Воспоминания об академии и ее последствиях

« Что касается подробностей Вашего покровительства, о которых я упомянул в прошлой заметке неподробно, неряшливо — я был слишком занят, я настраивал один часовой механизм. Исключительно ординарный объект, недостойный упоминания, но достойны ли упоминания Вы, сморщенный старый учитель, герой моей юности, запертый в клетке? Мне нравится говорить красиво, не могу ничего сделать с этой своей страстью. Должно быть на эту мою черту повлияло наше живописное путешествие в Пандуссию*, приводящие ум в безумное возбуждение. Я не могу отрицать Ваш гений, но Вы отрицаете мой… Нет, не совсем то. Об этом позже. У меня не так много чернил. Описанные Вами одичалые пустыни и дремучие леса ввели множество умов в потрясение. Ваш слог — высокий и нарядный — нисколько не преувеличивал увиденного нами, нисколько не преуменьшал увиденного в лоне дикого света. На капитана набросились неизвестные особи напоминающие кроликов, позже Вы назовете их «степными кротами», и убили беднягу. Вы с некоторым сочувствием, поручили мне и моему однокашнику поймать сие экземпляры, и один из них учтиво прокусил мне пальцы. Я помню Ваш странный обеспокоенный взгляд — он был мне приятен. Я вспоминаю до сих пор ту заботу, которой Вы удостоили меня, то теплое чувство разлившееся в моей груди. Вы никогда больше обо мне не заботились с таким рвением, как тогда. Особенно вспоминая краеугольный момент моей судьбы — исключение из академии. Вы не вступились за меня, да, что особо сильно меня задело, не буду этого скрывать. Забавно, что я не могу быть откровенным в должной степени даже на этих листках бумаги, кои потом сожгу, или скормлю морскому бризу. — С большой долей вероятности пальцы придется ампутировать, Джиндош. — сурово, по-отечески, заявили мне Вы. Неизвестная дикая тварь могла быть источником страшнейших заболеваний, и других вариантов в тех условиях просто не было. — Вы правы, Профессор. — не смотря на боль, я закивал со всем рвением. Операция прошла успешна, оставив после себя регулярные фантомные боли и легкое пристрастие к опию. В дальнейшем я совмещу эти две страсти в одну — создам себе этот чудесный протез со всеми функциями трубки, и буду вдыхать успокаивающий дым. Может от того я бегаю с темы на тему, как необразованный пекарь? Однако! Вы недавно заявили, что нет людей, что любят слушать самих себя, больше чем я, но разве это не черта любого гениального деятеля? Разве сами Вы не смаковали свое величие, грацуя на балах и вечерах, одетый, как мужик, в длинные брюки — тогда еще аристократическим обществом непонятные до конца. Сам, впрочем, я был грешен тем же, но не я ведь королевский лекарь, верно? Вы очень любили отмечать мое отличие от этих высот. Вы правы, общество так никогда меня не приняло до конца, и не примет. Вы попытались сами принять его — и во что превратились? Вы сами себе противны, Вы мучаетесь стыдом и раскаянием. Оба этих чувства гению противоположны — они должны быть с ним на закате. Выходит Вы растратили весь свой ум, Ваша эпоха кончилась. Только Герцог Абеле своей неторопливостью позволяет Вам вновь блеснуть умом, но Вы не цените этой чести. Противный старик. Вы, я уверен, помните событие, которое произошло между нами в экспедиции — я помню. Все знают о Вашей любовной распущенности — я знаю. Та честь, которой Вы меня польстили, честь достойная служанки. Все это было не тем, совсем не тем, что я желал от Вас. Хотя, будь я бездарнее, глупее, кем-то вроде Доктора Гальвани, который, как и Вы, искал в своем гение исключительно коммерцию и скромный процесс, то я мог бы выжать из этого Вашего порыва все соки. Боже, я мог получить многое, избавить себя от тюремного заточения, подарить себе то, за чем гонялись аристократки Дануолла. Гоняться, признаться, не из-за чего. Вы совершенно не умеете в ласку, все Ваши действия грубы и неотесанны — у меня еще недели две сходили синяки с бедер от Ваших любезных пальцев. Никогда не понимал дела плотские, быть может поэтому к Вам изрядно несправедлив, но сидеть на заднице важнее сиюминутного наслаждения. — Вам не понравилось, Кирин? — спросили Вы, тяжело дыша мне в шею. Это был в каком-то мрачном углу, пропахшем гнилыми досками и океанической солью. — А должно было? — Противный мальчик. — пожурили Вы меня, и вот оно было намного лучше тех недолгих пятнадцати минут в Ваших тяжелых объятьях. Я не хочу уходить в конкретику, потому что все это может сделать вид того, что мне было совершенно противно то путешествие, что является гнусной ложью… Оно повлияло на меня, оно изменило меня, быть может именно оно расставило нас на места. Вас стало резко слишком много, резко помимо учтивой благосклонности, в Ваших глазах заплясало что-то еще, и это что-то еще вызывало во мне любопытство, и я не знаю… Да, должно быть это запись не на сегодняшний день. Я слишком давно не вспоминал — считаю рефлексию по поводу эмоциональных переживаний в некотором роде бессмысленной. Сойдемся на том, что у меня кончились чернила. »