Сумерки уже опустились на город, и только луна бледно поблёскивала в водной глади. Двое влюблённых парней, крепко держась за руки, медленно ступают по уже чуть остывшему, но всё ещё тёплому песку. С любимым спокойно и хорошо, хочется гулять по берегу под лунным светом вечно.
— Луна сегодня красивая, правда, Хани? — Минхо кидает задумчивый взгляд на спутник и слегка улыбается, сжимая руку парня крепче.
— На твоём фоне даже она меркнет, — отвечает Джисон и льнёт ближе к Минхо, по-глупому улыбаясь и укладывая голову тому на плечо.
— Чего же ты всегда переводишь всё на меня? М, Хани? — Минхо останавливается, поворачивает голову к своему парню и продолжает лукаво улыбаться.
— Потому что ты для меня — весь мир. — Минхо любит, когда Джисон делает ему комплименты, но иногда их слишком много. — И даже среди тысячи звёзд в небе, Луны, Солнца, Моря, я всегда буду смотреть на тебя и восхищаться тобой. — Хан поднимает голову и смотрит прямо в тёмные глаза, которые при свете луны кажутся ещё больше, ещё бездоннее, подобно тому же ночному небу. Расстояние между лицами парней небольшое, совсем минимальное. Минхо немного склоняется в сторону, запуская одну руку в светлые шелковистые волосы Хана, а вторую устраивает на мягкой щёчке, слегка поглаживая. Заключительный раз смотрит со всей возможной нежностью в глаза напротив и затягивает любимого в медленный, лёгкий, почти целомудренный поцелуй. Оба только лениво еле шевелят губами — им некуда спешить, у них целая жизнь впереди.
— Спасибо, Хани. С наступлением ночи ты всегда становишься слишком романтичным. — Минхо тихонько хихикает и как ни в чём не бывало идёт дальше по берегу.
— Минхо! — Хан догоняет своего парня и запрыгивает ему на спину, звонко чмокая в щёку, и начинает довольно громко хохотать. Смех у Джисона звонкий, высокий, заразительный. Его тут же перенимает и Хо, параллельно перехватывая парня поудобнее, и продолжает идти по тёплому песку вдоль воды.
— Хён, там качели! — Джисон указывает пальцем куда-то поодаль и спрыгивает со спины Минхо. Тот не сразу замечает что-то в районе куда тыкал пальцем Хан, но послушно идёт за ним, когда он тащит его за руку в ту сторону.
Они устроились на качелях, лишь слегка покачиваясь. Минхо не отрывал влюблённого взгляда от Джисона, пока он, счастливо улыбаясь, наслаждался видом ночного побережья.
— Кем ты хочешь быть в следующей жизни? — Удивительно, что Джисон не заметил, как Минхо встал с качели и подошёл к нему сзади, приобнимая и утыкаясь носом куда-то в шею.
— Мне важно не «
кем», а «с кем». — Джисон потрепал тёмную макушку и продолжил всматриваться в ночное небо.
— М-м-м, тогда с кем ты хочешь быть в следующей жизни? — промурлыкал старший, не отрываясь от шеи парня.
— С тобой, Хо, только с тобой… А ты?
— А я, мой сладкий Хани, всегда хотел быть птицей. — Минхо поднял голову и посмотрел на небо. — Они могут летать, видеть то, чего я увидеть не смогу…
— Ты же боишься высоты, хён… — Джисон озадаченно повернул голову к Минхо, но тот продолжал завороженно вглядываться в небесную золу.
— В этом и вся суть, я хочу летать, но не могу, как бы я ни старался. Поэтому я хочу переродиться птицей, чтобы взлететь туда, — он указал пальцем вдаль, там, где россыпь звёзд мерцала в небе, — высоко в небо.
— Тогда… я хочу стать твоим небом.
____________________________________
В их квартире всегда тепло, уютно и пахнет чем-то вкусным. Сегодня, например, Минхо готовил пиццу, поэтому аппетитный аромат соусов и сыра обволакивал и оседал в лёгких.
— В честь чего пицца? — с улыбкой спрашивает Хан, когда заходит в кухню и ставит бумажный пакет на стол.
— В честь десяти бутылок Милкиса, которые ты притащил. — Минхо заглядывает в пакет и убеждается в своих словах, кивая самому себе. — Напомни-ка, за чем я два часа назад отправил тебя в магазин? — ухмыляется старший, скрещивая руки на груди.
Джисон тупит минуту, а потом звонко бьёт себя по лбу и шипит:
— Минхо-я! Я забыл купить яйца, прости… — Джисон тупит глаза в пол, стыдливо опуская голову. У Минхо от этой картины сердце щемит, и он не выдерживает: тяжело вздыхает, но обнимает парня, поглаживая по спине. Хан аж оживляется и обнадёженно пищит:
— Зато я принёс мороженое, пудинг и запить!
Минхо смотрит на него так, будто с ребёнка умиляется, отпускает из объятий и целует в уголок губ, ловя смешок.
— Горе ты моё луковое, — шепчет он, отходит к противню с пиццей и добавляет уже громче: — Доставай свою добычу, Белка. Раз уж на то пошло — устроим вечер кино.
— Аниме! — исправляет Джисон парня и принимается доставать из пакета первым делом два ведёрка с мороженым.
— Хорошо, вечер аниме.
Оба сидят на кровати, перед ними небольшой поднос с нарезанными кусочками пиццы, уже открытое мороженое, несколько баночек пудинга и по банке Милкиса (остальные восемь ждут своей очереди на полу). Джисон удобно уместился на груди Минхо, закинув на него ногу и обняв рукой поперёк живота.
— Давай «Сатана на подработке»? — уверенно заявляет Хан, будто и не спрашивает вовсе, а утверждает сразу.
— Ты видел его тысячу раз.
— Последний раз я смотрел это великолепие анимационного кино несколько месяцев назад. Минхо-я… — Джи состроил милую моську и глазами своими большими и тёмными смотрел умоляюще. Ну не откажешь ему. — Пожалуйста.
Минхо не выдерживает, тяжело вздыхает который раз за вечер и соглашается:
— Ладно, уговорил. — Он набрал в поиске нужное название, пару раз клацнул по тачпаду и запустил первую серию. — Выключи свет, и будем смотреть. — Минхо перевёл взгляд с экрана на своего парня.
— Почему я? — стушевался Хан, поднимая голову и встречаясь взглядом с Минхо.
— Потому что, — Минхо чмокает парня в нос и тот мило морщится, — ты выбирал, что смотреть, вот ты свет и выключай.
— Ладно. — Нехотя Хан поднялся с нагретого местечка и потопал к выключателю. — Но в следующий раз выключать свет будешь ты.
Хо лениво кивает и разводит руки в стороны, жестом указывая Джисону возвращаться к нему в объятия. И Джисон только рад: уверенно шагает обратно к кровати. Но в темноте неожиданно спотыкается о край ковра и летит на кровать, буквально падая к Минхо. Пицца, к слову, удивительно, но осталась на месте — её чудом не зацепила летящая тушка Джисона.
Минхо тепло посмеивается и помогает парню улечься поудобнее, целует успокаивающе в макушку и гладит нежно талию.
— Не смешно! — дуется Хан и отворачивает голову к экрану.
— Я не смеюсь, Хани, — улыбается Минхо. — Просто ты буквально упал в мои объятия. Так сильно меня любишь? — И смотрит выжидающе, игриво, от такого взгляда спрятаться хочется и ответить на вопрос одновременно.
— Дурак. — Джисон легонько пихает Ли в грудь и краснеет. Но спустя минуту тихонько добавляет: — люблю.
— Я тоже тебя люблю, Хани. Сильнее, чем ты думаешь…
К четвёртой серии Джисон уже клюёт носом, а к началу пятой уже во всю сопит на груди парня. Минхо аккуратно перекладывает голову любимого на подушку, а сам встаёт, тихо убирает ноутбук, уносит закуски на кухню и моет посуду. Потом возвращается в спальню и сам укладывается рядом с Ханом, утыкаясь носом ему в шею, и засыпает под тихое сопение сверху.
____________________________________
Было уже порядком десяти утра. Солнце давным-давно встало, и лучи его пробивались через плотные шторы спальни. Джисон проснулся один; соседнее место на постели пустовало довольно давно, так как простынь и подушка были абсолютно холодными. Сладко потянувшись и свесив ноги с кровати, Хан протёр глаза. В первую очередь, он хотел в душ, смыть с себя пот и следы вчерашней «шалости» Минхо знатно постарался — никто не спорит, вот только последствия в виде разводов от спермы на теле и грязного мятого постельного белья приходится устранять всегда младшему.
После душа Джисон лениво посеменил на кухню. Увидев Минхо за готовкой, парень тихонько подкрался сзади и обнял его со спины, целуя в загривок. Старший был без футболки, поэтому вздрогнул, стоило ему ощутить тепло влажного Джисонового тела. Положив подбородок парню на плечо, Хан опустил взгляд на кастрюлю, в которой что-то активно кипело.
— Доброе утро, как спалось? — Минхо тепло улыбнулся и легонько чмокнул парня в щеку, параллельно помешивая что-то на плите.
— Доброе. — Джи ещё раз потянулся и уселся на столешницу, болтая ногами. — Если не брать в учёт то, что я был весь грязный и в грязной постели, то прекрасно.
Минхо прыснул себе под нос и бросил извиняющийся взгляд на парня. Тот забавно надул щёчки и скрестил руки на груди, болтая ногами как ребёнок. Джисон вообще очень похож на ребёнка.
— Прости, Хани, я должен был позаботиться о тебе, — пробубнил Ли, выключая плиту, — но ты сразу же отключился! — в своё оправдание кинул он.
Джисон только хмыкнул и надулся ещё сильнее, показательно отворачиваясь к окну.
Минхо тяжело вздохнул и достал тарелки из верхнего шкафчика.
— Я приготовил кимчи с морепродуктами и собираюсь тебя хорошенько накормить в качестве извинений. Подойдёт? — Старший поставил полные тарелки на стол и снял Хана с нагретого местечка, буквально перенося его за стол на руках, как принцессу. Ну, или мешок с картошкой. Там уже у кого какое виденье.
Джисон перевёл взгляд с тарелки на Минхо, с Минхо на тарелку и широко открыл рот, намекая, чтобы тот его покормил. Ибо нефиг. Чтобы жизнь малиной не казалась. Ли и не возражал особо. Взял палочки, тарелку в руки, чтобы креветки не были по всей кухне потом. И принялся кормить парня, опять же, как ребёнка. Нет, Джисон не бытовой инвалид, вы не подумайте. Просто он немного… странный. Минхо же любит всё нормальное. И Джисона. Джисона отдельно.
— Мой малыш Хани? — игриво посмеивается Минхо, скармливая младшему последнего осьминожка. — Я прощён?
Хан изобразил напускную задумчивость и, проведя пальчиком по оголённому бедру парня, произнёс:
— Будешь прощён, если мы сегодня сходим в Seoul land. — Глазки Хана загорелись, и взгляд сменился с флиртующе-дразнящего на яркий и по-детски наивный.
Он уже во всех красках начал представлять их сегодняшнюю прогулку, но Минхо, слегка целующий его плечо, вырвал Хана из фантазий.
— Нет, Хани. Придумай что-нибудь другое.
— Почему? — изумился младший, вырываясь из-под целующих его губ.
— У меня плохое предчувствие. — Минхо посерьёзнел и нахмурился.
— Да ну! Пойдём, ничего не случится. — Джисон трепал его за руку и глазами своими огромными почти умолял. — Если ты боишься, что тебя подведёт вестибулярный аппарат, тогда можем просто сходить в тир, поесть сладкой ваты и мороженого, прогуляемся вдвоём. Всё будет отлично, Хо.
— Я не знаю, Джисон… У меня правда неприятное жжение внутри, будто что-то должно случиться.
Он редко называл Джисона по имени, а не излюбленным ласкательным «Хани». Он действительно был серьёзен.
— Это называется изжога, кимчи был порядком островат, — хохотнул Хан, но сразу же вернулся к своему делу: – Ну пойдём, ну пожалуйста.
Он состроил милую моську. Ту самую милую моську, которой невозможно отказать. Всё, Минхо в тупике, деваться некуда.
— Ладно, но дальше тира и ларька со сладостями я не зайду. — Категорично, конечно, но уже лучше, чем ничего.
— Ты самый лучший! — радостно взвизгнул Хан и звонко чмокнул Минхо в щёку, крепко его обняв.
Парни шли по центральной аллее. Мимо то и дело пробегали неугомонные дети, за ними — родители, следом лениво вышагивали подростки. Шумное, яркое место, в котором глаза разбегаются от обилия предоставленных развлечений. Джисон такое любил, это его стихия, он сам такой же яркий и неугомонный. Минхо же это немного напрягало, хотелось, чтобы только с Джисоном, вдвоём, желательно где-нибудь, где людей и вовсе нет. Ему хотелось тишины и уединения со своей парой. Если они ходили на свидания, которые устраивал Ли, то всегда были наедине с в тихом, закрытом от лишних глаз месте, как в тот раз на набережной. Но когда твоя пара Хан Джисон, тишина становится чем-то из разряда фантастики.
— Там мороженое! — внезапно крикнул Хан и потащил Минхо в сторону фургончика с мороженым.
— Какое хочешь? — Минхо улыбнулся и посмотрел на импровизированное «меню», начирканое цветным мелом на специальной доске. — «Клубника & ананас»? С кокосовой стружкой и шоколадным сиропом?
— Конечно. Зачем спрашиваешь, если и так знаешь? — Джи шутливо тыкнул Минхо локтем в руку, а следом обнял его за талию и положил голову ему на плечо.
Эти несколько минут, пока они ждали своё мороженое, Хан не отпускал Минхо, лишь крепче обнимая и мило улыбаясь. Уже с мороженым парни пошли дальше вдоль аллеи, держась за руки и мило воркуя между собой. Спустя несколько минут они всё-таки дошли до тира.
— Минхо-я, смотри, какой милый! — Джи указал на небольшого плюшевого мишку на стенде призов.
— Хочешь его? — Минхо ехидно улыбнулся, когда Хан кивнул.
— Дайте мне пневмат и пять патронов, — обратился Минхо к мужчине, следящим за стрельбищем.
— Держи, парень. — Мужчина ухмыльнулся и передал оружие. — Условия?
— Знаю. Всё, начинаем.
Пять минут, и Хан с довольной гордой мордашкой и в обнимку с плюшевым медведем кремового цвета снимает свой мини-влог для домашнего архива. Он часто так делал. Это забавно, даже мило.
— Мой парень самый лучший! — Джи кинулся с объятиями на Минхо, явно намереваясь придушить его. Но тот и не против умереть от крепких обнимашек любимого.
— Я тоже тебя люблю, мой милый, сладенький Хани. — Минхо приобнял парня в ответ, и они потихоньку пошагали дальше.
На улице уже начинало смеркаться; тёплый вечерний ветерок приятно холодил тела. В парке включили ночное освещение и стало ещё в два раза ярче. Минхо готов был уже похоронить свои глаза от такого пёстрого освещения, но заметил, что его самый яркий огонёк как-то поблек.
— Хани? — обеспокоенно окликнул он. — Ты чего нос повесил?
— М? Нет, всё хорошо. — Джи устало улыбнулся и положил голову парню на плечо. — Я просто немного устал. Идём домой?
Ура! Да здравствует тишина, покой и сладенький милый Джисон под боком!
— Конечно, но сначала я обязан купить вон ту огромную розовую сахарную вату. — Минхо указал на фургончик недалеко от них. — Я чувствую, что ты её хочешь.
Хан улыбается снова ярко и кивает, направляясь к фургончику следом за Минхо. Сладость в итоге оказывается везде: на лице, одежде, кое-где в волосах. Но оба счастливые, оба довольные и влюблённые.
— Хани, ты такой милый. — Минхо тихонько рассмеялся и потянул руку к щеке парня, на которой красовался кусочек розового сахара.
— Ты, кстати, тоже. — Джи повторил действие старшего, но кусочек ваты съел, напоследок облизав пальчики. — Так намного вкуснее.
— Нет, вот так. — Минхо склонился над младшим выдыхая ему в губы, следом накрывая их своими. Поцелуй сладкий: и от остатков сахарной ваты на губах, и от чего-то ещё. С Джисоном целоваться всегда было сладко, он сам по себе сладенький.
Отстранившись и облизав губы, Джисон последний раз чмокнул Минхо в губы и смущённо буркнул:
— Тут люди… Идём домой.
И кто же сможет ему отказать? Точно не Минхо
—
Эй, парень, осторожно!
— Минхо!
— Там машина!
Темно. Темно, холодно и больно. В глазах вспышки, а в голове отголоски криков.
—
Минхо! Пожалуйста, Минхо!
Это Джисон кричит, Минхо знает.
—
Хён! Умоляю, пожалуйста, Минхо!
Минхо не видит его, вообще ничего не видит, но ощущает где-то рядом с собой. Он больше не кричит. Кажется, плачет и тихо просит о чём-то. Он слышит последний надрывный крик и проваливается куда-то. Темнота становится вязкой, поглощает и обволакивает полностью, в ней нет звука и света. Это буквально пустота. Самое настоящее ничего.
Но в следующее мгновение Минхо открывает глаза и делает глубокий вдох. Ничего не мешает. Правда, странно, что он по-прежнему ничего не ощущает: ни запахов, ни звуков. Вокруг зелено и светло, после темноты глаза режет. А впереди ворота распашные: из серебра сверкающего, с прутьями в виде веток оливковых. За ними туман светлый, но густой, непроглядный.
Внезапно откуда-то из-за спины кошка появляется. Белоснежная, с яркими голубыми глазами. Она подходит к Минхо и трётся о его ногу, мяукает тихонько и мордочкой в руку тычется, когда человек на корточки садится, чтобы рассмотреть и погладить. Минхо узнаёт породу по сверкающим небесным глазам — Священная Бирма. Таких он за свою жизнь видел только пару раз, в их местности эта порода была не особо популярна.
— И где мы? — Минхо обращается к кошке и гладит её за ушком. Собственный голос разрезает тишину и пропадает, не отбиваясь эхом.
Кошка только последний раз тычется носом в ладонь и отходит к воротам. Мяукает, будто зазывая, хвостом виляет игриво. Ли поддаётся внезапному желанию пойти за животным, как маленькие дети бегут за бабочками и теряются. Только вот он не боится потеряться, почему-то он знает, куда ему нужно идти.
И идёт.
Ворота распахиваются, а Бирма вальяжно шагает прямо в густой туман. Минхо заходит за ней.
— Остановка сердца! Дефибриллятор!
Туман по-прежнему густой, он видит только кошку перед собой, поэтому шагает вслед за ней. Это единственный путь, который Минхо видит.
—
Разряд!
Животное внезапно останавливается и садится, преспокойно вылизывая свою лапу. Умывается. Минхо оглядывается: вокруг один непроглядный туман.
—
Разряд!
Только вот кошка неожиданно пропадает. Минхо окончательно теряет все ориентиры. Его буквально обволакивает облако, сквозь которое он ничего не видит. Он ловит странное чувство дежавю, совсем недавно его так же обволакивала тьма.
—
Разряд!
Голова начинает кружиться, а туман слегка рассеивается. Теперь Минхо видит вдали нежный голубой свет и ту же кошку. Она смотрит на него, склонив мордочку, и призывно виляет хвостом. Ли стремительно подаётся вперёд и почти бежит в направлении света.
—
23:10. Фиксированная смерть по причине внутреннего кровотечения. Оповестите родных.
Ты смотришь в зеркало и видишь не себя:
размытый силуэт, глаза печали полные.
Где-то в глубинках, душу загубя,
может, мечта твоя будет исполнена.
Но не сегодня, точно нет.
Присядь и успокойся.
Душа гола, мол, ты раздет,
ему спокойно там, не беспокойся.
«
Соболезную, мы сделали всё, что было в наших силах…» – сидит в голове, когда Джисон сидит в такси до дома.
«
Сердце остановилось», — проносится, когда он проворачивает ключ в замочной скважине. В ушах звенит, когда Хан заходит в пустую тёмную квартиру. Он даже не включает свет в прихожей, кое-как скидывает кроссовки и, не раздеваясь, заваливается на кровать.
«
Поезжайте домой, молодой человек, поспите», — но сон не идёт. Джисон утыкается стеклянным взглядом в потолок, на котором отблески полной луны мерцают через незашторенное окно. Они с Минхо любили вместе любоваться.
У Хана перед глазами мнимыми бледными вспышками проносится их последний день вместе: вот он сидит на столе, пока Минхо кормит его и называет «своим малышом Хани»; вот они вместе гуляют, смеются, обнимаются, целуются… А через несколько мгновений он уже сидит над телом любимого и рыдает. Рыдает, пока они едут в скорой; рыдает, когда Минхо увозят на каталке в операционную. Рыдает, когда хирург выходит оттуда с опущенным взглядом и озвучивает страшное, холодящее душу, заставляющее перестать дышать: «
Ваш парень умер, мои соболезнования. Мы сделали все, что было в нашей компетенции». Больно. Страшно. Непонятно.
Джисон прикрывает веки, ресницы постепенно намокают, и по щекам одна за одной начинают скатываться соленые капли. До жути несправедливо, ему хочется выть и кричать от такой превратности. Его Минхо был самым лучшим человеком на Земле, был опорой и постоянной гарантией безопасности для шабутного и гиперактивного Хана. У него улыбка теплее песка на пляже посреди лета, глаза такие большие — в них Джисон рассматривал космос, искал успокоения где-то там на дне. Минхо обнимал всегда крепко, в его руках было тепло, уютно, безопасно. Целовал всегда с особым трепетом, у него губы мягкие, всегда с привкусом цитрусов из-за его бальзама с апельсином. Он и пах всегда цитрусами с нотками мяты. Хану запах этот всегда напоминал мохито: свежий, бодрящий, приятный.
Из груди вырывается первый всхлип, и Джисон перекатывается на сторону парня, хватая его подушку. Она пахнет как Минхо. Не так ярко, конечно, но хотя бы лёгкий шлейф, призрачный отголосок, оседающий в глубине лёгких.
Через время парень всё-таки отключается. Он надеется проснуться завтра утром в родных объятиях Минхо и осознать, что всё это ему приснилось. Это всё просто обязано оказаться плохим сном. Самым жутким, ужасным, страшным до слёз и холодного пота, до застывшей в жилах крови, только бы просто сном.
Но сном не оказывается ни эта ночь, ни следущий день, ни весь последующий месяц. Ему по-прежнему больно, на душе кошки скребут, а в голове импульсами бьются слова врача в ту ночь.
23 июня, 23:10. Джисон потерял самое дорогое, что было в его жизни. Он потерял Минхо, а вместе с ним и своё существование.
После похорон он закрылся в квартире сам. Не подпускал к себе даже Феликса — их хорошего общего друга. Еда казалась отвратной — её готовил не Минхо. Спальня казалась холодной и противной — в ней не спал Минхо, не обнимал Джисона в кровати. Только в ванной, которая всё ещё хранила в себе ауру присутствия второго человека — вторую зубную щётку, Джисон мог находиться без приступов пустой тошноты и ужасающих истерик. Он схуднул, осунулся, ранее горящий яркий взгляд потух, а когда-то горячо любимые Минхо пухлые щёчки заметно впали, оставляя за собой режущие почти что по сердцу бледные острые скулы. И если раньше он хотел проснуться и увидеть родное лицо Минхо, то сейчас он не хочет просыпаться вовсе. Потому что знает. Потому что осознаёт.
То был седьмой день на одной воде или девятый… Джисон не знает. Он прожигает дыру в стене своим пустым взглядом и сидит, опершись о бортик ванны. Снова тихо плачет, оплакивает скорее себя: он сдался, не смог, Минхо точно не хотел бы такого, он уверен. Но сделать ничего не может, ему противно от еды, противно даже от мысли о сне, противно от собственной слабости и никчёмности. Ему так не хватает любимого, родного, успокаивающего Минхо, который обнял бы, поцеловал,
он бы помог.
Но организм не выдерживает такого режима и стабильно проваливается на пару часов в сон каждые двое-трое суток. Джисону каждый раз снится Минхо. Такой, каким был в последний раз. Он улыбается ему мягко, фантомно гладит по волосам и шепчет тихо, едва ли разборчиво:
«
Люблю тебя, мой сладкий малыш Хани. Самый прекрасный, самый любимый, самый-самый…»
А Хану после такого и просыпаться не хочется. Хочется только в объятия кинуться к любимому и прижаться всем телом. Он скучает. Но Минхо всегда растворяется, когда Джисон кидается к нему, а сам он просыпается в холодном поту и в слезах. Хотя, казалось бы, плакать уже нечем.
Кажется, он снова отключился, потому что видит перед собой Минхо. Тот присаживается на корточки напротив него и нежно гладит по волосам.
—
Мой маленький… — шепчет в макушку и целует следом. Раньше никогда сон не ощущался таким.
— Минхо-я! — взрывается рыданиями Хан. — Останься, прошу! Я так скучаю… — И трётся щекой о руку старшего, ластится, ближе льнёт.
—
Я не могу остаться, Хани… — Он обнимает крепко и Джисон в неверии задыхается, но прижимается ещё ближе, пока может. От Минхо всё также пахнет мятой и цитрусами. —
Но ты можешь пойти со мной.
Джисон вздрагивает и поднимает голову, встречаясь взглядом с глубокими блестящими глазами Минхо, такими живыми… в отличие от самого Джисона. Он моргает быстро-быстро и цепляется за парня как за спасательный круг, останавливая взор на губах.
— Поцелуй меня, хён… Пожалуйста, умоляю! Не уходи… — его трясет всего, он руками в предплечья парня впивается, удержать хочет, чтобы тот не растворился, как обычно.
А Минхо улыбается слегка и обкусанные сухие губы своими накрывает. Целует нежно, языком по ним проходится периодически. Ласкает, не иначе. Джисону кажется, что теперь растворяется не Минхо, а он сам. Он так скучал по цитрусовому привкусу на языке, по горячему дыханию, что сейчас все давно мёртвые бабочки запорхали в животе, щекоча крыльями сердце. Он отстраняется, но цепляется за Минхо всеми конечностями, не успевает отдышаться, как шепчет тому на ухо:
— Забери… забери меня, Минхо-я. Позволь мне быть твоим небом, умоляю… Не оставляй меня, я больше не смогу так, Хён, — плачет, всхлипывает надрывно и шепчет беспорядочно: — Пожалуйста, Хён, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Минхо обнимает одной рукой, а второй стирает слезу со впалой щеки. Он заберёт его, непременно заберёт.
—
Хорошо, Хани. Тише… Я пришёл за тобой, мой маленький. — Он встаёт и протягивает руку Джисону. Даёт ему последний шанс отказаться, сбежать и жить дальше, но нет. Нет.
Джисон уверенно вкладывает свою ладонь в ладонь старшего и встаёт рядом. Минхо улыбается ему и перехватывает руку удобнее.
—
Моё небо, Хани. Сейчас и навсегда?
—
Для самой фантастической птицы, Минхо-я. Сейчас и навсегда.
26 июля, 13:23. Джисон вновь обрёл любимого человека и собственную жизнь. Но мир потерял уже Джисона.
и даже если в небе грозы молнии метают,
в нём птица вольная несётся дальше вдаль.
Все загнанно и пылко любовь оберегают,
Забыв про истинную честную мораль:
Для птицы небо — вольности размах,
для птицы небо — жизнь и смерть за руку.
Для неба птица — воля как в мечтах,
Потеря птицы — горе от разлуки.
