Не говорить о зле.

Эймонд стоит под холодными потолками септы, под давящими сводами, под гнетом собственной вины, стоит на ледяном полу — на улице жара, а тут дрожь пробирает, это называется чудом божьим? — и в голове у него не смирение. В голове у него — гроза и молнии. В голове у него — шум дождя и завывания ветра. Эймонд стоит на коленях. Стоит на коленях и думает не о том. Он пытается сосредоточиться, но мысли не ухватить. Мысли выбивает из рук порывом ветра и ревом дракона, холодным ливнем и безрассудной погоней. Мысли выбивает из рук обжигающей яростью. Мысли выбивает из рук горьким бессилием. Эймонд совершил зло. Оно вечно следует за ним и никогда не отпускает. Оно скалится на мир и притягивает взгляды. Оно заставляет людей шептаться и оборачиваться вслед. И Эймонд не знает, куда с этим злом податься. Эймонд не знает, где его с этим злом примут. Здесь его последняя надежда — здесь он должен найти покой [но пока что только замерз]. Сюда Эймонд пришел молиться Семерым и чувствует себя из-за этого странно — в богов по-настоящему он уже не верит. Потому что в богов верят те, у кого есть шанс спастись; в богов верят те, у кого есть надежда. У Эймонда надежды не было никогда — ему слишком хорошо известно слово долг. Делай, что велено, а не что хочешь. Имей то, что велено, а не что хочешь. Говори то, что велено… Эймонд всегда сделает так, как попросят. Эймонд всегда слушается и никогда не перечит. Эймонд знает: у него нет власти даже над собственной жизнью. Эймонд знает: надежду у него отобрали сразу, как он родился. Но мать Эймонда набожна до зубного скрежета, в ней проклятой надежды на троих, и поэтому Эймонд пытался уверовать. Но он Таргариен, а боги Таргариенов презирают — Таргариены грешники от рождения своего; Таргариены грешники по крови своей. Эймонд стоит на коленях и слышит шепот стен: «Ты — Таргариен. Имя твое — Эймонд. Имя твое — грех.» Боги были глухи, когда он умолял; боги были слепы, когда он страдал; боги были немы, когда он просил совета. Эймонд богов недолюбливает в ответ, но тем не менее в стылый храм сегодня пришел. Пришел молиться тем, в кого когда-то хотел верить. Молиться тем, кто никогда не хотел верить в него. Но отчего не попытаться вновь, раз все возможные решения перебраны? Он честно старался справиться сам, но не смог отыскать спокойствия ни в одном углу дворца. Надежды тоже. Видать, хорошо спрятали. [но надежда — дело наживное] И поэтому сейчас он тут — перед Семерыми. Пришел раскаиваться в грехе, что совершил. Тяжело. Нелегко поверить в богов, которых так ценит мать. Нелегко отдаться на милость высших сил. Нелегко расслабиться, но еще сложнее сосредоточиться — голова трещит. Мысли рассыпаются по полу стеклянными осколками. Мелкой крошкой, легкой пылью. Мысли как снежинки — кружатся и оседают хлопьями, тая, едва ты подхватил их руками. Он совершил зло. Зло страшное. Эймонд сосредотачивается на том, что натворил — крики, ветер, гроза, драконы — все смазано, но даже отрывков хватает, чтобы ему стало плохо. На губах оседает пепел — никого не сожгли, только его душу. Люцерия, к сожалению, погибла не по канонам — в драконьей пасти, а не огне. [погибла?..] Ты убил ее, Эймонд. Увлекся, перенервничал, потерял контроль над взбешенной Вхагар — десятки оправданий, и ни одно не помогает. Оправдывайся, сколько хочешь, но знай, что предал. Предал ее. Предал себя. Предал свою душу. Предал свое сердце. Люцерия — [твоя]: твоя рана, боль, печаль и тоска. Люцерия — воля твоя. Ты предатель — да будь на то воля твоя. В септе холодно, стены шепчут: «Ты убил — ты и расплачивайся. Ты ошибся — ты и страдай. Ты загубил — ты и молись.» Эймонд подчиняется: Эймонд расплачивается, страдает и молится. Эймонд знает, что совершил. Он совершил зло. И оно теперь вечно будет дышать Эймонду в макушку, хотя у него — у Зла — даже границ четких нет. Оно слишком сложное, чтобы просто взять и объявить: «Ты сотворил зло». В этом он пытался себя убедить — в этом его пытался убедить Эйгон. Эйгон, что никогда никого не поддерживал. [неужто тебя это так гнетет, брат?] Эйгон посмотрел на разбитого Эймонда и усмехнулся. Усмехнулся и впервые выразил мысль глубже остатков вина на дне кубка: «Ну, знаешь, плохо или хорошо — это зависит от того, с чьей стороны поглядеть». и правда. и правда. и правда… Что есть зло? Какое оно? Абсолютное, совершенное, непростительное, субъективное? Видов зла много, а суть одна. Что-то ужасное — так все говорят. Эймонд с детства много размышлял об этом, но еще больше — в последние две луны. И что ж, серьезно, что-то ужасное? Этого мало для описания концепции столь сложной. Зло зыбкое. Зло перетекает из рук в руки и окрашивается в тот цвет, что хочет видеть человек, в чьи ладони оно неаккуратно просыпалось. Зло слишком относительно. Зло эфемерно. Зло бывает разным. Но зла объективного не существует. Зло глядит на вас вашими глазами — зло отражает личность, а не истину. Зло зависит от того, кто на него смотрит, кто его озвучивает, кто зло претворяет в реальность не делом, а словом. Но все же… Если упрощать… Для тебя, Эймонд Таргариен, что есть зло? Кто его пишет, в чьих руках оно лежит? Кому ты его поручил? Для тебя, Эймонд Таргариен… Зло есть то, что злом считают все? Или что считаешь злом один лишь ты? Или твоя семья? Ответов у Эймонда нет. Есть только боль. Боль и клеймо Убийцы. Боль и вечный призрак зла, стоящий за левым плечом — там, где не видно. И о своем зле он бы предпочел не думать. Он бы предпочел о своем зле умолчать: закрыть в какую-нибудь красивую шкатулку — резную, изящную, с тонкими деталями — и выкинуть в шипящее море. Не рассуждать об этом зле сейчас, стоя посреди септы. Не вспоминать. Не знать. Не называть. Не слышу зла — не вижу зла — не говорю о зле. Не понимать. Не принимать. Не чувствовать. Не ощущать. Не слышал зла — не видел зла — не говорил о зле. На зло свое не смотреть. [и зло свое не совершать] Молись. Молись. Молись — не поможет. Молись — не уйдет. Молись — не покинет. Эймонд стоит на коленях перед ликом Семерых и старается выпросить у богов прощение за то, что не может простить себе сам. У богов не своих — у богов матери. У богов, в которых никогда не верил. У богов, в которых никогда не поверит. У богов, которые его бросили. У богов, которые никогда его и не принимали. Слушать. Слышать. Молчать, понимать. Он слишком много слышит — ветер, ливень, рев. Крик. Душераздирающий, громкий, отчаянный. Отдающий в затылок, заползающий под кожу, пробирающийся в кости, вцепившийся в сердце. Этот крик теперь с ним — этот крик теперь принадлежит ему. Жуткий. Он не знал, что люди умеют так кричать — теперь знает. Запомнит и вплетет золотыми нитями в свои легкие, чтобы когда-нибудь закричать так же. Эймонд слышит его как наяву — в тихой септе он особенно четкий. И колени трясутся уже не от холода. Мысли бегут по песчаной тропинке; мысли бегут и не хотят остановиться; мысли бегут и собираются уплыть в море. Эймонд бежит следом за ними — Эймонд едва успевает поймать их у берега. В септе — тихо. В груди — пусто. В голове — гулко, в голове — крики. Вхагар, нет. Вхагар, остановись. Стой, Вхагар. Эймонд, стой. Остановись, Эймонд. Эймонд… нетнетнетнетнетнетнетнетнет По кругу. Раз за разом. Каждое утро вместо завтрака. Каждый вечер вместе с вином. Эймондстойстойстой. Вхагар [умоляю] остановись. Кричи — не поможет, молчи — не спасет. Души нет — спасения нет. Молись, но тихо. Молись, но молча. Стой на коленях — стой и молчи. Молчи и кайся. Кайся и помни. Дыши и помни. Живи и помни — помни, кто есть Она. Кто есть Люцерия. Кто есть Люцерия, что убита тобою. Она — душа твоя. Кровь твоя. Скорбь твоя. Она — сердце твое. Тело твое. Горе твое. Она — жизнь и смерть, трагедия и счастье, страх, нелюбовь, гнев и погибель. Молись за нее, молись за себя, молись за обоих. Молись — все одно. Молись — бесполезно. Молись хоть сотню лет — свои грехи не отпустишь. Молись хоть сотню лет — сам себе не поверишь. Сам себе не поверишь, сам себя не простишь — боги тем более не простят. Боги не хотят разбираться. Боги не хотят искать. Искать тебе прощение они тоже не станут — сам не можешь найти, отчего же богов просишь? Боги не милостивы — боги жестоки. Кто хуже — ты или боги, Эймонд? Боги убивали, боги карали, боги уничтожали. Но Боги себя простили — Богам грехи не ведомы, а простишь ли ты себя, Эймонд? Эймонд, рожденный слабым; Эймонд, рожденный страданиями и рожденный страдать; Эймонд, рожденный Таргариеном, но не получивший дракона. Силу ты воспитал, дракона нашел. Но что со страданиями, юный Таргариен? Что со страданиями, кровь короля Визериса и королевы Алисенты? Что со страданиями? Кровь Люцерии — кровь Рейниры, кровь Рейниры — кровь Визериса, кровь Визериса — твоя кровь. Так чья кровь на руках лучше, Эймонд, — твоя или ее? Кровь Люцерии — твоя Кровь. Кровь на твоих руках — ее, твоя, ваша — и ее не отмоешь, можешь не стараться. Можешь не пытаться. Кровь эта — зло. Зло это — ты. Не слышу зла — не вижу зла — не говорю о зле. Мысли мечутся, мысли рассыпаются, мысли уносит ветром, мысли смывает морем. Он крепко зажмуривается, и в цветных пятнах начинают мелькать образы. Эймонд не может целиком сложить картинку, но детали помнит отлично. [все помнит и все знает] Контроль над ситуацией выскользнул из рук, как шелковая лента, как темные волнистые пряди. Контроль над ситуацией растворился в злом смехе, что опалял легкие; в злых речах, что оплетали разум колючей лозой. Эймонд знает, что ошибся. Знает, что должен был прийти в себя раньше, должен был остановиться, должен был удержать Вхагар. должен. должен. должен. Как же долг, Эймонд Таргариен? Твой долг, твоя клятва, твое обещание? Ты не говорил ничего вслух, но принял молча, принял в своей душе, принял для себя одного — и так сковал себя цепями обета. Цепи эти — крепкие, кованые, прочные, тяжелые. Цепи эти — неподъемные. Цепи эти не выдержать. Цепи эти тянут на дно. Ты поклялся защищать ее от всего мира, от врагов, от бед, от горя, [от зла], но не смог защитить от себя. От своего дракона. [разве дракона?] От гнева, Эймонд. Гнев твой — порок твой. За него ты должен вымаливать прощение. Ты разозлился, ты захотел показать силу — силу, что не от рождения тебе досталась. Что силу, что дракона ты себе забрал, но стали ли они действительно принадлежать тебе? Имел ли ты контроль хоть когда-нибудь, Эймонд? Второй твой грех — гордыня. Ты был слишком горд. Ты не решился признать, что контроля у тебя нет и не было никогда. И потому ты ему не научился. И потому ты совершил ошибку. И потому ты сейчас здесь. И что же теперь, всадник Вхагар? Ты не смог удержать своего дракона. Сможешь ли удержать что-то еще? Или снова упустишь поводья из своих охладевших рук: все рассыплешь песком, все развеешь пеплом, все уничтожишь, все разрушишь? Ты — пепел, ты — разрушение, ты — мрак, ты — бездна. Ты — Таргариен. А значит ты — хаос, значит ты — зло, значит ты — грех. Люцерия — спасение твое. Люцерия — искупление греха твоего. Но спасения не отыщешь, прощения не найдешь, греха не искупишь, вины не отпустишь, ведь Люцерию ты погубил. Как погубил Люцерию, так погубишь и себя — так погубишь все: свое имя, свою честь, свою семью, свой род. Душу только свою не погубишь — души у тебя больше нет. Потому что зло, что ты совершил, уже ее выжгло чище драконьего пламени. То зло, что ты совершил, вовек не забудут — ни ты, ни семья, ни враги, ни народ. Все будут помнить, но ты можешь забыть. О себе, о ней, о вас, о зле. Можешь о зле не думать. Можешь о зле не вспоминать. Что хочешь — все можешь. Можешь: не слышать зла — не видеть зла — не говорить о зле.