую волну. Рокэ даже чудилось, что его уносит куда-то течением. Мысли его разливались приливом, накатывающим и отступающим, оставляющим после себя гладкий песчаный берег дрёмы. Не стоит засыпать в кресле. Но он же может подремать ещё немного, прежде чем кликнуть Мигеля?.. Луч неполной луны осветил тёмную фигуру, шагнувшую с террасы в комнату. Гость вошёл неслышной поступью и замер в дверном проёме. Света ночного светила было недостаточно, но Рокэ помнил и пшеничные волосы, и серые глаза. Множество раз герцог Алва представлял этот миг, множество раз был на волосок от него. Что ж. Свершилось. Откинув плед, Рокэ легко поднялся на ноги, словно не давила на него последние годы усталость всего мира. Тряхнул иссиня-чёрной гривой, улыбнулся широкой улыбкой. Давно пора! Встав напротив, он увидел, что Ричард тоже улыбался ярко и открыто: совсем такой же, каким был в жарких бакранских степях. Где-то заржал конь, и Рокэ без сомнений узнал голос Моро. Что ж. Лучших провожатых ему вряд ли удалось бы найти. Встретившись со своим оруженосцем взглядом, Рокэ кивнул, показывая, что готов отправиться в путь. Ричард, кивнув в ответ, скрылся за полупрозрачным белым тюлем, и герцог Рокэ Алва, соберано Кэналлоа и Марикьяры, бывший Первый Маршал Талига, бывший регент королевства, герцог варастийский и саграннский, супрем и прочее, прочее — уверенно шагнул следом. Утром испуганная служанка поднимет на уши весь Алвасете, а после новость разлетится и во все концы страны, но сейчас в замке всё ещё стояла тишина, нарушаемая только шумом прибоя.