***
Ну что за мужчина? Пусть и куртка всё скроет, но нужно быть готовым ко всему. Поэтому, напялив на себя приятный глазу чёрный свитшот с ромашками на рукавах, спизженный из секонд-хенда, и широкие джинсы, я наспех накидываю на плечи куртку и цепляю черный шарф. Всю дорогу от одного автобуса до другого я не мог перестать поглядывать на время в телефоне, ведь опоздать не хочется и человек мне не известен. Захочешь — не узнаешь в толпе. Но после нескончаемой тряски транспорта я получаю ещё семь минут в запасе. На букет не решаюсь, как и на другие подарки. Опять же, хуй его знает, с кем я собираюсь встретиться. Поэтому проходя мимо уютных кафешек, заворачиваю за угол на ту самую улочку. На моё удивление, людей оказалось немного. Не знаю даже, к лучшему ли это, но я прохожу вперёд вдоль по бульвару и сажусь на скамейку напротив, похоже, дворца бракосочетания, пряча руки в карманы. Какой же абсурд! Как вообще я смог на это решится, понимая, что отправителем самодельной открытки может оказаться кто угодно? Я нервно посмеюсь в шарф, продолжая поглядывать по сторонам. Что-то здесь точно не так. — Стой, заяц! — доносится до моих, да и не только моих, ушей. Я резко поворачиваю голову назад, откуда и услышал крик, и замечаю паренька, бегущего по асфальтированной дороге. Он моментально перепрыгивает через забор и поправляет спадающие очки. Не отвожу с него глаз, а он, увидев меня, не отводит тоже и, приблизившись ко мне, хватает под локоть, утаскивая за собой. Осознание происходящего приходит не сразу, но ноги плетутся как ни в чём не бывало, а когда незнакомец уже почти притаскивает меня к воротам здания, я отталкиваю того от себя. Его рука вновь хватает мою и тянет вперёд, заставляя развернуться и прижать ладони к холодной стене. Темно пиздец. Парень оглядывается и сильнее давит на запястье, прислоняя ближе к себе. Вопли женщины стихают, но хватка мальчонки -ни на секунду. Устремив весь свой раздражённый и недоуменный взгляд на незнакомого, я тут же собираюсь выдать тому пару ласковых, как он затыкает мне рот, шикая. Наглость так и прёт. Ну уж нет, малой, терпение у доброго дяди на исходе. — Ты че удумал, а? Школота ебанная! А тот лишь посмеивается, прикрывая рот рукой, и на блеклых пальцах красуется чёрный маникюр. Кулаки интуитивно сжимаются, а зубы так и скрипят. Ему точно не отделаться. — А пиздато свиданка начинается, — звонко произносит незнакомец с тем же смешком. — Ты больной, блять? — Ну тише. Ты же пришёл всё-таки, — с улыбкой на пол метра заявляет он, всё также стоя у стены. Вот же… Ну ведь чувствовалась подстава! Выкинуть надо было сразу кусок сранного картона, а не сидеть до конца недели в предвкушении. — Твоих рук дело значит? — доставая из кармана куртки открытку и чуть-ли не тыкая ей в лицо мальчишке, продолжаю в такой же манере я. — Ага, нравится? — миловидно ухмыляясь, наклоняет голову вбок, изучая моё кипящее в ненависти лицо, которое, возможно, скоро треснет. Не успеваю я спросить «зачем?», как ответ сам летит мне в руки. — Ты очень красивый и классный, я бы хотел с тобой встречаться. Без тени стеснения отвечает парень, а я как вкопанный, но только в полном ахуе. — Я ещё раз спрашиваю, ты больной, блять? — почти выкрикиваю я эти слова, а затем слегка меняюсь в лице. — Слухай, мне оно не всралось, ясно? Хочешь прогуляться с мальчиком — ебашь в голубую устрицу, но записки не подкидывай. Я разворачиваю корпус и, скомкав открытку в руках, разочарованно отправляюсь на остановку, но парнишка вновь хватает за предплечье, не давая и шагу ступить. — Прошу, дай шанс! — выйдя из темноты я смог разглядеть того полностью: короткие, взъерошенные смолистые волосы, да и куртка с брюками такие же чёрные. Только радужка то ли каряя, то ли зелёная — ну это как приглядеться. Улыбка растворилась и теперь незнакомец стал более взволнованным. — Я же не для издёвки написал. — Когда ты вообще успел её подбросить? — больше себе я задал вопрос. Парень всё не отпускал и смотрел умоляюще. — Ну ты же пришёл, почему бы и не остаться? Просто прогуляемся, — как бы продолжая свою мольбу, говорит тот, — а потом сам решишь — хуй забить или нет. Боже, ну вот только этого не надо! Даня, не вздумай, садись шементом на автобус и домой. Самая глупая трата времени и денег, что даже смешно. А мог ведь дома лапы тянуть, тёплый чай попивая. Блять, ну что ж ты творишь?.. — Ты в курсе, что мои планы все из-за тебя сдвинулись? Хоть подумал бы, прежде чем валентинки слать, — прикрикиваю я, в конце убирая взгляд со слегка расстроенного лица, — Только попробуй меня разочаровать. А у того сразу глаза засияли перламутром, и улыбка зубы оголила забавно. Ну что за ребёнок. Мальчишка руку убирает и головой на бульвар кивает, приглашая прогуляться, а мне ничего не остаётся, раз шанс дал. Ветер еле ощутимо пробирается по телу, путается в волосах и задевает ветки деревьев. Середина февраля, а тепло неожиданно распространяется по Питеру, но надежду черпать не стоит — уже завтра температура может упасть, как и снег на землю шёлковую. Да, именно сейчас хочется думать о погоде, а не о том, что у тебя под боком шагает титаническая проблема, ростом с трудом дотягивая до уровня моих глаз. Парнишка ни на минуту не замолкает, вопросами-расспросами заваливает да заваливает. На все отвечать я и не собирался, хотя и ни на один из них связано и толково я ещё не ответил. — Миша? — вновь продолжает тот, не спуская любопытного взгляда. Я молчу, не давая ни единого шанса на подсказку. — Стас? — мимо. — Лёша? Серёжа?.. — нет, нет, нет. — Хватит уже. — Ну скажи! — сводя жалостливо брови, умоляет малец, чьего имени я тоже не знаю. — Да Даня я, всё. Нет, это явно не всё. Начиная с числа, указанного в строке паспорта и продолжая кличкой первого хомяка, это «всё» — не имело конца. Хотелось бы, чтобы первая половина сказанного вылетало из ушей, а другая даже не долетела, но тот и покоя не даёт. — А сладкое любишь? — с той же энергичной интонацией неугомонно спрашивает тот, идя спиной и не отводя всё-таки зелёных глаз. — Не то чтобы. — А я хотел бы быть твоим сладким. — Блять, какую чушь же ты несёшь, Бож! — не сдерживая рвущегося смеха, выдаю я, забавно фыркнув. Это всё так абсурдно и спонтанно, но, как ни странно, я всё ещё продлеваю эту встречу. Незнакомец ничего не ответил, а только игриво улыбнулся краешком губ. Когда его рот наконец закрылся, я решил не тратить время и наконец объяснить, что мне реально неудобно и все его вопросы лишь отталкивают. — Перестань, ясно? Мне реально неохота делиться прелестями своей жизни с каким-то левым чубриком. Ты из меня выпытал информацию про шрам на мизинце, а я имени даже твоего не знаю. — А тебе реально интересно узнать? — хотел я ответить скрипящим «нет», как тот вновь меня перебил. — Меня Илья зовут. Я киваю головой, поджимая губы в тонкую прямую полоску, пока Илья ресницами хлопает, да только не взлетает и ярко-ярко зрачками стреляет по моим холодным голубым, что каждый раз, как электрическое поле, уничтожают зрительный контакт. — Я щас утону в твоих глазах, — с алыми щеками то ли от мороза, то ли от смущения заявляет поганец. — Ты к урокам на следующей неделе подготовился, прежде чем дяде такое говорить? — Ну не цепляйся ты к возрасту! Зато я образованный, на четвёрки вон учусь, — гордо поднимая подбородок вверх и идя уже рядом со мной, а не впереди, сообщает тот. — Так! — я резко протягиваю руку вбок, останавливая ненадолго Илью, заставив взглянуть на себя. — Сколько тебе лет? Только честно. Мальчонка сразу замешкался, да глазами забегал. Спрятав нос в воротник и подняв взгляд вверх на меня, тот с кривой улыбкой отвечает: «Семнадцать скоро». — Та ты шо! А мама твоя в курсе, где ты и с кем? В курсе, что ты за проезд в транспорте не платишь, а, зайчик? — оскалив зубы и едко улыбнувшись, прыскаю ядом слов. Но вот какая жалость, что моя мама тоже не в курсах про мои кражи в магазинах. А какая бы из нас — меня и этого школьника — вышла бы парочка клептоманов. Илья заметно сжался и робко пожал плечами, на что я с долей ласки потрепал того по и так неуложенным волосам. — Не тушуйся давай, родной, я ж не кусаюсь. Напряжение внутри испарилось, и я лёгко пошагал дальше, утягивая Илюшку за собой. А Илюшка-то растерялся, правда ненадолго. Недалеко проглядывал конец улочки, но очередным вопросам конца не имелось. А спустя ничтожные минуты тот вновь начинает мечтать о наших отношениях и говорить об этом вслух. — А что такого? Я уверен, что с тобой целоваться — то ещё удовольствие! — продолжает глупую мысль. — Ты не думал, что у меня уже есть вторая половинка? — грубее прежнего спрашиваю я, приподнимая удивлённо брови вверх. — Зачем, если я всё равно займу это место, — отвечает на отъебись зайчишка. — Прибереги-ка свою ты наглость! Скажи спасибо, что я не отмахнул от себя простым словом «пидарасина». А тот мои слова всерьез вообще не воспринимает, только посмеивается негромко и прижимается ближе. Ну и засранец. Обувь топчет бульварный снег вторично, оставляя за собой след в виде хрустящего звука и жалкое напоминание об этом в ушах. Ночь непрерывно стелется над городом, попутно зажигая фонари и лампочки, чтобы помочь слепым от усталости людишкам встретиться с горячо любимым сном, где все мы — короли и принцессы, как в сказках, рассказанных нам мамой. Ведь ночь — одно большое чудо, вера в которое останется в душе навечно. А пыл мальчишки к этому времени подостыл: из его рта уже изредка посыпываются неуместные комплименты и сумбурные расспросы. Но это не значит, что он молчит. На замену пришли более интересные, завлекающие рассуждения о том, кем мы становимся, когда наступает ночь. Утверждение, что именно ночью мы обретаем настоящую свободу, становимся сильнее, умнее, счастливее, в состоянии даже обмануть саму смерть, поэтому не просто так нам говорили о вымышленных существах, что бродят по нашему миру исключительно ночью привлекло моё внимание. Илью слушать наконец стало приятно и веру в его сказку захотелось поддержать. А когда мы вновь подошли к концу бульвара я и вовсе перестал чувствовать след былых неловкости и угрюмости. Его улыбка не казалась мне слащавой, а шутил он очень даже забавно. Я совершенно сбился со времени, хотя вряд ли это было нужно, когда ты проводишь его в компании клёвого человека. Да, клёвого, ведь именно сейчас не хочется думать насколько убого это слово и о тех, кто использует его. Всё будто меркло на фоне, пока Илья договаривал историю о его побеге из дома в истерике и получени смачных пиздюлей от матери за это после. И он не похож на показушника, что хвастается своими хулиганством и аморальностью — в некоторых моментах можно уловить тень стыда за прошлое. В приятной тишине вокруг слышен лишь наш смех, что так и отгонял от нас людей и их усталость. Уютная прохлада заставляет руки болтаться на весу, а чужие холодные пальцы слегка касаются моих и почти сплетаются, как в кармане черной куртки неожиданно вибрирует телефон и светится его экран. Илья резко отпрыгивает и тянется рукой за мобильником, где белым шрифтом горит «Мама❤» и две трубки снизу. Смущённый голос звучит совсем рядом, отвечая на довольно громкие вопросы матери о пропаже собственного сына и замечание вернуться домой. Школьник тараторит, что скоро придёт и той не стоит так кричать, а я лишь хихикаю в ладонь, наблюдая за покрасневшим чудиком. Звонок резко обрывается, парень возвращает устройство на место, уныло улыбаясь мне. — Ну мне пора. Слышал, наверное, — тоскливо сообщает тот, почëсывая затылок. — Да слышал, конечно. Шуруй домой, шкет. Проводив Илюшку до остановки, где он всё-таки умудрился влезть в мои объятия, и всучив тому несчастную мелочь, а затем и удостоверившись, что мальчонка точно заплатил кондуктору, я направился к своему автобусу. Время, действительно, уже было позднее, поэтому дома, скорее всего, мелкого поганца ждёт заманчивый разговор, но это уже не моё дело. Почувствовав, что уши начинают замерзать я надеваю капюшон, из которого внезапно вываливается квадратная картинка. Я поднял картонку с пола и понял, что это очередная валентинка. Гадёныш. На белом фоне нарисованы розовые сердечки и две головы с причудливыми лицами: одна с рыжей копной, а другая — с чёрной. Особого труда не составляет додуматься, кем и кому она подкинута. Между рисунками написано название места и указана дата, где я вновь буду ждать этого парнишку. Прости, второй раз не прокатит, нашараëбился уже с тобой. Каким бы хорошим он ни был, меня не переубедить, поэтому, фыркнув себе под нос, я опускаю зажатую в пальцах валентинку и перемещаю взгляд на подъезжающий транспорт, а затем бросаю кусок картона в ближайшую урну.***
Приближение весны чувствуется во всём, ощущается мягкостью в воздухе. Один наушник снова сломался, а второй всё также тихо играет. Отросшая чёлка запуталась в лёгкости ветра, маячут её пряди перед лицом, которые поправлять я уже изрядно заебался. Прошла неделя с хвостиком дней после того происшествия на улице Репина, хоть я и старательно делаю вид, что мне абсолютно поебать на того мальчишку и какую там дату он назначил на валентинке. Но вот только кроме меня об этой встрече никто не в курсе, поэтому я кривлю улыбку в знак осознания, что вру сам себе. Да ну нет. Сдался мне этот малой. Красные цифры отсчитывают последние секунды, неосознанно заставляя проговаривать настартвниманиемарш по тридцать три раза. Взгляд цепляется за подъезжающий автобус на противоположной, но нужной остановке, и я, как от пули пулей врываюсь на проезжую часть, хватая крепко рюкзак с одной лишь ручкой на дне и двумя тетрадками, обгрызенными и пожеванными. Проскочив мимо толпы зевак, я стремительно и плавно заворачиваю на остановку, а оттуда, взявшись за поручни, забегаю во внутрь транспорта. Оглядевшись, замечаю свободные места около кабины водителя, куда тут же направляюсь. Еле как я улавливаю звук, доносящийся из наушников, и узнав знакомый мотив песни, что была скачена, дай боже, два года назад, невольно начинаю улыбаться и мычать негромко по нотам когда ко мне подходит кондуктор. »…нелепый мальчишка, » — и вот я снова давлю непрошенную лыбу, вспоминая эти промежутки между неровными зубами, появившиеся, наверное, за неприемлемую шутку или непоясненный базар. Взор печально перемещается на тусклый вид из окна, а голова вальяжно уместилась на ладошке. Неизменная серость картины наводит скуку, вытекающую вздохом изо рта. Но стоило мне только об этом подумать, как я слышу чьё-то приземление рядом с собой, а затем и взгляд на спине. Я неохотно оборачиваюсь, якобы перелистнуть песню, чтобы незаметно осмотреть человека справа. Твою мать за ногу. Ну здравствуй, сукин сын. Завернул руку за сиденье да смотрит лукавенько, вновь хлопая этими блядскими ресничками. Заметив мою оторопелую рожу, тот расплывается в улыбке, а затем тихонько посмеиваясь, прикрывает веками глаза. Похоже у губки Бобки лишние зубки. — Ты че здесь делаешь? — раздражённо выплёвываю я, не отводя сурового испытывающего взгляда. — Ебать! Домой еду, прикинь, — разводя руки и сводя брови, ухмыляется в манере «ты долбоеб, блять?» и отвечает Илья или как его там. П̶р̶е̶к̶р̶а̶т̶и̶т̶и̶ в̶р̶а̶т̶ь̶, т̶ы̶ д̶а̶ж̶е̶ е̶г̶о̶ м̶а̶т̶е̶р̶и̶ и̶м̶я̶ з̶а̶п̶о̶м̶н̶и̶л̶. — Да ты ебанись, а ко мне подсел захуями? — Поздороваться, дядь, не кипишуй, — спокойно продолжает тот, произнося фразу как очевидность, которая по сути ей и является. Илья явно не настроен на ругань — видно по его меланхоличной перевёрнутой улыбке и усталому зелёному взгляду. — А чего не пришёл в субботу? В груди неприятно тянет, осадок морозный пуская по сердцу, и я отвожу, на удивление, стыдливо взгляд. Сколько он прождал там? В той лёгкой куртейке, поди. А вообще, не моя это вина. Я же не давал обещание, что точно приду. Вот если бы он сказал мне это в лицо, выжидая ответа, разговор был бы точно другой. Но всё равно прячусь от Ильи, стараясь вслушиваться в музыку, зарываясь носом в ладонь. — Не захотел. — М-м, понятно. Да что-ж ты делаешь со мной. Я шибко оглядываю школьника, заметно погрузившегося в раздумья и, наверное, не самые приятные. Не моё это дело. Пусть научиться принимать отказы! Нечего рядом со мной ошиваться и на что-то надеяться. Илюшка в пальцах кольцо перебирает — понимает, что бежать пора, но так не хочется. Я демонстративно поворачиваюсь к окну, мол, пиздуй отседаво, голубок, а тот улавливает, поджимая жалко губы и глазами бегая растерянно. Ну же, уходи, прошупрошупрошу. Не заставляй меня соглашаться на эту авантюру. — Двойки похватал? — Что? — Двойки, говорю, нахватал, гадёныш? — более медленно повторяю я, исподтишка вытягивая уголок рта, расплываясь в хитрой ухмылке. Илья неспешно голову подымает, взгляд отвести боясь, а затем зажигает застенчиво озорство в миловидной кривозубой улыбочке. Немного помявшись тот робко отвечает: — Только пятёрку по инглишу. Та ты ж умница! Если бы я в своё время получил пятёрку по английскому языку, мало того, что мать стопку котлет нажарила дак и отец бы на полчасика заскочил помочь допить самогон волковский, стоящий в шкафу со дня моего рождения. С нескрываемым восторженным удивлением я поднял брови, не решаясь взглянуть на виновника драмы в моей голове. Илюша хороший парень, он решителен и мил во всём своём очаровании. Будь ситуация немного иная, а именно та, в которой мне не приходится думать, как избежать очередной встречи с влюблённым дураком, то мы бы вполне могли быть хорошими друзьями, но не более. А тот всё смотрит в ожидании, надеясь на взаимность. Ему бы лучше учиться спокойно да о поступлении мыслить. А не за мной таскаться. Я лениво с протяжным тяжёлым вздохом поворачиваю корпус, осторожно беру его шершавые от холода ладони в свои теплые и мягко начинаю отталкивать от себя. — Мы хорошо провели время, спасибо тебе за это, но… Хватит, ясно? — не могу перестать смотреть то на лицо Ильи, то на хватку пальцев где-то на моих коленях. Сотню раз облизанные чужие губы привлекают не меньшее внимание, поэтому, немного застыв, я отдергиваю себя, случайно притянув на себя его руки. — Просто. Просто не нужно всего этого. — Даня, я прошу. — Отъебись, — строго, наконец, глядя в глаза, заявляю я, таким образом, перебив парня, — займись чем-нибудь. Чем угодно, блять. На кружок запишись, но не ошивайся рядом со мной. — Дань. — Пиздуй. — Последний шанс. — Что? — Последний, — еле слышно произносит тот, щенячьими глазками давя на нутро. Я ошарашенно вглядываюсь в темноту зелени пред собой, слегка приоткрыв рот и хмуря брови. Пару секунд — и я чувствую ледяное поглаживание на своей коже. Я так боюсь, что когда-нибудь привыкну к этому льду. Виновато кусая губу, нелепо моргая и шмыгая носом, он заставляет меня слепо вестись и таять от каждого обжигающего касания. Ну хоть понимают, что виноват. Жадно вбирая воздух до ебучего головокружения, расслабляю мышцы лица, чуть ли не засыпаю, надеясь спастись от этого безумия. Пожара безумия, если точнее, что одним своим присутствием во мне костёр разжигает. И хочется ему треснуть крепко подзатыльник, прям ебануть, да так чтобы дошло корректно и как надо. И пиздец как охотно к себе прижать, обнять и ласково по башке неумной юной потрепать. А какой из этих вариантов и есть костёр жгучий — в душе не ебу. Доведёт он меня скоро, вот не вру! — Что ты хочешь? — всё также замучено выговариваю я, несмело веки приподнимая. — Тебя. Ну то есть свидания. С тобой. Зрачки машинально закатываются вверх, и я резко бросаю чужие ладони на те же чужие ноги. Я ничего не отвечаю, молчу до последнего. Шкет по сторонам смотрит, наверное, потому что на остановке выходить нужно. А я молчу. Блять, просто не знаю, что сказать. Но молчание, сука, — не выход. Но и за считанные секунды принимать решение о ебанном союзе или таком же ебанном отторжении — самый настоящий пиздец. При чем даже непонятно почему. От этого не зависит сдохну я или нет. Возможно. Это не выбор между папой и мамой, при том, что оба варианта отпадают нахуй. Но почему это вгоняет меня в истерику. Как только я собираюсь с силами прямо ответить пожуй хуйца и кавыляй к мамаше, то сразу цепляюсь за панический, но в тоже время блаженный взгляд. Любовно-нервный с нотками мании и мандража. Нетерпеливый по-детски взгляд. Да, возможно, я совершаю ошибку масштаба пиздец и ахуеть, но. Я киваю. Раза три точно. Коротко и шустро. Ничего зато не сказав. Будет ему счастье. А оно в глазах и загорается. От былой напряжённости и волнения остаётся след только в виде лёгкого тремора на руках. Илья заметно остывает, наконец выдыхая измор. Затем тут же окутывает проницательным взглядом, выискивая намёки на блеф. А я ещё раз киваю в подтверждение своих слов, проговорены которое не были. Мои помыслы чисты, Илюша. И он читает это, верит в это, с головой погружаясь в сладкие мечты. Вот она — ошибка. Ведь понимаю, что долго вестись на эти дебри в очах напротив — себе дороже. Позволяю себя приобнять, разжимая кулаки, куда тут же на раскрытую ладонь приземляется валентинка, а Илья мигом вылетает из автобуса, натягивая на спину портфель со значком выцветшим. У меня в голове скай дестроер или, проще говоря, миссия невыполнима, потому что после закрытия дверей транспорта у меня тут же загорается табло GAME OVER и выход в меню, а если еще проще, то в окно. Я прихожу в сознание только после слов: «следующая остановка…» и либо автобус тронулся с места, либо я тронулся умом. А заметив, как быстро испаряются объекты в отблеске стекла, я понимаю, что сломал систему, выбрав сразу два. Взгляд перемещается на уже давно знакомого размера картонку с нарисованным на ней простым карандашом мой портрет, занимающей почти всю левую сторону валентинки. Детализированные очки с жёлтыми линзами (единственные в цвете на сером фоне, кстати), слегка перекрывающие почти стёртые стиралкой глаза и узнаваемая из сотни полуулыбка, вгоняют меня в краску смущения и растерянности. Потому что красиво очень, а признаваться в мастерстве рук школяра, который, как я думал, письки да сиськи на полях в тетради вычерчивать горазд, не особо-то и хочется. На картинке также видно тянущийся черный провод от наушников, кои в ушах даже сейчас, а на плечах висит объемная куртка, нарисованная до плеч. В сознании мелькает мысль, что я именно так и выглядел на встрече со знакомыми из одного потока, соответственно, Илья подкинул мне первую открытку, если её как таковой можно назвать, в тот день в этом же автобусе. А значит он и встретил меня впервые в этом же автобусе. А если ещё конкретнее, то это значит, что мне пиздец. Ебучий случай.***
Это кажется бесконечным. Детский сад — Школа — Универ — Работа О существовании этой цепи нам напоминают всю жизнь. «Вы уже не дети», «это же вам самим нужно», «а дальше ещё хуже и тяжелее», «и что ты собираешься делать на работе, если ты сейчас устал?» — звучит, как худший исход событий. Но увы, этого не избежать. Только если не сторчаться. Ты только и думаешь о том, что это бесконечно, когда пишешь курсовую. Забавно вспоминать ситкомы про беззаботную и до безумия весёлую студенческую жизнь с любовными интрижками и безудержными вечеринками с алкоголем, когда на лице висят синяки, а в животе пусто, будто там побывал нож Андрея Романовича. Меньше всего хотелось жить, непрошеного ожидать будущего. Теряться во всей суматохе становилось привычкой. Я никогда не учился в полную силу. Ни один предмет, кажется, не привлекал сильного внимание, даже посещение музыкальной школы со временем перестало иметь смысл и интерес. Любовь к изучению музыкальных инструментов утихла сразу после первого экзамена по сольфеджио, а несчастная гитара всё также пылится в углу комнаты и берётся в руки только на время переездов. Смотря на одноклассников или других знакомых, кропотливых и вялых, мне думалось, что я никогда этого не вкушу, не прочувствую безысходность картины учебы. Больно от одной лишь мысли, что нужно. И дело не в том, что не хочешь, а просто не можешь. Уже нет ничего: ни сил, ни желания, да, блять, даже денег. И ты сидишь, как зашуганный, в ожидании «ещё хуже». И слабину давать не хочется — все-таки столько пройдено. И вот бы на свежий воздух. Вдохнуть полной грудью, ветру позволив игриво перебирать рыжеватость волос. И не хочется плакать, прячась от всех на балконе трусливо. Не думать о будущем, не терзать обиды прошлого. Простого «быть» вполне достаточно. Но ещё хочется зарыться в хрупкость тепла одеяла, погрузившись в черноту выдуманных воспоминаний. Ведь я всегда был одинок. Даже уюта как такового в доме не имелось. А мечты до сих пор в душе таятся. Вера в то, что когда-нибудь я обрету покой в объятиях своего человека не покинет, останется во мне навечно. И не хочется маминого поощрения, ни прощения, ни ласкового «сынок». Да даже трезвого отца. Хочется наконец закончить этот сранный политех и до конца жизни работать каким-нибудь энергоаудитором, получая по пятихату в день. Только бы не в одиночку. Мечтая полюбить, я растворяю алчность любимых родителей, убиваю детскую частицу себя. Я постепенно поднимаю голову, покоившуюся ранее на худых руках. Ресницы слипаются, а отражение в зеркале коммуналки раздражает как никогда раньше. Третья квартира, которую я сменил за четвертый год и она тоже навевает депру, тоску и разочарование в собственной идентичности. Как будто это неизбежно. Уже не такой яркий свет настольной лампы печалит, а пальцы совершенно не слушаются, когда пытаюсь ухватиться ими за ручку с давно остывшим кофе кружки. В квартире сводящая с ума тишина, что естественна на самом деле в пол четвертого ночи. Даже не верится в остаток сил, кажется будто вот-вот — и я упаду на стол головой, попутно задев ту же кружку, разлив на собственные труды напиток богов. Но ничего из этого не происходит, я всё также сижу на неудобном и до жути скрипящем стуле, поджав колени к груди. Вновь я осматриваю проделанную работу и давлю желанный стон из уст. Это уже невыносимо, блять, просто убийство. Я резко подскакиваю с места, начиная спешно бродить по комнате в семь квадратных. Остановившись, встаю на носки и тянусь руками вверх, а затем невысоко подпрыгиваю. Раскачиваюсь и опускаю корпус вниз, пытаясь достать подушечками до пальцев ног. И так по несколько раз. Это похоже на какой-то ритуал, когда я уже просто трясу конечностями, мотая головой из стороны в сторону. Не сказать, что я получил энергию Шивы, познал смысл всего своего существования, но разряд по телу всë-таки пробежал. Поэтому я бегло приземляюсь на кровать, раскидывая руки по не убранной постели. Однотонный цвет потолка завораживает, будто незаметно приближается, намереваясь раздавить меня в щепки. Голова почти лежит на подушке, в то время как ступни упираются четко в стену. Двинув слегка рукой, я улавливаю шуршание куртки, которую я как всегда бросил в попыхах куда попало. Трепетно ухватившись за её край, притягиваю к себе, а затем просовываю руку аккуратно в карман, откуда вытягиваю зажигалку и тут же лезу в другой в поисках сигарет. Достигнув дна ткани, ощущаю тонкую материю и достаю её из одежды. На лице расцветает лениво улыбка, когда в пальцах начинает вертеться картонка. Преподнося ту чуть ближе к лицу, перечитываю надпись, опрятно и изящно разместившуюся рядом с портретом: «Садовая 20, 03.03 в 6Цом<3»
Бездумно перевернув валентинку, случайно замечаю небольшую кляксу. Нет, не кляксу, а какой-то скетч или типо того. Я направляю картонку на свет и осознаю, что на ней изображена тем же карандашом, что и портрет кисть, забитая знакомыми DARK и челюстью скелета. Сверив, поднеся к рисунку руку с татуировкой, подмечаю некоторые погрешности в виде несовпадения и кривоватости букв и челюстей. Но в целом… Сука, как же это всё приторно! Переходя на скромный смешок, я оголяю зубы и тру веко двумя пальцами нескончаемо. Клочок одеяла сжимается ладонью, и я смущённо бросаю другой рукой валентинку в неизвестное направление. И крутится-крутится в голове имя, что будто током бьёт, заставляя вспоминать обладателя и его чертову ухмылку. Лиловые ведения, посвящённые юнцу, чьей рукой были задеты остатки моей искренности, чьи милые черты, светлый взор и вкрадчивый голос заполняют разум, дурманя. Отпечатки в виде родинок по всему лику мажут по мозгам, а юркий язык, который без устали слизывает с губ сухость убивает терпко, словно яд. Нет в нём чего-то прям безупречного, ни имеет он внешность а-ля эталон, но тянет к нему беспринципно и беспощадно, умиротворенно наблюдать за искрой в его мимике хочется ужасно. В голове мелькает тот взгляд снизу, откровенный и наивный, и мне кажется это конечной. Не замечая, как подступает дрёма, в сознание проскальзывают более распаляющие картинки. Неожиданно и несдержанно, глубоко дышу, переходя на бешенный темп, когда всё те же как лёд пальцы, в привычку которые похоже все-таки войдут, лезут совсем не туда, куда позволяет моя гордость. Ощущение слишком горячие, слишком чувственные и заводящие. Частички здравого рассудка расщепляет безграничность открытого космоса, накрывает ебейшей волной возбуждения, лучше любой разминки. Его даняданяданя под ухом плавит дико и бледность кожи влечет магнитом. Илья. Стоп. А нахуя я тут в облаках летаю, если передо мной уже маячит полюбившей меня человек? И тут меня осенило, бля-я-я…***
Ух, ебучие проталины. Тают быстро, оставляют лужи на каждом уголке. Кросовки насквозь мокрые, а ветер добавляет пиздатых ощущений. Ковылять до конца переулка хоть и не много осталось, но перебегать с одного края тротуара на другой в попытке спастись от ещё одного казуса с лужей становится заебистым делом. Но стоит мне на немного отвлечься на музыку в новеньких, ещё не тронутых и отлично работающих наушниках с волшебным звучанием, и, вуаля, вот тебе ещё, Данечка. Глянув на цифры в телефоне, понимаю, что опаздываю, пусть даже и на две минуты. Вдруг в этот раз он не станет ждать. Навязчивые мысли вливаются в голову тонами, поэтому шаги учащаются зримо. Завернув, оглядываю улочку, а рядом с каким-то небольшим домом примечаю мнущуюся фигуру. Я шустро добегаю до назначенного места и признаю своего человека. Очков, кстати, на лице Ильи я не наблюдаю, как и колец блестящих, но чуть собравшийся лак ещё присутствует. — Разгончика набрал ай-ай-ай, Соскучился шоль? — хотя бы с той же привычной и цепляющей улыбкой вбрасывает тот. — Да я ёбнуть тебя по-быстренькому исподтишка хотел, а ты меня уже увидел. Смеётся несмело, локти поджимая, а затем шмыгает, правую часть лица приподнимая. Каждую деталь подмечаю, ëбнешься просто. — Ну-с, родной, какие планы? — чуть скрипя зубами и вглядываясь в серость асфальта, начинаю я. — Высоты боишься? — как-то резко намекает тот, голову в бок склоняя. Я щурюсь на пацанёнка, а затем переглядываюсь с крышами домов. Неужели решил мне экскурсию по небесам устроить? — Че серьёзно? — спрашиваю я больше с любопытством, чем с опаской. — Ну веди. Шкет подбородок к вверху поднимает, взгляд на облака перемещая. Неожиданно ухватившись за моё запястье, решает не медлить, поэтому тут же проскальзывает через здания, забегая в какое-то из них, что чуть повыше и даже без единого домофона. А я и не сопротивляюсь, даю мальчишке право руководства. В прямом смысле. Мы вторгаемся в непримечательный подъезд, а затем бегло поднимаемся по ступеням, где мне приходится быстро изучать настенные надписи, некоторые из которых поди тут с нулевых. Если не раньше. Мой спутник изредка оборачивается на меня, но всегда с улыбкой до мочек ушей. Через этажей три я хватаюсь за перила, слегка отставая от молодого поколения. Как же мне нравится принижать Илюшку за разницу в возрасте, хотя ничьей вины, тем более его, в этом нет! А тот видимо подхватывает мою мысль, ведь заметив, что я чуть-ли за сердце не берусь, вроде и усмешливо, но и с какой-то долей ласки спрашивает: «Выдохся, старичок?». Я гляжу на парня исподлобья, выдавливая из себя подобие улыбки. Перевернув немного руку, я, взявшись за костлявое запястье, подталкиваю вперёд и продолжаю путь до самого конца. В надежде не кануть вниз, дойдя до этого самого конца. Пробежав ещё от силы четыре этажа, и когда мне уже пришлось прочувствовать всю боль своего же чахлого тела, моя рука в мгновение соскальзывает, неприятный холод оставляя на коже после. Дыхание постепенно возращается в ритм более привычный, пока я бегло осматриваю вид из пыльного окошка девятого этажа. Илья возиться с решёткой, пытаясь как можно тише вломиться на крышу без свидетелей и посторонних. Хотя, посторонние так раз таки мы. Впрочем, услышав скрипение старой дверцы, я расслабляюсь, вглядываясь в хитрые и интригующие глаза, что манят идти за собой не возражая. И я, полностью окутанный слащавым детским любопытством, пусть и не впервые собираюсь запечатлеть в памяти город с высока, поддаюсь, намереваясь утонуть в болоте соблазна, что так рядом, буквально напротив меня. Его губы, ярко-ярко алые, облизанные, боже, сотню — сотню! — раз растекаются в улыбке, вновь заставляя вестись на ёбанные провокации. И, да, я поддаюсь. Безупречно, как и всегда, пожалуй. Бескрайние просторы набитые тяжестью различных по строению и цвету зданий расстилается пред неугомонным взором, метающимся от дома к дому, от крыши к крыши. С высока это безумно напоминает лабиринт, необъятный и замкнутый, и каким бы суровым и нескончаемым не был бы путь он никогда не приведёт к столь желанному окончанию путешествия. Завораживает и отталкивает одновременно. Солнце, что и так весь день скрывалось за тучами, уже садилось за горизонт, не оставив даже след в виде картины мягких тонов рыжей краски. А я люблю закаты. И будто мысли прочитав, Илья полюбившимся мне звонким голосом сожалеет, что не смог впечатлить потрясающим пейзажем, который ожидал увидеть не меньше моего. Как будто я считаю его богом, творящим эту красоту на небе, а может и на всей Земле. Но, наверное, я сошёл с ума, если и впрямь задумываюсь о причастности мальца к небесным созданиям. Теплый свет в старых квартирах уютен и уместен, а серость сумерек навевает эдакую ностальгию, больше печаля, чем умиляя. Ветер шаловливо пробирается по телу, и теперь я понимаю, что «держать ноги в тепле» — девиз не моей жизни уж точно. — Я без ума от твоих волос, — внезапно заявляет тот, сверля мои запутанные пряди взгядом, — Такие рыжие, как сам закат. Знаешь, я не против, если ты его заменишь. — Кутак сырлама, — язвительно, но в то же время со смешком смущения вкидываю я. — А? — Ильшка, как и ожидалось, растерялся, да так, что, кажется, сбой на лице произошёл. Он то моргает часто, то бровями играет, то озадачено взгляд убирает, переносицу кротко почесывая. А я смеюсь негромко, даже не думая о том, чтобы отвечать на забавляющие вопросы из разряда «А что это значит?». И ведь признавать глупости Ильи чем-то очаровательным уже не кажется трудным и нежеланным делом. Забавно пытаться согреться, сидя на краю крыши на одном лишь, едва напоминающим больше клочок пледа, чем его самого, но всё же. Илья заметно переживает, безнадёжно надеясь уловить комфортную тишину в моей компании. Его постоянное глазение вдаль или в экран телефона заставляют миловидную ухмылку проявиться раз двести за секунду. Я, давно уже свесивший ноги вниз, которые бестолку поочерёдно болтаются, наблюдаю, как мальчишка вновь прижимает колени к груди, застенчиво пряча улыбку в джинсах. Тот шустро опять достаёт мобильный, будто у него там жизненно важный, невъебически долгий разговор в телеграмме. Как бы я ни не любил лезть в чужое пространство, вглядываясь в телефон человека, но мне безумно скучно, а напряжённый Илья меня пиздец как интересует. Поэтому, не удержавшись, я заостряю внимание на уведомлениях, где довольно ярким бежевым цветом горит панель с черной надписью «спид». Ебать, что? Я тут же, не подумав от слова вообще, тыкаю пальцем в экран на табло. — Это что? — странным и высоким головом спрашиваю я. — Песня, — слишком буднично звучит его голос, но складка на лбу выдаёт встревоженность, — Ты не знаешь? В ответ я лишь отрицательно мотаю головой, недоумевающе глядя на мальчишку, предварительно оперевшись подбородком о кулак в ожидании продолжения. Тот воодушевлённо приподнимается, вытягивая ладонь со словами: «Давай наушники. Давай-давай!» Покопавшись недолго в карманах, несмело протягиваю гарнитуру, чтобы тот её подключил к телефону. Быстрые махинации, и вот он отдаёт мне один из проводов и, переполняясь предвкушением, стучит пальцами по экрану. Заставив хмурым взглядом вставить в ушную раковину наушник, Илья выжидал начало песни, как и я, впрочем. Он мягко опустил одну ногу, а другую прижал к себе ещё ближе, после аккуратно, обхватив ту руками, уложил на коленку голову, наслаждаясь куплетом. Когда музыка сменила свой тембр, переходя на припев, мальчишка натянул самодовольную улыбку, пока я бегаю глазами по небу и пальцами потираю кожу ладоней. Но тут же слышатся повторяющиеся слова, и я будто зависаю, не понимая собственные чувства к этим строчкам. Вроде и лопнуть от смеха хочется, а вроде и странная она. Спид — та ещё хуйня, не особо хочется вот так умирать, как овощ. — У тебя спи-и-ид, — нелепо и уморительно тянет неестественным голосом гласные парень, пытаясь достать высокие ноты. Внезапно Илья направляет за плечи к себе, напевая мне прямо в ухо, стараясь перекричать музыку. И тут я уже просто не могу сдерживаться, заржав крайне громко, что слышно, сука, во всём районе. Мальчишка заливается смехом также быстро, как и я, эхом пропитав окрестности. Я без задней мысли придерживаю школьника чуть выше талии, когда тот наклоняется ниже к краю, чтобы хоть как-то сократить его шансы не размазаться по асфальту. Под конец композиции мои слëзы на уголках глаз уже высохли и я вёл себя более менее спокойно, переваривая информацию и смысл, полученные из текста. Всё таки есть в этом пошлом бреду что-то необычное и заманчивое. Мой спутник, в свою очередь, оправившись от бурной истерики, широко улыбался, чуть ли не сводя мышцы лица, а заметив моё некое зублудшее состояние, опускает ладонь на плечо, слегка потряхивая, и спрашивает: «Сë норм? Не понравилась?» — Да нет, почему? — щёлкая языком, стараюсь остудить напрасные переживания парня. — Очень мило, здорово, классно. Позитивно. Илья вновь смеётся, но только более безмятежно, утыкаясь лицом почти в ключицу и укладывая ладони на дрогнувшую от неожиданности руку. — Хей, заснёшь — скину вниз, — мягко подмечаю и едва заметно вытягиваю шею, чтобы чужая голова удобно устроилась на надплечье. А тот будто уже в прострации: глаза зажмурил и бубнит что-то неясное, хотя осмелюсь предположить, что не шибко умное, а скорее бессвязное. — Дань? — уже более громко произносит школьник и я осознаю, что, возможно, в его бубнеже был заложен какой-то смысл. — Только честно, как тебе песня? — А что ты хочешь от меня услышать? Песня как песня, — не отрывая взгляда от небесного купола, непримечательно отвечаю, краем глаза увидав дрожание закрытых век. — Она мне очень нравится, я хочу знать твоё мнение. — Нахуй? Нравится — ну и слушай. Педиком я тебя, вроде, не кликал, — разъясняю, свободной рукой плавно водя по воздуху, — к чему вообще это всё? Собираешься подстраиваться под мои вкусы? — Не в этом дело. Мне важны чувства, которые ты испытываешь, когда я делюсь какой-то частью себя. — Всё ещё надеешься? — Нет, я уверен. — я, не сдержавшись, хохочу в ладонь, крепко жмурясь, — Ну хотя бы скажи причину, по которой отворачиваешься. Мои ладони спадают с хрупкости Илюшиного тела и сильно упираются в пол, помогая подняться с места. Отшатнувшись, придерживаю коленки, слегка разминаю ноги, а затем оттряхивая джинсы от пыли и грязи. Мальчишка подлетает сразу же, пытаясь, видимо, серьёзно со мной поговорить, но я хочу думать, что не готов к этому разговору. — Прошу, послушай! — Илья… — Ты потрясающий, не могу передать словами, как хочу узнать о тебе всё, — не унимался пиздюшенок, подходя значительно ближе, — ещё раз, Дань, произнеси моё имя ещё раз. — Блять, поверь, я далеко не комплимент сказать хотел, — довольно громко посмеиваясь, произношу я, переставляя ноги назад и пряча руки в карманы. Отойдя ещё чуть дальше, перестаю вовсе смотреть на парня, по крайней мере пытаюсь сосредоточить внимание на красоте вокруг, но появившийся жар на шеи от чужого дыхания заставляет биться сердце чаще, чем после недавней пробежки. — Плевать, просто дай мне возможность услышать тебя вновь, — трепетно в самое ухо до глубин моего сознания, переходя на шёпот, лепечет Илья. Он стоит непозволительно близко, взглядом пронзая каждую изменённую деталь на моем лице. А я, не соображая, похоже, не одной извилиной в своём же мозге, осматриваю того в ответ. В густоте зелени будто не сходит вожделение вовсе, ресницы неустанно подрагивают и бровки хмурятся тягуче в знак нетерпения. А заострив внимание на всë тех же губах, что пробирает мелкая дрожь, внутри разливается чувство блаженства, даже какого-то смирения. Но приметив, как я вглядываюсь в эту картину, не смея даже на секунду вернуться в сознание, мальчишка нарочно прикусывает нижнюю, выдыхая затем, будто контроль над собственной гордостью и невинностью отключился безвозвратно и развратно. И, будто в чëртовом трансе, я неосознанно, совершенно, блять, неосознанно, — самообладание, видимо, как и контроль Илюши, улетучивается нахуй с невъебической скоростью, — вдыхая робко воздух, и позволяю приблизиться к себе, головой тянуться вверх, склоняя ту немного в бок. Веки парнишки сразу опускаются, а дыхание учащается пуще прежнего. И сколько же, интересно, он ждал этого момента? Но только лишь успев ощутить сухость чужую от ветра на коже чуть приоткрытых губ, понимаю, каких усилий мне стоит достать руки из оков ткани и оттолкнуть того от себя, прежде чем школьник переступит грань дозволенности и углубит поцелуй. Хоть это и был лишь чмок, но ладонью сразу вытираю запачканное место. — Пизданулся, блять? — глаза вытаращив, со злобой неясной оскалив зубы, заявляю я, отходя ещё дальше. — Так разве ты не… — Заткнись! Нахуй ты полез? — ещё больше взбунтовавшись, отхожу к краю крыши, заправляя нервно волосы назад. — Чего, блять? — мальчишка стоял там же, осторожно разводя руки. Сбитый с толку, он напрягся в лице, состроив до ужаса комичное обиженное ебло. — Ты смотрел так, будто сам щас полезешь. — Я, сука, даже намёка никакого не дал. Ты мне безразличен, это ясно? — Себе хотя бы, блять, не ври, — неожиданно, не повышая голоса, в ответ огрызается тот. Продолжая свою болтовню, под конец слегка переходя на смех, он руками машет беспрерывно и уязвленно морщится. — Дань, ты серьёзно согласился на встречу, зная, что я не отъебусь с этим и сейчас ведëшь себя так, будто дохуя удивлён? Ты угараешь? — А ты отъебись. Илья в ступоре молчал и выглядел так, будто вот-вот разрыдается и сбежит, но ничего из этого пока не делал. Наверное, я его разочаровал и он ожидал каких-то шагов на встречу, но меня это абсолютно не ебёт. Ведь так? А почему тогда вина гложет и слёзки чужие, ещё не появившиеся, но уже выступающие на краешке, топят сердце. Хочется зачмырить и уничтожить в нём эту слабину и невинность. Просто чтобы он не переживал из-за таких уёбков как я. — Тряпка. — Что? — Тя отец в уши в детстве долбил раз переспрашиваешь раз триста? - Зачем? — Зачем долбил? — Зачем тебя полюбил. Упс. — Себя спроси, мне почëм знать. А вот и она — первая слезинка. Прямо как капля дождя — не успевает задержаться на щеке, растворяясь и тут же испаряясь с поверхности крыши. Но школьник, впрочем, незамедлительно утирает рукавом след, а впридачу ещё и сопли, глупо улыбаясь. — Да пошёл ты, — легко заявляет он, задорно хихикая через раз, будто никто сейчас не насупил нос и не собрал своё до боли нежное сердечко по кусочкам. Будто это ничего не значит ни для него, не для меня. — Куда угодно, зай, после того как отдашь валентинку. Рука не мешкая тянется в карман брюк, суетливо пытаясь схватить бумажку, а после протянуть её мне. И только я успеваю разжать кулак, как Илья истерично-демонстративно рвёт картинку по полам, и уже было хотел ещё раз — для собственной профилактики, небось — как отдёрнул себя и кинул в ладонь два кусочка. Не подняв взгляда, но зато прошипев тихое «пока хуле», драматично уходит прочь, скрываясь в тёмноту подъезда. Я не смел даже пошевелиться и пока смотрел на помятые клочки несчастной картонки в голове одна за другой сменяются мысли и фразы, прям как в ебучей головоломке. Крикни уже хоть что-нибудь, останови его, сука! Но прийти в себя я смог только когда заметил, как слетают с ладони остатки валентинки и я, не задумываясь, ловлю их на ветру, не дав даже прикоснуться к земле. Взглянув на два клочка и соединив их словно пазл, рассматриваю яркий рисунок карандашами. Милый, мультяшный зайчишка с длинными ушами и с букетом в руках устроился на краю одной из частей бумажки, правда вторая лапа оказалась на другой части, где по середине расположилось название места и время встречи. По нему я даже глазами не успел пробежать и тут же убрал остатки в карман. Поëжившись немного, встряхнув промокшую ногу, ловлю взглядом силуэт, идущий вдоль улицы и забегающий в подъезд брежневки. Я незамедлительно осматриваю дом и пулей сбегаю с крыши, отчасти, чтобы не спалили к хуям. Благо никого, кроме женщины, пытающейся затащить коляску в подъезд, которой я, безусловно, помог, внутри не было. Поэтому, проскочив под дворовыми деревьями, я ровным шагом направляюсь к тому заветному подъезду, еликий был уже именован мной «Илюшкин». Приметив его особенности, а именно надписи на железной двери и неровные ступени, ведущие ко входу, я стремительно покидаю двор. Не хватало ещё быть замеченным.***
— Дань, — такой нежный шёпот и в самое ухо, — прошу, коснись меня. Я сжимаю ручку в руке, которой, вроде как, писал недавно конспект. Чужое дыхание и периодический шёпот то ли выводят из транса, то ли наоборот — туманят разум нещадно. Чуть маячу глазами за прикрытыми веками, но, боюсь, это меня не спасёт. Я будто кожей ощущаю приближение худшего. Каждый день я нахожусь в бегах, прячусь от собственных мыслей, надеясь вновь не встретиться с ним. Точнее, с его силуэтом, который мне чудится в людях, и даже в знакомых; с его образом или фантомом, — дай бог не призраком! — что, как назло, преследует меня во снах и дрëмах. Каждую бессонную ночь ощущаю эти фантомные или призрачные прикосновения на собственном теле. После «гадалки» на Тв3 я начал подозревать, что он посмел навести на меня всратый приворот или морок, потому как я невольно сверил симптомы героя передачи со своими и пришёл к этому выводу незамедлительно. И я не хочу каждый раз его видеть, чувствовать, слышать. Но как только я погружаюсь в мысли о том, по какой причине я его избегаю, захлёбываюсь в этом по полной. Я выделил три, так скажем, основные причины, но, я больше, чем уверен, лишь для того, чтобы вновь не вникать в эту тему: во-первых, меня гложет вина. Сука, да, а я ненавижу это чувство: время будто замирает и заставляет тебя, даже тычет носом в то, что ты уже понял. Это неприятно, это хуже чем, когда это делает кто-то другой. Потому что совесть у меня есть, а ещё есть активная агрессия, которая не даёт мне рассуждать логически. И каждый раз просить себе остановиться — просить, а не заставлять — тема заезженная. А Илюшку мне действительно жаль — наговорил я гадостей, и тот сидит и дуется. Но когда я понимаю, что причина номер один поражает сознание, а картины воспоминаний, где я остаюсь в пролёте, так и выползают из всех щелей и углов, чтобы напомнить о моей далеко не радужной сущности, я переключаюсь на вторую причину. И весь из себя ранимый и приторный Илья превращается в уёбка, который просто доебал. Ну а хули, кто его за язык каждый раз тянет, да и за лицо тоже? Это довольно комично — переваливать вину на других. Но лучше не становится — осадок всё равно жжёт внутри, и теперь я кажусь самому себе аморальным казанским чмошником, что за базар да за шмот доебывается. А это тоже хуëво по своему. Я же не быдло какое-то, а адекватный молодой человек, умеющий «жить по понятиям». И тогда уже подступает причина номер три — а мне чо, заняться нечем? У меня завалы и долги, комната напоминает свалку, проблемы со здоровьем, а я сижу о каком-то недоумке думаю да разбираю по частицам каждое слово, сказанное мальчишке. И это, неужели, но приводит в чувства и действия. Я как умалишённый слетаю с места и хватаюсь за все дела сразу. Но то, как истерично я это делаю, и какой всплеск эмоций меня сопровождает — доводит до точки кипения. Я начинаю срываться и психовать, иногда до ненавистных рыданий, а затем тщетно пытаюсь привести себя в норму. Поэтому мне достаточно просто вспомнить о существовании этого некоего цикла, чтобы вновь забыть о существовании того самого нелепого мальчишки. И, по правде сказать, это успокаивает. Ненадолго. И вот в очередной раз под бубнëж преподавателя мысли о злосчастном свидании лезли в голову, и развеять наводнения я решил вполне логичным путём — сном. Но, чую, меня и здесь наебали. Я приходил в умиротворëнном состоянии, что не могло не радовать, но долго моя утопия не длилась и совсем скоро меня вновь начали окружать миражи. Чёртовы пальцы залезают в волосы, пытаясь в них и оттягивая, словно карамель, а где-то на запястье ощущается невесомая дорожка, проведённая всё теми же пальцами вверх к предплечью. И шёпот. Несмолкающий ни на минуту. И это ебливое Данечка повсюду, аж холодным потом тело обливает. Всё, с меня хватит!***
В мои планы это не входило, признаюсь, и потому пришлось за ночь заучивать текст и имитировать игру, поскольку смачных пиздюлей от соседей по квартире я получить не имею желания. А выходить из ситуации нужно. Необходимо. Меня хуярит. Причём конкретно. Но в этот раз всё иначе. Весна никогда не давала мне покоя. Каждый год у меня будто голова не своя. Я стараюсь, я делаю всё, что в моих силах, но, кажется, когда-нибудь мои (мои?) мысли сведут меня с ума, хотя, они уже сделали это. Меня хуярит, но в этот раз всё намного хуже. Весна — враг. Мои действия и слова абсолютно спонтанны. И если вдруг я решу в этом усомниться, то вспомню, как с гитарой наперевес подходил к знакомому подъезду, проговаривая про себя текст песни. Глупо? Глупо заявиться перед его домом вот так спустя приличное время? Блять, ну конечно. Но все эти недели изнеможения привели меня к мысли, что я просто запутался. Да, взял да наорал на мальчишку, который, как оказывается, мне тоже симпатизирует. Я кружу около подъезда, пряча лицо в рукава толстовки, но, думаю, это вряд ли мне поможет, ведь останавливаться на полпути я не собираюсь. Весна для меня хуже алкоголя, под воздействием которого у меня и так срывает крышу. Кстати, с ним тоже пора заканчивать. И вот в очередной раз вглядываясь в текст на экране телефона, я беру волю в кулак, а устройство убираю в задний карман джинс. Поступивший комок в горле шибко прокашливаю и тут же начинаю. «Илья. Эу. Алë! Илиль. Рапунцель. Ну Илюша!» Ну как ещё назвать, чтобы ты соизволил обратить на меня свой взор. Но, сука, тишина. Даже соседи не взбунтовались. Суббота, вечер. Он должен быть дома, но что-то подсказывает, что я кричу в пустоту. — Илька-а! Ну ëбана рот. У меня коленки неистово дрожат, но так прыгаю от счастья, что башка кружится. Сколько я здесь простою и поору — не знаю, но, надеюсь, маниакалка меня не подведёт. А погода-то хорошая, тёплая, приятная, может, Рапунцель даже соизволит прогуляться. Может, Рапунцель хоть в окно посмотрит раз в жизни и меня заметит? Может, но пока я продолжаю просить спустить косы и бродить под окнами как крестьянин. — Брюнеточка моя, выгляни, пожалуйста, ебать твой хуй. — Ты че тут делаешь, кончалыга? — громко и смеясь заявляют небеса. Так, а нихуя и не небеса ведь. — Ну здравствуй! — отвечаю я сразу, когда замечаю высунувшуюся макушку на третьем этаже. — За речью следи, пожалуйста, мне же прилетит. — Ты сам меня только что кончалыгой назвал. А он смеётся, ладошкой зубы прикрывая. — Серенаду послушаешь? Илья завис, осматривает меня, потом оборачивается и осматривает уже комнату. Прислушивается. Ну конечно, я же тут вечно могу стоять, ты ещё всё комнаты проверь! Оглядывает меня вновь, а затем часто кивает, поправляя свободную и мятую белую футболку. Я, аккуратно подхватив инструмент, прижимаю пальцы к струнам, и аккорды начинают звучать. На удивление, руки практически не слушаются, и струны иногда не поддаются. Мелодия звучит будто совершенно другая, а я даже боюсь отвлечься, глаза поднять да на Илью взглянуть. Мне приходится крепче ухватить гриф гитары. Кажется, я даже не дышу. Музыка идёт плавно и ровно, как надо. Я переставляю ноги и подхожу к окну, шибко поднимая подбородок, взглядом пронзая смущённого мальчишку. А затем начинаю куплет. Улыбка аккуратно растеклась по лицу, но он тут же спрятал её ладонью. И только глаза продолжали сиять. Его руки падают на раму окна, одна из которых слегка свисает на оконный отлив. Он аккуратно укладывает голову на предплечье, глядя на меня золотистым сиянием. Моя неловкость ничто, по сравнению с этой. А у тебя СПИД? И что здесь романтичного. Да много чего. Переходя на бой, я начинаю слегка приседать в такт, не переставая сдержано улыбаться. Тот не решается подпевать, надеюсь, просто потому что хочет меня послушать. Он губы кусает, и я начинаю тянуть «и» в припеве, а школьник вот-вот зальëтся красным, не забывая, конечно же, поглядывать в окна соседей. Всё хохочет, даже когда утихаю на второй куплет. Наконец игра даётся мне легче, но расслабиться и поддаться музыке я себе не даю. Язык слегка заплетается, а на слове «повезёт» и вовсе пищу, но Илья этого даже не заметил, и продолжает слушать с мирным выражением лица. И снова припев, но только я уговорил себя не идти на поводу, как замечаю слегка качающуюся из стороны в сторону макушку. Илья прикрыл глаза и осторожно положил подбородок на ладони. Похоже, у меня сносит крышу. Поэтому уже на третьем куплете под «До скорого, мама, ключи у соседки» я просто начинаю смеяться, кружась в танце. Я уже стою почти под самым окном, задирая голову выше. Приготовившись к очередному припеву, я одной ногой запрыгиваю на бордюр, чтобы, наверно, быть чуть ближе к третьему этажу. И тут я слышу этот смех. По которому я так скучал. Приторный и звонкий с небольшими обрывками. Илья поднимает руки вверх, слегка ими качая. Да, я признаюсь. Я конченный мудак, раз не заметил, как меня тянет к этой яркой звезде. Я полный уёбок, и мне немного стыдно, честно. Ну вот прям каплю. На большее я не способен. Всё-таки, я думаю он меня простил. Да с чего вообще такие мысли? Я даже не извинился. Ага, ещё на что-то надеюсь ведь. Так, а на чем мы там остановились? Ах точно, но у тебя спи-и-ид! И вот на последнем издыхании, когда я уже проигрываю в голове его послание нахуй, допеваю последние слова, рукой проведя по струнам. Впрочем, тишина не долгая, аплодисменты осыпаются на мою голову почти сразу и, кажется, не только с третьего этажа. Спросить о впечатлениях я даже не успеваю — Илью зовёт мать, и из комнаты доносится просьба подождать. Школьник, заливисто хихикая, прячется в пространстве, и затем появляется с листочком в руках, который тут же кладёт на подоконник и начинает чиркаться. За это время его снова зовут, а я начинаю нервничать. Записка быстро сгибается, превращаясь в самолётик, и Илья резко пускает того в окно, предварительно послав воздушный поцелуй. Ветер подхватывает бумажку, заставляя сотворять виражи, а я пячусь за ним в попытке схватить наконец долгожданную рукопись. Есть. К этому времени Илья, что был в проёме окна, исчез. Каким-то телепатическим способом послав ему улыбку, отхожу к подъезду и сажусь на ступеньки, расправляя бумажку. Чего и стоило ожидать, на листке было не только название улицы и время, но и пара почеркушек котов также удачно уместились рядом. Улыбка поползла гусеницей моментально. Скомкав бывший самолётик, прячу бумажку в карман, закидывая лямку гитары на плечо. День за днём, если честно, ничем не отличающегося от предыдущего, я поджидаю число «9» на экране разбитого телефона. Чекнув погоду на завтра и на послезавтра, и на послепослезавтра, замечаю на день, отведённый в красный кружок, стойкую температуру на -4 градусах и картинку с солнцем, спрятавшимся за тучами. Остаётся надеяться, что снег не повалит. Последний будничный день, как плевок в лицо, а затем выходные обнимают так ласково, что не замечаешь записку «пни меня», которая тут же попадается в поле зрения понедельнику. И это хуже секса. Возможно. Но в этот раз мои выходные пиздецки радуют, и я бегу как в край объëбаннный, лишь бы сбежать из учебного учреждения, а ещё по дороге до дома надо бы зайти за пивом. Уже на улице под локоть меня хватают крепко, не смотря на то, что рука женская — коготки аккуратные выдают. Резко обернувшись, замечаю девушку из группы, а также мою подругу — Дашу Каплан, ну как она мне представилась года три назад. Она всегда озаряла теплой и по-своему родной улыбкой всех и вся, и этот раз — не исключение. — Торопишься? — с ноткой озорства спрашивает та. — Да не особо. — Я по поводу дня рождения. Ты же придёшь? — М-м. Тебе сейчас важно узнать? Я просто не уверен, смогу ли… — Я всё понимаю, просто хотела уточнить, что можешь кого-нибудь взять с собой. Если хочешь, — приятно объясняет она, поправляя вишнёвую сумочку. — А, ну хорошо. Спасибо, учту. Мы перемолвились словечками, обнялись и разошлись по сторонам. Уже сев на транспорт, я задумался над словами Даши. Изначально мне показалось эта идея сумбурной, — я ведь даже не уверен, приду ли я — но сейчас у меня сложился образ человека, которого можно пригласить. Удивительно, правда. Каплан обещала выпивку, причём хорошую, а это неплохая причина найти время для мероприятия. И не важно, что я уже собирал силы бросить спиртное, отныне свинья — моё тотемное животное. Хотя даже она куда культурнее. Ну так вот, только я начал летать в облаках, представляя развязанного Илью с бокалом вина или с бутылкой чего покрепче, чьи руки уже висели у меня на плечах, пока мы кружимся в танце, так вспомнил одну забавную деталь. «Семнадцать скоро». Ёбанные семнадцать, так ещё и не наставшие. Ни о каком алкоголе не может быть и речи, да и отпустят ли его вообще родители на ночь глядя в воскресенье. И про школу забывать не стоит. Впрочем, персонально для него куплю мультифрукт, и от мамы дракона спасу, в таком уж случае. До девятого числа остаются часы.***
Тепло. Погода мягкая, а снег уже совсем пропадает. Да, я по-настоящему счастлив, хоть и жду другое время года. Лето — есть лето, и неважно, что в жару под тридцать я буду сидеть над тетрадками. Уж очень я влюблён в зелень. Вышел я раньше обычного, и в своё оправдание скажу, что чуть не сошёл с ума от волнения, сидя дома и залипая в чашку с кофе. Даже сейчас иду со сбитым дыханием и дрожащими ногами, да и такими же губами тоже. А что если не простил? Так я ведь даже не попросил прощения! Нужно же ещё слова подобрать, сформулировать в адекватное что-то. «Ты это… Типа прости, ок? Ну это, короче, я не хотел, всё такое.» — звучит многообещающе. А зачем я вообще туда иду? Извиниться, признаться в чувствах? Может, он всё это время шутил? Он открыто заявлял о симпатии и усыпал комплиментами, что это действительно походит на какой-то розыгрыш. Только сейчас я понял, что стою на месте минуту-полторы, а окружающие просто меня обходят, изредка поднимая взгляд. А что если и так? Ну нет, я же помню эту улыбку и этот заинтересованный взгляд, что так пристально следят за каждым движением; эту зелень я, похоже, уже не смогу забыть. Даже если пиздецки захочу. И я продолжаю шаг, надеясь, что это не конец. Тучи сгущаются, и солнце, что так сияло этим утром, превратилось в мыльное пятно. И ничего хорошего от этого ждать не стоит. В этот раз, проходя мимо магазина цветов, я долго колебался, преподнести ли дары в виде одной несчастной розы, если уж слова всё-таки подведут, но посчитал этот жест довольно неловким, учитывая ситуацию. Хотя, я думаю, Илья бы эту розу хранил вечно, возможно, даже в гроб с ней лëг бы, если вспомнить его розовые сопли, размазанные по бумаге, и бесконечная буря романтики в голове, ведь до сих пор у меня нет его контакта в телефоне, да и в соцсетях его не найдешь, — фамилию он так и не назвал — а его постоянные свидания по бумажкам кажутся ему чем-то сверхромантичным. Хочется верить, что серенаду он всё-таки оценил. За углом меня поджидал двор с привлекательной, на первый взгляд, детской площадкой. Уже подойдя чуть ближе, я замечаю, что не в таком уж и приличном состояние она находится: бессмысленные и нескончаемые записи, теги и просто каракули, куча мусора, часть из которого — отломанные части самой площадки. А ведь кажется совсем новой издалека. Но волнует ли это меня? Я залез внутрь одного домика с высокой крышей и пялился то в телефон, то по сторонам, бездумно надеясь, что тот тоже решил прийти пораньше. Но ни раньше, ни вовремя он так и не появился, а мои переживания не собирались покидать меня вовсе. Прижав колени к груди сильнее, я продолжил вертеться, иногда выглядывая из укрытия. Минута за минутой, а мальчишки всё нет. Он не опаздывает — просто задерживается. На восемнадцать минут. Сука, так и знал — поводил за нос и смылся! Внезапно, прямо под ноги, падает крупная снежинка, быстро растворяясь там же. Не нужно быть гением, чтобы понять, что таких хлопьев впереди ещё куча и все они долетят и дотронуться. Да ну не может быть, вдруг что-то случилось. Опять поди за проезд не заплатил, но в этот раз не убежал. Или матушка пальцем пригрозила, а отец кулаком по столу ударил. Или поскользнулся на гололедице, ещё и умудрился получить серьёзные увечья. Может, он мне просто решил отомстить за то свидание, на которое я не явился? Я спешно начинаю замерзать. Телефон приходится доставать реже, потому как руки даже в карманах терпят поражение. Поэтому, чтобы не сбиваться со времени, решаю считать секунды про себя. Не сказать, что это помогло. В бой шла двадцать шестая минута и я уже чувствую хруст коленей. Но продолжаю морозить задницу на пластиковой скамейке, дожидаясь то ли Илюшу, то ли снегопада, в конце-то концов. И я дождался, но не того, чего хотел. С неба повалило, шибко и часто, да так, что ближайшие дома уже были покрыты пеленой. Отчаянно обернувшись и посмотрев в игрушечное окно, ловлю взглядом чёрный силуэт в очках и с капюшоном на голове. Идёт, сгорбившись, так ещё оборачивается всё время. Заулыбавшись как бешенный, что аж скулы свело, выглядываю из домика, руки ставя на крышу. Мальчишка замечает меня, тут же подбегая к укрытию. Неожиданно для самого себя я хватаю Илюшу и сжимаю в объятиях, и как я рад слышать этот смех снова. — Неужели соскучился? — с игривой манерой спрашивает меня тот, не сопротивляясь и не отстраняясь. — Я уж думал, не придёшь, — тихо лепечу я, шатаю мальчишку из стороны в сторону. — Ну тишь-тишь, ха-ха-ха! — костлявая ладонь слегка постукивает по моему плечу, заставляя отлипнуть от дрожащей тушки. — Я тоже. Рука аккуратно ложится на мою голову, а пальцы ловко вплетаются в пряди, взлохмачивая их, наверное, с целью стряхнуть хлопья снега. Без слов я перехватываю ладонь и тяну Илью на себя, пряча под крышей детского домика. За считанные минуты снегопад густеет, окутывая нас режущим туманом. А я рук совсем не чувствую, и потому притягиваю чужие запястья, поглаживая выпирающие венки. Брюнеточка сообщает, что ни варежки, ни перчатки в его карманах не наблюдаются, но я просто молчу, поскольку вкладываю другой смысл в этот жест. И Илья это понимает, сцепляя мои пальцы в замок и слегка сжимая мягкие ладони. — Прости, что заставил ждать, просто заварушка дома произошла, — привычный голос звучит естественно, что не скажешь о глазах — что-то тревожит. — Брось, я всё понимаю. — Ты замёрз, Дань, — уже более тоскливо заявляет он, поджимая губы. — Ну не умер же, — я немного складываюсь, отпуская голову на руки. — Что случилось? Что за заварушка? — Да забей, просто пособачился с матерью, — Илья заметно прячет глаза. Свои зелёные глаза — всё лето, что у меня осталось сейчас — скрывает от меня. — Поговори со мной. — Уже неважно, всё в порядке. — Илья, я слушаю. Нахмурив брови и опустив взгляд, Илья продолжает выводить узоры на подушечках моих пальцев. А я продолжаю ждать, и буду ждать столько, сколько потребуется. — В общем, моя мать — женщина стрессовая и любая хрень её из себя выводит моментально. Ну и я забегался, забыл сегодня бельё с вешалки снять и погладить, так она разоралась. Нет, я всё понимаю — ночная смена — та ещё параша, но я-то каким боком, — говорит тихо и огорчённо, с небольшими паузами, а я его слушаю вкрадчиво, не пропуская ни слова, ни изменения в интонации. — Короче, наговорила она всякого, с отцом опять сравнила. Я невольно поднимаю взгляд на напряжённое лицо, что повëрнуто в совершенно другую сторону. Неужели тоже отец уёбок? Теперь я точно уверен, что в любой статистической семье в России либо есть отец, и он тот ещё ублюдок, что постоянно портит жизнь, детство, ну и психику соответственно, либо его просто нет, что нихуя не лучше тоже. А другой типаж я ещё не встречал. Мы долгое время молчали, потому как в моей голове слова поддержки просто не клеились. Я просто продолжал ненавязчиво поглаживать потрескавшуюся кожу, иногда припадая к ней губами. Но, похоже, этого Илья так раз и жаждал. Он опускает голову, смотря в мои глаза, слегка посмеиваясь, а я прислоняю тыльную сторону руки к собственной щеке. — Я не виню её. Она и так старается для меня, как может, но я хочу, чтобы она поняла, что я же тоже пытаюсь помочь. И с деньгами, и по дому, но я просто не успеваю. Ну и чуть-чуть устаю, — продолжает тот уже более откровенней, пододвигаясь ближе. Просидев так ещё немного, не сводя глаз с синих кистей, решаю что-то из себя вытянуть, надеясь, что это действительно поможет Илье. — Наверное, она ждёт от тебя идеальных результатов, считает, что ты…обязан быть примерным сыном или типо того, но…таких людей никогда не будет на свете. Это же и вовсе не жизнь тогда, ведь так? — всё также подрагивая, доношу свои мысли до парня напротив, стараясь не спугнуть. — Ладно, не бери это на себя и не слушай оскорбления, хорошо? Ты правда этого не заслуживаешь. Под конец я всë-таки поднимаю голову на мальчишку, нарочито покусывая губы. Леса да трава в чужих глазах так и расцветают, а руки крепче сжимают запястья. Он улыбается, прикрывая веки, и тут же прикасается своим лбом с моим. — Спасибо. Я так рад тебе видеть. Ты бы знал, как я пищал, когда тебя увидел тогда с гитарой. — Приятно слышать, — улыбаюсь в ответ и провожу пальцами вдоль линии жизни, как мне показывала бабушка в детстве. — Прости, за те слова. На крыше. Я просто запутался и неправильно понял свои чувства. Прости. — Даня, я всё понимаю, не стоит! — куда легче и радушнее отвечает Илюша, отстраняясь и отодвигаясь к стенке. — К тому же, я к тебе полез. — Замолчи. И тот правда замолкает, слегка шевеля челюстью. Руки лихорадочно трясутся, а снег нескончаемо летит вниз, покрывалом застилая землю. Вроде бы вчера уже была весна. Тонкая нога в потрёпанных жизнью брюках аккуратно сдвигается ближе к моей, а очечки в чёрной оправе падают на кончик носа. Он знает, что я хочу сказать, но молчит, дожидается, чтобы услышать самому. По крайней мере, мне так кажется. — Илюш, ты всё ещё любишь, — совсем шёпотом, — меня? — А ты, — поддерживает тишину тоже, — понял свои чувства? Кивнув, я гляжу в болото, полностью утопая. Да, я понял всё до единого. И я рад. По-настоящему рад, находясь рядом с ним. И он мне доверяет. Смотрит, будто не моргая. И снег идёт. Белый танец зимы. — Спасибо, — шушукаю в самые губы, потрескавшиеся от мороза и алые губы, — за смелость. Ты действительно меня поразил. Илья хихикает, не отпуская руки, и сокращает расстояние, но только после того, как я наклоняю голову, тянется получить поцелуй, который так ждал. Который я так ждал. И я таю, как снежинки у ног, а он лишь тихонько разжимает губы, кусать которые теперь начинаю я. Он боится сделать любое движение, — это видно — будто я какой-то мираж и исчезну при малейшем кротком прикосновении. Но моё упорство берёт вверх, и он поддаётся, влезая в мой рот, а рукам даёт волю вцепиться в мои щеки, ласково ведя по ним большими пальцами, пока мои поглаживают дрожащие коленки. Илья сам пугается, переживает, что делает что-то не так, и потому этот поцелуй — просто смесь нежных касаний или просто цомцомцом. Но каждый раз его аккуратность, проявляющаяся в этих чмоках, раскрепощает, заставляет доводить мальчишку до красных щёк от смущения, после каждого отчётливого цом. Я сползаю чуть ниже, дабы своими руками растопить Илюшку окончательно. И, действительно, сместив собственные ладони на мои локти, тот просто начинает путаться, хмурить брови и невольно пытаться остановить меня. Наконец Илюша просто валится, надеюсь найти опору в моих плечах. Я чувствую его улыбку, скользящую по щеке, а я ещё пару-тройку лёгких поцелуев там же. Как бы меня не будоражило это, я возвращаю алую сладость, цепляя подбородок парнишки. И подарив ещё один поцелуй, тёплый и глубокий, под неловкое «ой» я запускаю руки под чужую, уж точно более тёплую куртку. А Илья и не против, и потому укладывает ладонь на затылок, когда я прячу нос в его плечо. Из дверного отверстия заметна непроглядная белая тьма, что даже не поймёшь, какое время суток близится. Но мороз трещит в костях, заставляет стискивать зубы, и пора бы уже вставать с ледяной скамейке и проводить Илью до дома, но я лишь сцеловываю снежинку упавшую на ямочку над губой, а он после кладёт голову мне на макушку. На душе долгожданное спокойствие, мы смотрим в одну сторону на бесконечно падающий густой снег. Совсем холодные пальцы продолжают безмятежно гладить кожу голову, сплетаясь с рыжими колосьями, и в этом раю я всё равно нахожу волнующие меня мысли. — Слушай, у тебя есть планы на второе число? — говорю я, не смея оторваться от осколков зимнего вечера, бьющихся до конца за право заполонить часть земли клочками белеющего марта. Парень сонно мычит, продолжая ворошить пряди волос. Неужели почти заснул! Как бы не простудился мальчишка. — Не знаю. Выходной же будет, да? — я медленно киваю, вынимая руки из куртки. — Тогда спать, валяться. Может ещё в кс засяду. Я сипло посмеиваюсь, поправляя верхнюю одежду и капюшон Ильи. Заметив капли на линзах очков, я спрашиваю: — Тебе не мешают? — Та оставь, всё равно щас сниму. И когда мы решили собираться по домам, то действительно спрятал очки в карман, куда тут же запустил руку. Другой же он поправил волосы, почесав недолго затылок. Я встаю и подхожу к парню, закидывая ему на голову капюшон, после чмокая румяную щёку. — Пойдём? — Угу. И зевая, мы двинулись по улице, через дворы к девятиэтажке Ильи. Я подхватил руку мальчишки за локоть и спрятал руку в тепло, подстраиваясь под неспешный шаг. — Ну так что со вторым-то? — спрашивает тот, когда мы обходим очередной панельный дом. — У моей подруги из группы день рождения в апреле, а продумывает уже сейчас. Собирается сделать что-то масштабное: пригласила пол университета, на выпивку хорошую не скупилась, так и недо-дискотеку решила устроить. Вот меня и пригласила, сказала с собой кого-нибудь притащить. Илья смотрит под ноги, иногда кивая, и под конец моего изложения мальчишка выдыхает пар, шмыгая носом. — Занятно. Надо бы узнать, выйдет ли мать в выходные, она что-то про это говорила, — рассуждает вслух школьник, оглядывая еле видное небо. — А то не отпустит, если попрошу, наверное. Но в любом случае я попробую смыться. — М-м. Ну стимулом для тебя будет алкашка. Ты же пьëшь? — внезапно заявляю я, внимательно всматриваясь в моментально напрягшиеся лицо. — Пьёшь. Да, гадёныш, пьëшь? В три горла пьëшь! Мальчишка засмеялся, пряча нос в воротнике, а затем начал неубедительно отрицательно качать головой. — Ну конечно, — отворачиваясь, приговариваю я себе под нос. — Только не крепкие. Водка там… Не особо так. — Мне не придётся следить, чтобы ты не налакался? — Не придётся. Уверяю, — и я действительно верю, тембр его голоса меня успокаивает. — Хорошо, — говорю я, приобнимая парнишку. Спустя минут 15 мы наконец подходим к Илюшкиному подъезду, а подняв голову вверх на этажи, замечаю темноту в комнате, где видел довольного парня не так давно. Остановившись под навесом над подъездом в надежде спрятаться от снега, Илья посмотрел на меня, выводя ступней узоры на полу. Мои руки всё ещё в карманах, но доставать их я и не собирался, и потому мальчишка обнимает первым, обвивая шею ледяными руками, а я ради этого высовываю свои и накрываю талию ладонями, шурша курткой. — Спасибо, что пришёл, я пиздец тебя люблю — отдалённо слышится речь, и почему-то сейчас услышанный мною мат удивляет. Парнишку захотелось пристыдить, как это делали взрослые в школьные годы. Но что мне мешает это сделать? — Как-как любишь? — едко переспрашиваю я, наступая на ногу младшему. — Ой да перестань, — возмущается, но, впрочем, быстро сменяет тактику. — Ах, что же я, совсем голову потерял в твоём присутствии. Ну надо же! И слова его не остаются незамеченными, подзатыльник прилетает сразу. Ещё парочка недовольных фраз и лёгкая ухмылочка расцветает быстро. — Не ëрничай и пиздуй домой. — Да как ты можешь, сам ведь сквернословишь! И мы снова начинаем смеяться, падая в объятия друг друга. — Я не забуду эту встречу, обещаю. И новую буду ждать. Ты уж прости, сегодня без валентинок. — Как так-то, — наигранно выдаю, хотя это и вправду неожиданно. — Ну не переживай, на этом я не остановлюсь! И снова смех, и снова объятия, и невесомый поцелуй в самое ушко. Илья всё же замёрз и ему пора домой, как и мне, кстати, тоже. — Я бы впустил погреться, но мать выгонит нас обоих. Негостеприимный она человек. Прости, — признаётся тот, уже подходя к железной двери. — Да ну я и не ломился. Иди грей руки — холодные, как у трупа. — Обязательно, — лепечет мальчишка, под писк домофона. — Стой, а у тебя есть Вк или телега? Хотя бы вацап? — Всё! Но в Вк проще найти. Просто Коряков Илья, — отвечает тот, слегка зависая на двери, хватаясь за ручку. — Коряков? — по буквам переспрашиваю я. — Угу, на аве ещё фотка такая. Короче, увидишь. Пока-пока, — договаривает и сбегает вглубь подъезда. Коряков, значит.***
Грязь у дорог, несходящий гололёд и непостоянная погода. Об этом я уже не думаю, просто слышу от знакомых эти жалобы, наверное, каждый день. Но, честно, не обращаю никого внимания на эту напасть, потому что, если уж я всё-таки умудряюсь подскользнуться на льду, то тяну за рукав одного мальчишку, который стал кружиться рядом со мной куда чаще, а я вовсе и не против. Сам настоял на том, чтобы провожать его домой вечером. Со временем снег начал быстро сходить, хоть и не до конца, но градус тепла тоже радовал не меньше, и потому с Ильёй мы встречались почти каждые выходные, иногда и по пятницам, а то и четвергам. Мы шатались по дворам под его слащавый плейлист, валялись в полурастаявших сугробах, и иногда я позволял ему красть, если это можно так назвать, сигареты из моего кармана. Я, конечно, не его мать, чтобы следить за вредными привычками, которые могут испортить детское здоровье, но это не значит, что по шее он не получил. Отшучивался зайчишка долго. Сидеть на скамейках в парке, на еле живой советской горке в горе забытом квартале или зависать в пекарнях, когда становилось совсем холодно и попивать с ним там же горячий шоколад за мой счёт было уже больше чем привычками. Скорее, ритуал, необходимый хотя-бы раз в неделю. Традиция, нарушать которую не стоит никогда. Вскоре я начал осознавать, что провожу время со школьником чаще, чем появляюсь в университете, но делать мне и так там нечего — на носу диплом. Но даже гуляя с парнем, я слышу зудящие вопросы, касающиеся учёбы в шараге на последнем курсе. Я не злюсь, ведь понимаю, что ему просто интересно. В конце концов, его этот пиздец тоже ждёт через лет так пять. И чтобы тот не прогуливал уроки, ради встречи со мной я пиздел как мог, щебетал, что жалею упущенное время за школьной партой, ведь сейчас сижу с крупнейшими глазами, мол, «мы это проходили?». Моя внутренняя забота ликовала до опизденения, когда мальчишка действительно верил и обещал, что откроет вечером учебник и перепишет пробник по математике, который ему в жизни не всрался. В дни когда Илья отсиживал все уроки, а затем ебошил к репетитору мне тоже приходилось посещать пару пар, чтобы затем съебаться домой писать дипломную. Учёба ему давалась тяжело — он пытался затрагивать эту тему реже, поскольку несло его ужасно. Коряковские переживания на счёт троек вводили меня в ступор, но лучше уж так, чем, как он рассказывал, равнодушие к своему будущему, проявляющиеся в младших и средних классах. Сейчас он действительно старался, усердно готовился к сдаче экзаменов, и, честно, не помню, когда в последний раз поддерживал кого-то так сильно, причитал комплименты, вытирая слезы тревоги с щёк. К тому же я сам получал огромное удовольствие от того, как улыбался после Илья, смотря верно-верно, а затем бесконечные спасибо слышать тоже безумно приятно. Но и меня тот никогда не обделял, хоть он ничего и не понимал из того, что я говорил про свои учебные загоны и проблемы. Кивал, нахмурив брови, и плёл целые песни, какой я супер-пупер умный, и башка моя тяжелая. Он заставлял меня смеяться, забывая, что утром я ещё ревел над кружкой с разбавленным кофе; забывая о привычном одиночестве. Близилось второе апреля — праздник Даши. Просиживая последнюю пару, я ещё раз спросил Илью в телеграме — он любил общаться именно там, чтобы слать забавные стикеры, а мне разницы особой нет, хотя вскоре сам начал их кидать — о грядущих планах и он бодро ответил, что обязательно придёт, обещая съесть все закуски на праздничном столе. Я тут же отправил излюбленную скобочку и убрал телефон по просьбе преподавателя. Каплан была очень рада, узнав, что я приду, и не один. Влетев в мои объятия, девушка напомнила о каких-то деньгах. Точно, она говорила, что нужно будет скинуться, иначе всë она не потянет. Полкосаря должно хватить. Ну конечно, ещё бы бесплатно. Встречи до этого дня с Ильёй быть не должно, поскольку у парнишки подработка, ещё и репетитор три раза за неделю. Поэтому я не стал его дёргать, да и мне пора деньги вытряхивать, чтобы в этой комнате подольше пожить. А то щедрые два косаря в неделю от Ксюшки Валерьевны за поливку цветов в аудиториях и работа продавцом, чтобы не ходить на дневные пары не слишком помогают. С того момента мы больше не списывались, бегали туда-сюда: он — за учителями, чтобы закрыть долги или на консультации попасть, я — в университет, а оттуда на работу, затем в магазин, и только потом домой. Лишь иногда, уже совсем поздно ночью, когда дописывал очередное дополнительное задание выданное учителем он желал мне спокойной ночи в кружочках, мило махая рукой. Злосчастная неделя пролетела быстро, и вот я уже на выходе из квартиры снова смотрю в зеркало в прихожей, осматривая винтажную тёмно-зелёную кофту, что носил пару раз за жизнь и джинсы, изношенные до дыр. В сотый раз растрепав чёлку и отряхнув одёжку, кидаю на плечи лёгкую куртку, обуваю потрёпанные вансы и ищу взглядом ключи от квартиры. На тумбочке рядом лежали три подсолнуха, завёрнутые в контрастную серую бумагу, напоминающую газету, а также довольно странный, но забавный кобан, которого я откопал совершенно случайно в торговом центре. Этот набор кажется идеальным подарком, чем-то на уровне гениального рофла. Пиздец, сам себя захвалил, что засмущался. Уже на выходе я написал принцессе, чтобы та собиралась и пошёл на место встречи. Этим местом мы обозначили ближайший к дому Даши парк. Время и так было позднее, — почти девять часов как никак — и потому я вновь вышел пораньше. Благо в этот раз погода не сыграла великую шутку, да и Илья тоже быстро появился. — Хвоста нет? — сходу начинаю я, шутливо осматривая пройденный путь мальчишки. — Ну конечно, ты ещё спроси, принёс ли я деньги, — чуть ли не в припрыжку и с широким еблетом подходит тот. Илья буквально бросается мне на шею, хлопая задорно по лопатке. Мне же остаётся разве что кряхтеть, сжимая лёгкое тело. — Ебать твой!.. — выкрикивает тот, заметив в руке мягкую игрушку с внушительными клыками и угрожающим взглядом. — Это кобан? Лесной красавчик, твою мать. Я злобно хохочу, поддаваясь действиям мальчишки, который вновь лезет в мои объятия. — Сбежал всё-таки? — говорю я, больше утверждая, после того, как школьник всё-таки отлипает. Илья не проронил ни слова матери о воскресенье, убеждая меня, что она даже ничего не заметит, ведь ей в очередной раз на ночную. — Только ч-ч-ч…— игриво шепчет, пальцем прикрывая губы. Мальчик-загадка, ну господи боже, — часа в три как минимум я уже должен быть дома. — Матушка будет волноваться, — цокаю медленно я, осуждающе качая головой. — Матушка будет ругаться, — звучит как факт, и почему верится охотно, — так что ответственность на твоих плечах. Вперёд, герой-любовник, мне ещё в школу завтра. Уроки сделал, по глазам вижу, что хотел спросить! Дорога из лёгких пинков и подколов, а также нежных касаний занимает считанные минуты. Но, честно, неловкость не отступает, и Илья будто мысленно это подтверждает, плетясь за мной до дома Даши. Ту встречу мы не обсуждаем, хотя мальчишка сиял ещё несколько недель после, но на большее тот даже и не рассчитывал, довольствуясь тем, что есть. А я ну это. То-сё стеснялся, и не видел подходящего момента, мол, мы всё ещё друзья. Блять, ну правда, мы оба такие уставшие, гонялись как черти, что просто взять его за воротник и присосаться на подобных встречах — как формально — казалось недопустимым. Да Илья и не настаивал, что только затрудняло. И потому сейчас мы идём, качаясь из стороны, будто уже пьяны, подходя к нужному месту. Вообще устраивать вечеринки-дискотеки на квартире — вещь рискованная, особенно, если в ней участвуют подростки с желанием нажраться. Ведь даже выходя из лифта, мы уже слышим музыку, ведущую в правильное направление. Дверь, как ожидалась, открыта, и потому мы резко забегаем внутрь, надеясь, что на толпу сейчас не наткнëмся. Чуть только я успеваю разуться, всего-то наступив на пятки, пока школьник развязывает и ослабляет шнурки, моя знакомая в лёгком винтажном платье уже появляется в проходе с весёлой лыбой, сверкая глазами, словно совсем не ожидала меня увидеть. Девушка подлетает тут же, объясняя свою чрезмерную радость, льющуюся потоками, а я в надежде усмирить пыл протягиваю сборную солянку из кабана и подсолнухов. Даша визжит, причитая о том, какая ж эта прелесть, ебана мать, затем легонько чмокая в висок. Что-то подсказывает, что банкет уже открыт. Быстро познакомив ту с Ильёй, я, повесив куртку, мчусь за неугомонной девицей к кухонному столу, рядом с которым уже стоит, не сводя глаз со стекла окна девушка. Моя же подруга на плоскую поверхность тут же ставит банку с водой, опуская в неё солнечные цветы, а затем сажает нас за стол, и под мой вопрос о количестве гостей она протягивает стаканчики с только открытым Санто Стефано. Я отказываюсь за двоих, переспрашивая ещё раз, и наконец узнаю, что мы всего-то шестые. Но спустя парочку вопросов, касающихся жизненных дел алкашку в руки она всё-таки втюхивает на пару с подружкой. Каплан продолжает выпытывать подробности личного характера, не забывая о мнущемся Илюшки, что совсем скоро под третий стакан находит общий язык и даже бегает за Дашей, пока она встречает целый наплыв гостей, помогая с подарками. Я же сижу у подоконника, наблюдая за игривыми глазами, в которых уже шипят пузырьки шампанского. — А подрабатываешь где? — разбирая пакет с каким-то продуктами, которые принёс из коридора мой друг спрашивает однокурсникца. — В кафешке официантом, — отвечает тот, хмурясь и закусывая долькой яблока. — Сразу после школы? Бля, дай те сил. — Та нормально, зато деньги приличные. Девушка, дорезая сыр, переключается на меня, расспрашивая про мой способ заработка. А я так и не смог найти стабильную работу, всё маячил, выбирая более-менее адекватную, и потому лишь махнул рукой, отворачиваясь к окну. В отражении я заметил, как Даша, пожав плечами, продолжила нарезку, а Илья спрятал руки в карман, озадаченно смотря в мою сторону. Квартира наполнялась людьми, дышать становилось труднее, а ведь кто-то ещё решил закурить и угостить сигаретой Корякова. Моё равнодушие тут же сменилось интересом. Возьмёт ли? Но Илья часто отрицательно помотал головой, хмурясь, держа в руках пластиковый стаканчик. Я же лишь хмыкаю, задумываясь, что не отказался бы сам. Неожиданно в проходе появляется Руслан — мой однокурсник, да и друг тоже. Одарив именинницу цветами и ещё какой-то хератой, он подходит ко мне, пожимая руку. Вновь выговаривая «это Илья — мой друг», я смотрю, как всё ещё охваченный неловкостью мальчишка протягивает руку. Руслан бойко хватает меня под руку и, притягивая мою пассию поближе, начинает свой рассказ про то, как на днях его чуть не отъебали в деканате. И вот алкоголь снова в моих руках. Музыка, что изначально казалась непринужденной и лёгкой, сейчас сменилась на какой-то клубняк, так что даже танцевать желания не имелось. А раскрасневшийся Илья заметно развязывается; активно жестикулирует, почти выкрикивая маты при общении, но ни на шаг от меня не отходит. Я же не спускаю глаз с подливаемого мальчишке, чётко давая понять свою позицию, и Руслану и всем остальным. Никакой водки, никакой текилы и бренди тоже. Время близилось к одиннадцати, музыку сделали потише. Яркий белый свет кухонной лампочки бьёт по зрению, да и народ не переставал толпиться. Я, не сильно участвующий в разговоре, отвлёкся на Дашу, что носилась с тремя тортами и, уловив мой взгляд, поманила пальцем к себе. — Писала в чате, напрямую подходила, — сообщает девушка, мучаясь с подарками, когда я невольно подхожу ближе, — говорю: «Не дарите мне сладкое! Ни конфет, ни пирожных». Три торта подарили, пиздец. Не сдержавшись, я тихонько смеюсь, осматривая ситуацию. — Забери, пожалуйста, — увидев мои округленные в секунду глаза, Даша продолжила, — хотя бы один, Дань, избавь меня от головной боли! А другие щас порежу. Всучив мне шоколадный с бисквитом, как написано на упаковке, она открывает другие. Я, почувствовав на собственной спине взгляд, оборачиваюсь, сталкиваясь с мутными тёмными, напоминающими в таком свете лесные пожары, зрачками. Осторожные движения Ильи довольно неестественны, и то, что мальчишка не моргают — меня пугает. Я озадаченно смотрю на дно стакана друга, подмечая шипение от шампанского, затем недоверчиво гляжу на дрожащие пальцы. К руке на столе пододвигается тарелка с характерным звуком, на что тут же переходит моё внимание, и я осматриваю кусочек торта с каким-то ягодами. Дарья указывает кивком на десерт, умоляюще глядя после, на что я, сощурившись, всё-таки берусь за край посуды и тянусь к шкафчику с приборами. В сознании мелькает мысль, что будто совсем недавно я стоял на кухне около вытяжки, покуривая чужие Манчестер, кажется, шоколадные, пытаясь вникнуть в чью-то историю, а сейчас уже сижу на диване в зале с Ильёй, нажравшись и торта, и пива. Школьник, как я и думал, держался хоть и молодцом, но опьянел быстро. Уткнувшись в моё плечо, он мелко подрагивает, хрипло сопя, и потому, чтобы тому не стало окончательно плохо, всячески тормошу мальчишку, не давая отключиться, поддерживаю разговор. На мои советы выйти на свежий воздух Илья хмурится, убеждая, что он в порядке. И со временем ему действительно полегчало. Сидя на подлокотники кресла, он плавно двигается в такт музыки, а я всё смотрел на бутылку водки, причитая, что даже не притронусь. И когда в моей ебливой голове появилась мысль подмешать спиртягу с каким-нибудь Амстел, Илья хватает меня под локоть, уводя куда-то к окну. По затылку тут же бьёт, и я невольно хватаюсь за стену рядом, а парень тянет на себя, прижимает ближе. — Ты чë? — всё, что на меня хватает. Я вглядываюсь в лицо, освещённое фиолетовым цветом светодиодов и улыбаюсь ярким родинкам. — Песня классная, — хрипит почти на ухо тот, невесомо касаясь плеч, — хочу танцевать. Прислушавшись, подмечаю знакомую мелодию, и только успеваю понять, что её я слышал в плейлисте Ильи, когда мы вновь гуляли по бульвару, где впервые познакомились, то ощущаю, как мальчишка виснет на мне, оплетая руками. Спихивать слегка уставшего друга я не стал, лишь кротко ткнул в ключицу, и тот не сразу, но встаёт на ноги, ослабляя хватку на шее. Подняв голову, бессмысленно разглядывая мои черты, парень улыбается краешком рта, аккуратно переминаясь с ноги на ногу. Темп музыки не сменяется, потому Илья продолжает двигаться, заставляя почти качаться. Ветер из открытого окна шуршит моими волосами, а холодные пальцы вплетаются в пряди, и я начинаю необдуманно повторять за партнёром, сонливо вглядываясь в черноту глаз напротив, что влечёт как космическая пустошь. Но воздуха безбожно мало. И я нарочито облизываю губы, смотря под ноги. Вот уже слышатся слова куплета и неторопливый голос вокалиста, и это лишь больше добавляет несуразности ситуации. Где-то на периферии зрения я замечаю чужие взгляды, неловкость сковывает, ноги заплетаются. Ну что за пиздец, какой же пиздец. Илья не даёт мне выпутаться из объятий, в попытке успокоить он бережно приглаживает взъерошенные волосы, спускаясь пальцами к шее, осторожно поглаживая. Я без толики сопротивления поддаюсь, опираясь на собственное дыхание. — Чë за песня хоть? — вяло, но с искренним интересом спрашиваю я. — Кладбище са-мо-лë-тов, — напевает шкет, пьяно улыбаясь. Руки Ильи словно выскальзывают, и сам он шатается так, что сейчас может позорно ëбнуться на пол, ударяясь затылком о ламинат. А хихикает как умалишенный, будто пиздец какой план задумал, и наваливается вновь, подбородок укладывая на напряжённое плечо. Почти напряжённое, возможно, даже нихуя и не напряжённое. Возможно, я не паникую, поскольку медляк на выпускной исполнен мною не был, и, возможно, я улыбаюсь. Песня, возможно, мне всë-таки нравится, и нравятся холодные пальцы. Возможно, я действительно влюблён. И это вспоминай, вспоминай, вспоминай шёпотом, повторяя слова вокалиста, дробит все сомнения. Опустив руки, осмелевши, на хилую поясницу, щëку укладываю на ключицу юношескую, ощущая безудержный пульс и горячее тепло совсем близко. Мы пьяны, упитанны собственным обществом. Раскрасневшиеся, смеясь, валимся с ног, и всё равно, сука, чего-то мало. Хочется ни стесняться, ни париться, что где-то рядом стоят мои пьяные знакомые, которые могут понять всё не так, хотя что, собственно, не так? И глаз с мальчишки спускать не хочется, касаться тоже переставать не хочется. И он всё осознаёт не хуже меня. Буквально мысли читает. Я кружу его в динамичном танце, а его родинки всё ближе к моим веснушкам. Ужасно скулы ноют, но улыбка попросту не сползает. Его заинтересовать в каждом движении, гибкость вопреки пьяному сознанию, и искорки игривые в зрачках не остаются не замеченными. Звучит бридж и Илья, обвив шею покрытыми мурашками руками, тянется, рассматривая потрескавшуюся кожу губ и шепчет неожиданное, задевая ясность рассудка: — Давай сбежим. И вроде бы всё услышанно и понято, но прозвучало как недовольное бормотание, что так и хочется спросить «чë?». — Дак никто нас и не держит, — сипло посмеиваюсь я, прокашливаясь после в кулак. — Неа, нас держат неуважение к представителям сексуальных меньшинств и второй час ночи, — Илья, кстати, всё ещё старается что-то вытанцовывать, а я в то же время уже мысленно покидал квартиру, придумывая дальнейшее развитие событий. — Ну конечно, — с долей, хотя тут целый килограмм, правды выдыхаю я. — Подойди к Даше, забери торт, прихвати винишко с балкона и выбегай на улицу. А я пока покурю. — Да охуеть, а ещё че сделать? — И минералку из холодильника возьми. Но другого ждать и не стоило. Меньше чем через десять минут из железной двери вылетает мальчишка без шапки, кстати, с тортом в одной руке и с бутылкой минералки в другой. Я, стоящий рядом со скамейкой около подъезда, затягиваюсь последний раз и бросаю окурок в урну, подходя к пьяному красному подростку. Тот в свою очередь стоит, тараторя в красках о произошедшем в ванной комнате за время моего отсутствия, но, кроме въебал, блеванул, разбил я больше ничего не услышал, хотя, мне кажется, этого вполне достаточно. Я быстренько цепляю на тёмную макушку капюшон, иногда снисходительно кивая, а затем забираю десерт из и так постоянно холодных рук. Шаг за шагом выходя из дворов, мы оба направились к остановке длинными неизведанными путями, дабы провести в компании больше времени. Сбежать-то сбежали, думаю, нас не догонят, поэтому почему бы и не прогуляться по тёмным переулочкам, может где и труп обнаружим. Шатаясь из стороны в сторону, Илья начал зевать, изредка заваливаясь на моё плечо. Поначалу школьник продолжал болтать, перепрыгивая с темы на тему, а сейчас же сохранял робкую тишину, поскольку сам осознал насколько сейчас слова излишни. Как бы я не пытался проявить что-то наподобие заботы, ветер всё равно скинул капюшон с головы, хулиганя черничными прядями. Наши взгляды встретились, свободные руки переплелись в попытке возродить тепло. Илья солнечно улыбнулся, разглядывая замок, скреплённый красными пальцами. — Так быстро проходит осень, — щебечет мальчишка, поглаживая большим пальцем моё запястье, — Так тянутся долго зимы. — Ой, блять, отьебись, — шипя заявляю я, конечно же, закатив глаза, когда шкет своими ледышками моей щеки касается и цемнуть норовит, причитая всякие ванильные нежности. Наконец мы вышли из-за гаражей, быстренько перешли дорогу да начали стоять, мёрзнуть. Через считанные минуты с лёгкой разминки ног перешли на полноценные прыжки. Илья, сука, пялит и ржёт, и потому уже совсем скоро мальчик получает лёгкий удар в бок, но даже на это он умудряется ойкнуть. — А че мы ждём? Мой автобус, наверное, ночью не ходит. — Заебца, малой, мозги заработали? — наезжаю я на парнишку, а тот всё вдаль смотрит с прищуром. — Та пойдём пешочком, четыре остановки всего-то, — глядит на меня, указывая большим пальцем за спину. — Может ты сам дочапаешь, принцесса? Я замёрзну, блять, тебя провожать. — Дак пошли ко мне, — лыбится Илья, поправляя ворот моей куртки, — мама на ночной, придёт не скоро. Хоть жепку у батареи погреешь. — Милейши, спасибо, — отворачиваюсь и отхожу в знак отказа. — Ну дядь Да-ань, успеешь на пары. — Да ссал я на пары! — прикрикнув на Корякова, поджимаю губы, затем покусывая нижнюю. — А че тогда? — Не люблю я по гостям шарахаться, и так еле согласился к Даше придти, — менее раздражённо объясняю я и тянусь рукой за пачкой сигарет — Дань, — холод аккуратно окутывает моё запястье, возвращая сигареты на дно кармана, — я прошу. Нахмурившись, вглядываюсь в, похоже, родные глаза, отражающие свет фонаря и серебристый блеск, в котором так и читалось: «прошу». Разжав в пальцах картонную упаковку, понимаю, что с самого начала надо было ставить счётчик, хотя и так понятно, кто проиграл. Как выяснилось позже, остановки не четыре, а пять, и даже из-за этой мелочи я всполохнул. Илья же забрал из моих рук торт, уверяя, что он в порядке, а пройдя следующую улицу, когда мои руки достаточно насытились теплом, я, остановив школьника, заставил опустить вещи и сжал его кисти своими ладонями, отдавая частичку себя, а также грел пальцы дыханием. Мальчик в свою очередь поделился теплом своей до одури нежной и греющей улыбкой. Оставалось немного.***
— Проходи, — отряхнув ноги перед порогом, следую указаниям Ильи. Прихожая достаточно узкая, потому, какой-никакой, но хозяин этой квартиры разувается сразу, уходя вглубь коридора. Всё также выполняя различные требования по типу: «куртку сюда, обувь на батарейку, торт на стол…», я оказываюсь на кухне и оглядываю маленькое тёмное помещение, пока Илья мучается со свечами и опять предписывает в этот раз сесть на стул. — Лампочка перегорела, — в процессе объясняет тот, — я всё хотел поменять, но мама думает, что я только всё испорчу. Поникший голос мягко контрастирует с ночной тишиной. Пару раз резко проведя по стенке коробки со спичками, мальчишка зажигает одну, после поднося огонёк к фитилю одной, затем и второй свече. Потушив спичку, тот подходит к столу и ставит на него те-же чайные свечи. Белый воск понемногу плавится, и терпкий аромат врезается а нос. — Надеюсь, у тебя нет аллергии на всякую химозу, — отдалённо слышатся слова, когда Илья поворачивается спиной, становясь у плиты. — Чай? — Не, спасибо, — качаю головой я, осматривая тёмный силуэт в той же сероватой футболке, — что за химоза? — Ну свечи с запахом каким-то, — вполоборота поясняет тот, залезая в холодильник и выискивая место для торта. На стеклянных полках виднеются бутылки чего-то молочного и какие-то банки с огурцами да вареньем, возможно. — Лилии что-ли. Вдохнув чуть глубже, я улавливаю тонкие нотки, будто дорогих духов. Не сказать, что раздражают, но вкус имеют специфический. Также вперемешку чувствуется запах стирального порошка, что добавляет некого уюта. — Да к нам соседка приходила, чихала как бешеная от этих ароматов. Весь стол потом в слюнях был, — от маленькой истории я прыснул в кулак. Парень продолжает копошиться в холодильнике, а затем смотрит на бутылку, стоящую около плиты, берёт в руки и поворачивается ко мне, потрясывая ту. — А минералки? Я, ничего не ответив, тяну руки, приставая со стула. Илья, хихикая, передаёт шипящую воду и тазом упирается в столешницу. — Да не, знаешь, приятный такой запах, — отпив из горла, замечаю я. Мелкий же хмыкает, скрещивая руки на груди. — А тебе как? — М-м? — Ну как тебе. Аромат? — сам не понимая для чего, спрашиваю я и закручиваю крышку. — Ну нормальный, вроде, — разговор сворачивает в никуда, и опять возникает никчёмная неловкость; опять хочется сбежать и послать всё нахуй, но, пока, я всё ещё сижу и слегка трясу ногой. Илья будто держит ëбанную дистанцию, что только усугубляет ситуацию. Я пялюсь в пол, иногда поглядывая на до жути задумчивого парнишку. И когда наши взгляды в сотый раз встретились я, вздëрнув подбородок и кивнув в сторону пустующего стула у окна, подзываю к себе этим жестом, шмыгая носом. Помявшись, тот всë-таки принимает блядское приглашение, и как только он отлипает от столешницы, я пододвигаю мебель поближе с характерным треском, и кладу голову на ладонь, хитро лыбясь. Но он садится, не упуская моего взгляда, и приняв ту же позу, стучит пальцами по нижней губе. Впрочем, его уверенность быстро сходит на нет, и сейчас же Илюша прячется за руками, зыркает в окошко или на блестящий огонёк рядом. Опять глаза. Бездонные, с колыхающемся пламенем. Слегка тревожные, красивые глазки, одиноко глядят на свечу. — Эй, — чуть слышно сиплю я, касаясь рук, в которые уткнулся мальчишка, — чего поник? Шибко стрельнув очами на меня, Илья хмурится, будто я что-то успел натворить, или наоборот, что надо было — не сделал. Брюнеточка наконец поднимает голову с поверхности стола, откидываясь на металлическую спинку. Но отвечать, похоже, вовсе не собирается, лишь кусает щëку, не поднимая взгляда. Молчанка? Ну конечно. — Илья, — сникая на шёпот, зову я, наконец удостаиваясь зрительного контакта. — Да… Романтично просто, — признаётся тот, разводя хиханьки да хаханьки и снова закрывая руками лицо. Ей-богу ребёнок, а ведь ещё спорит с этим! — Издеваешься? — также посмеиваюсь я, аккуратно убирая кисти, заглядывая в, блять, глаза. Разглядываю, всё ищу изъяны, будто собираюсь их присвоить. А почему «будто»? — Издеваешься, угу… Осторожно сжимая худые запястья, опускаю их к коленям, затем оставляя навесу, и поглаживаю кожу большими пальцами. Илюша млеет, меняясь в лице, поддаётся касаниям даже тогда, когда поднимаю ладонь и тянусь к щеке, всё также ласково гладя. Сердце отбивает ритм, а я безмолвно спрашиваю разрешение, и хриплое «Даня» становится спусковым крючком. Сухость потрескавшихся губ оседает на языке, когда провожу по ним, слизываю яд. Весна, лилии и пиво. Коротко, но крайне чётко. Вскоре Илья перестаёт строить из себя недотрогу, уже сам наваливается, касается, углубляет, кусается. Подрагивающие руки ложатся на мои плечи и я хуею, когда смелость школьника — даже не хочется вспоминать, что он ещё школьник — тащит его на мои колени, чуть ли не на бёдра. Растерявшись, пытаюсь уместить ладони на хрупкой талии, полностью доверяя, отдаюсь каждому действию. Поцелуи смещаются на шею, а коряковские пальцы теряются в моих волосах, оттягивают, дабы уберечь кожу от моих укусов. Жадина. Напор Ильи угасает быстро. Даже истерзанные зубами ключицы не зажигают былое пламя, потому тот сонно тыкается лбом в плечо, возвращаясь к прежнему равномерному дыханию, и уже моя ладонь путается в прядях. Я люблю тебя. — Я люблю тебя больше. Неужели вслух?***
Шаг за шагом приближается лето. Защита диплома, кстати, тоже. Весьма заманчиво. Я шучу, смеюсь, что даже не посмею заявиться в аудиторию, но Илья будто смотрит сквозь меня. Не поддерживает мой хохот, лишь криво лыбится, мол, так держать, красавец. Конечно, я не уебан, чтобы ни разу не задуматься, а что, собстна, случилось. Но чтобы я не спрашивал, ответ всегда был един: «сë норм, не парься». В конце-концов, до меня дошло, что мальчишка просто паникует. По поводу учёбы, наверное. Потому я начал стабильно заёбывать, что «не ссы, всё ты можешь», но как оказалось, всё было куда хуёвее. Илья иногда не выходил на связь в течение нескольких дней, а на предложения прогуляться и поговорить, постоянно извинялся и отказывал под предлогом учусь. Нихуя он не учился. Он — убивался. Валялся дома, спал до двух дня, а ночью мучился бессонницей. Это я узнал, когда сам к нему припёрся, после того, как мальчишка вновь отказал встретиться. В темноте коридора передо мной стоял он же: на плечах висела какая-то изгвазданная, широкая, чёрная футболка, которая почти прикрывала лёгкие шорты на резинке. Её не было видно, но в её наличие я был уверен, потому что иначе бы шорты попросту спали с худых бёдер. Медленно поднимая взгляд, замечаю нечто на подобие глаз, и, боюсь предположить, что это только от немого шока они стали немного виднее, потому как чёрные мешки заполонили всю зелёную сказочность в отражении родных зрачков. Забыл вчера сдохнуть? Моему разочарованию не было придела. Весь тот день, и даже вечер, я провёл рядом с ним, просил сказать хотя бы предложение, а то и просто вытягивал из него да.нет. Илья буквально на грани слëз, его состояние было крайне плаксивое. Но ни одной капли он не проронил. Прилип к стене на кухне, всё разглядывал потолок, иногда мог взглянуть на меня. Мне ничего не стоило понять в какой пиздец попал мой мальчик. Через неделю настал уже его день рождения. Выйдя на балкон, я позвонил мальчишке, ещё утром, со светлыми пожеланиями и светлой головой, и услышал просьбу погулять от него самого. К часу я приехал в парк, о котором говорил Илья по телефону. Он находится не так далеко от моего дома — всего пару остановок. И эти пару остановок я проскочил зайцем. Какая ирония. Я вращаюсь на месте со светильником на солнечных батареях и коробкой Рафаэлло в подарочном пакете, выискиваю ту самую макушку. Приметив того издалека, начинаю идти навстречу, приветливо тянусь руками, дабы схватить, притянуть и сломать по косточке своими душевными объятиями. Ну а тот спокойно подходит ко мне, как-то неохотно впадая в мою хватку и утыкаясь носом в изгиб шеи. Шурша пакетом, я отпускаю Илью и протягиваю подарок. — Да-ань, не надо было, — щебечет мальчишка, разглядывая мою улыбку. Он словно не спал вечность, глаза так и прикрыты синими веками, и даже голос звучит его очень утомлённо, — спасибо. Аккуратно выпутывая из моих рук бумажный пакет, заглядывает внутрь. Хихикнув вяло, он достаёт подарки и вертит в руках. — Да-аня, — всё также тянет Илья, рассматривая светлый пластиковый светильник, — это охуенно, правда. Но не стоило. Я даже не знаю, что сказать… — С днём рождения. Я снова лезу в объятия, поглаживаю спину, выводя узоры, но тот лишь недовольно мычит, расцепляя мои руки и угрюмо заявляя: — Теперь мы никогда не поменяем лампочку. Гуляя меж зеленеющих ветвей и кустов, мы сцепляемся указательными пальцами. Илья берёт мою кисть, осматривая тату, позже пальцем проводит по каждой букве, изучая рисунок. — Что случилось? — неторопливо спрашиваю я, надеясь получить ответ на все мои переживания. — Ничего, просто смотрю, — не отрываясь от татуировки, равнодушно отвечает тот. — Я не про это. Илья наконец поднимает взгляд, щурится недоверчиво, но вскоре отворачивается, понимая о чëм я, смотрит вперёд. Мы продолжаем молча идти, пока малец не заявляет чуть ли не на одном дыхании: — Я хочу умереть. — Что? — И нам нужно расстаться. — Чего, блять? Я буквально преграждаю тому путь собственным телом, останавливая парня. Это чë ещё за хуйня? — Поэтому я тебя и позвал. Я понимаю, что тебе сейчас не до то… — Заткнись, стой, закрой рот, — чеканю каждое слово я, не веря собственным ушам, будто их только что хорошенько поебали. — Блять, дай мне сказать! — Ты уже достаточно сказал, — схватив того под локоть, увожу на безлюдную тропку. — Отпусти, Дань. Ты же сам хотел узнать! — шкет начинает хило вырываться, повышая голос. Отдëрнув руку, — хотя я и так уже собирался её отпустить — Илья отходит на несколько шагов назад, угрюмо сводя брови. — Я даже не хочу слушать, что ты там себе напридумывал, каких тараканов. — Если любишь — придётся, — сука, пробил. И ведь стою, жду объяснений. — Мне очень плохо сейчас, и я не знаю, почему не могу выбраться из этого кокона. — Потому что у тебя депрессия, не? — перебиваю мальчишку я, едко ухмыляясь. — Не думал? — Ты можешь завалить свой ëбальник и выслушать? Я всё сам понимаю! — Да конечно, блять, капитан очевидность. После небольшой паузы Илья продолжил. — Прости, мне не хочется сейчас злиться, тем более на тебя. Я не хотел вообще говорить про умереть и всё такое. Хотел наплести, мол, что мы друг другу не подходим. — Спасибо за откровенность, — тихо и опустошëнно звучит из моих уст. — Мне жаль, но я не могу быть с тобой. — Думаешь, ты для меня обузой станешь? — Я тебя ненавижу, Дань. Застыв на мгновение, пытаюсь найти малейшие изменения в лице напротив, надеясь увидеть прежнюю глуповатую улыбочку, а не прожигающие дебри и поджатые от, наверное, отвращения губы. — В последние время я понял, что твоё присутствие мне противно. Я как будто заставляю себя терпеть тебя, пытаюсь разглядеть то, почему я полюбил тебя, — Ошалев, я отхожу на пару шагов и падаю на скамейку, впечатывая локти в колени. Я нахмурился, размышляя, а нахуя тогда оно всё было? — Прости, но иначе я не могу объяснить свои чувства. Я постоянно срываюсь на мать, довожу её тем самым до слëз. Кажется, ненависть сразила всë то, что я так любил. Меня тоже? — И вся кухня заполнилась запахом свечей. Меня уже воротит от этих лилий. А когда уже и домой приходить стало невыносимо; сбегал когда, мама настояла на поход к психологу, ну и короче выяснилось, что всё хуёво. Мол, дисфорическая депрессия и всё такое… Илья бухнулся рядом, кидая пакет на деревяшки, залезая в карман за сигаретами, а у меня аж бровь дрогнула. Я никогда не видел Илью такого, оно и не удивительно. Пока я искоса смотрю на пацана, то он даже взглянуть в ответ не собирается. Прекрасно понимаю, что он задумал, знаю, чего он добивается. — Это же не правда. Отчасти, наверное, — собираю по частицам слова я, протягивая руку, дабы тоже получить необходимый сейчас табачный дым. И, подарив мутный взгляд, Илья вручает мне сигарету, поджигая свою и потом мою. — Хочешь всех от себя оттолкнуть? Валяй. Зачем кому-то плакать на твоих похоронах, ведь ты к этому и стремишься, не так ли? Думаешь, что после твоих слов, мне будет плевать на твою смерть? Как и всем прочим? Малец опустил голову, зажав в пальцах никотиновую палочку. Не пытаясь даже скрыть свои раздумья, Илья оглядывает асфальт, погружаясь в мысли. Я же убираю навязчивый взгляд, отдавая возможность переварить представления о собственных похоронах, и втягиваю дым в лёгкие. — Нет, — на выдохе, чуть дрогнувшим голосом, отвечает Илюшка, смотря под ноги, и затем яростно продолжает, — Я не хочу, чтобы ты был на моих похоронах. Не хочу даже видеть твоё лицо перед грядущей смертью. Выпустив дым из заточения уст, не прекращаю пялиться и тоскливо улыбаться, будто это действительно конец. Который, вроде не должен был явиться, ещё и так нежданно, невольно. Состроив ебало типа: «Ты щас серьёзно?», расслабляюсь на спинке скамьи. Если не обращать внимание на интонацию, бестолковую злобу, то вся правдивость слов парнишки открывается на ладони. — Надеюсь, эта была наша последняя встреча, — спешно, хрепя, проговаривает Илья, кидая пачку сигарет рядом, а мне понять, чего стоит тому сейчас не зарыдать тоже ничего не стоит, — приятного аппетита. Я не свожу взгляда с уходящего силуэта, а тот, позапихал в карманы руки и шибко сбегает с места преступления, где была рассечена пополам моя забота. Ну, заяц, погоди.***
До белых пен во рту, я заучил текст, готовясь к пиздатой сдаче диплома. Преподы отпустили на всё четыре стороны, но там же, в аудитории, ничего не закончилось. Заебавшись с учебниками и книгами, с проверкой долгов и другой бегатнëй, я не замечаю, как мне суют диплом, фоткают, в другую руку пихают одноразовый стаканчик и время от времени подливают туда алкоголь, а потом уже и не замечаю, как наконец пишу Илье, плачусь в голосовые, прямо как мои не менее пьяные однокурсницы, о желании быть рядом. Но всё плохо, и я даже не замечаю, что заблокирован у тебя в телеграмме, сука ты трусливая. Цифры в телефоне указывают на позднее время, и я плетусь пешком в белой мятой рубашке с двумя расстёгнутыми пуговицами в двор моего горе-бывшего. Но на полпути я останавливаюсь, вбирая в себя тревожные мысли, дополненные пылающими глазами, на дне которых бушует море. В ушах застревают грубые слова и неприятный острый звук. Мимо проезжает машина, а я оборачиваюсь в поисках побега. Но ненавистные галлюцинации с присутствием ходящей где-то под боком макушки и родным смехом отражаются повсюду. Я схожу с ума, блять, хотя обещал каждое утро проговаривать, что все мужики — козлы, но на деле вновь сглатываю ком и смотрю вверх, дабы избежать падения слезы. Теперь трагедии девчонок в школьные времена не кажутся такими мелочными. Оказывается это вон оно что — любовь, ебать. Я завываю, бросаю допитую бутылку пива в мусор и роняю задницы на ступени круглосуточного магазина. Дело даже не только в «сука, любовь», а в том, что мне и так тяжело было. В целом. Даже до Ильи. Просто рутина заставила смотреть на это сквозь пальцы. Просто собственные желания отошли на задний план, я сам не понимал, чего хочу. Не мог понять, что хочет донести до меня мама своей чрезмерной и ненужной заботой. Я не заметил, что начал от всех отстранятся сам, бежать от друзей, встреч, знакомств, чтобы впасть в одиночество, которое лишь мерещилось необходимым. И сейчас фразы друзей «тебе нужно развеяться» обретает правильный смысл. И сейчас я понимаю, что бросать мальчишку нельзя было вообще, ни в коем случае не дать ему запереться в собственной башке. Ведь он сам показал инструкцию, а я лишь посчитал Илью посланием свыше. И только сейчас мне становится ясно, как сильно кричал о помощи Илья в свой день рождения. Ну хули всё так несправедливо? Я не давал ему должного внимания поначалу, оскорблял периодически? Ну извините, ёлы палы, человек я недоверчивый. Да и кто вообще решает, когда «нам надо расстаться», кроме нас? Поэтому не хочется кричать, мол, сука ты, судьба, а просто постучаться в дверь. Всего-то лишь. Кажется. Всего-то лишь… И я не замечаю, как стекает уже третья слеза. И день за днём этот момент растекается в колкое воспоминание. После вручения диплома я ни с кем не виделся, не общался, всё время искал работу и намеревался увольняться с подработки, вновь погружаясь в рутину. Из квартиры желание выходить было только благодаря булочной возле дома, потому на полученное приглашение на собеседование я смотрел с радостью и толикой тоски по ставшей родной комнате. Если же дадут добро, то придётся искать квартиру неподалёку от рабочего места. Перспектива быть жестоко задавленным в утренней толпе метро-спб — не по нраву. А ехать далёко. Я устал и не имею представления от чего. Неужели от одиночества? Хочется так думать. Выхожу из квартиры не спеша. Тучи на улице сгущаются, а я добираюсь до ближайшей станции, но даже днём здесь ужасная давка как на станциях, так и в вагонах. Втиснувшись между людьми в одном из вагонов, я истощённо выдыхаю, надеясь спрятаться от неприятных чужих касаний. От навязчивых мыслях о будущем и его мелочности. И болезненное чувство пустоты где-то в районе глотки уничтожает с каждым днём. Я опускаю голову вниз, и, кажется, меня сейчас вырвет. Небрежные толкания людей, что так хотят попасть в пространство транспорта ухудшают ситуацию, а чей-то жгучий взгляд прожигает дырку во мне. Грозно поднимаю голову и осматриваю всех пассажиров в поисках того самого бесстыдно пялящегося. И нахожу. Зелёные потрясённые глаза, по которым я пиздец соскучился. Даже не хочется верить. Чуть приоткрытые губы растекаются в кроткой улыбке, и до меня доходит, что Илья скучал не меньше. Почему он так далеко? Казалось бы, нужно просто пройти через небольшую толпу, но толпа не так уж рада грядущему воссоединению. Илья шепчет одними губами робкое «привет», а я усмехаюсь в ответ. Зачем же ты так, зайчишка? А как же «люблю тебя больше»? Ох, сука, эта преданность в твоих глазах выгравирована на всю жизнь, горе ты моё. Снова сводишь брови, жалостливо так, будто сожалея. Вот только этого не надо — оба ебланы-бараны, и не смотри так. Ты опускаешь взгляд, оголяя все тридцать два или меньше, если не вдаваться в подробности. Время пролетает быстро, и поезд давит на тормоза, по инерции толкая людей назад. Звучит оповещение о прибытие на станцию, и транспорт, остановившись окончательно, открывает двери, выпуская пассажиров. И будто волной всех уносит на выход, все толкаются и тянут за собой Илью. Я, уже собравшись крикнуть, чтобы тот меня разблокировал и мы там-сям поговорили по душам, разглядываю поднятую вверх ладонь, которой мальчишка тут же махает, прощаясь. И только я решаюсь выскочить из вагона, как двери закрываются и меня ждёт следующая остановка. Поезд стремительно набирает скорость, а мне остаётся лишь глазеть, как уходит солнце, теряясь за спинами людей. После удачного собеседования, я первым делом мигом достаю телефон, дабы увидеть сообщение на экране или хотя бы наконец открытый профиль контакта «пизденыш», но все мои опасения сбываются и я понимаю, что всё ещё в чс. Ну охуеть я загнул, будто его высочество так просто меня подпустит к себе. Я уныло прячу устройство, горестно поджимая губы, и отправляюсь на станцию. Твою мать, и сейчас мне снова придётся с головой погружаться в бытовуху, как и Корякову в том числе. И что бы я там не объяснял себе в голове, что его проблемы — его, а мои — мои ничего не меняется, и моё желание защитить добродушного мальчишку от всего на свете затемняет все другие. Но гордость у меня так же имеется, и её далеко не всё устраивает в моём повиновение этому шкету, потому я так и ни разу не попробовал просто позвонить. А он мог меня и там в чёрный кинуть. Но ведь я даже не проверял. В пизду, надев наушники я посылаю всё в пизду и на время растворяюсь в какой-то депрессивной мелодии. Люди угомонились, и мне даже попалось свободное место около поручней, за один из которых я аккуратно ухватился. Станция за станцией, песня за песней, и я снова погружаюсь в свои мысли, впрочем, они тут же испаряются, когда вместо спокойного темпа по ушам начинает долбить какой-то ебливый хардбасс, затерявшийся в просторах плейлиста. Я без труда вынимаю телефон, дабы переключить на музычку подстать моему угрюмому и обиженному на весь мир настроению, но помимо плеера в шторке уведомлений я вижу сообщение из телеграмма, отправленное шесть минут назад, содержавшее в себе фразу: «привет, ты где?» от родного пиздëныша. Без раздумий я нажимаю на экран, переходя в чат. Ответив коротко, что еду домой, держу телефон в ожидании ответа, не выключая экран. Через секунду прочитано, а затем «печатает…», внутри волнение, терпение выходит за грани. Вскоре я узнаю, что Илья едет от отца и сейчас подъезжает к центру. Просит встретиться буквально на минуту. Я поднимаю брови изумлённо, и почему-то размышляю, а надо ли. Мысли кружатся стаями в голове, и желание наконец увидеть того мальчишку словно отпадает, повторяя, что ни чем хорошим встреча не закончится. Я просто зависаю, смотря сквозь телефон. «Прошлое не вернуть, он вырос». Но зачем тогда написал? Не морочь себе голову, ответить ему, где ты. И тут же в подтверждение моих мыслей на экране виднеется новое сообщение: «прости меня», а затем «я скучаю». И, ох ебать, сердечко моментально топит, а глаза невольно закрываются, отдавая волю ощущениям внутри. Как я рад, малыш. И совершенно не подумав, печатаю эту фразу, с каждой буквой понимая, как это до боли приторно, но именно эту часть во мне открыл Илья, перерезав красную ленту, собственными словами и прикосновением воссоздал нежность в цветах, которые предварительно посадил на каком-нибудь лугу заботы. А рядом залил воду, очерчивая мягкий пруд, что ласковыми волнами затаскивает в уют. Блять, ну это уже слишком, но Илья, думаю, оценил бы. Хуй с обидами, давай встретимся. Хоть и на конченную минуту. Станции быстро пролетает, и я оказываюсь на нужной, в то время как мой мальчишка всё ещё в пути, и уверял, что скоро будет. Спрятавшись за одной из колонн, выжидаю синий по описанию поезд. Но вот уже второй проезжает, а Илья из вагона не выбегает. Телефон вибрирует, оповещая об уведомлении, и я шустро пробегаю глазами по тексту на экране, узнав, что тот уже подъезжает. И неожиданно слышится отдалённый стук колёс по рельсам, а из тёмного туннеля виднеется свет, словно волчьи глаза слепят в ночи. А ведь минуту ранее я видел в тени ту зелёную хищную темень, которую, впрочем, зачастую находил в пустоте собственной квартиры. Утонув в раздумьях, совсем не замечаю появление первого вагона и только отчётливей скрип тормоза оглушает прошлые страхи и мучения. Действительно мучения. Иногда, посреди ночи, когда сон уже казался таким далёким и давно забытым мечтанием, я наводил себя на мысль, что без Ильи моя жизнь не имеет веса. Конечно, может это и преувеличение, бездумное заблуждение, но настолько истошно я себя не чувствовал давно. Хотелось его ненавидеть, убеждать себя в ухудшении самочувствия из-за появления в моей жизни Коряковской проблематичной задницы. Но, так или иначе, я не могу его винить в этом, не могу обижаться, не могу злиться. Не могу забыть, его любовь. — Даня, — так знакомо звучит, и так реалистично, будто он правда рядом. Ёбанные глюки. На плече ощущается тёплое аккуратное касание, как тогда, когда он выслушивал мои переживания по поводу всратого диплома, шепча, что я «слишком молодец». Помню, как смеялись над этой фразой после. Но вскоре я чувствую, как чьи-то пальцы сжимаются, тянут назад, разворачивая. — Ты чего? Привет. Всё, что на меня хватает. Ну и улыбочка жалкая тоже пойдёт. — Привет, — отвечает он мне, также лыбясь. Илюша. Плечи опускаются вниз, я обмякаю, глупо растекаясь в улыбке. Илюшка. А Илюшка давится смешком, устраивая холодные кисти на моих щеках. В порядке ли я? Наверное, я выгляжу вмазанно, но больше влюблённо до чёртиков. А ты как? Да ты тоже сейчас растаешь снежинкой. Я так ждал этого, но в итоге даже не заметил, не придал этому те эмоции о которых думал. Все придуманные ночью фразы, заявить которые намеревался в первую очередь тут же вылетели, потеряв свой смысл. Слишком скучал, Илюша. И будто мысленно поддевая в сознании желание, мы моментально впадаем в крепкие долгожданные объятия. Побудь со мной. Этого будет достаточно.⋇⋆✦⋆⋇
Какой же пиздец, Илюх. В кармана плаща, только что спавшего с плеч, моя лапа нащупывает хрупкую картонку, и чуть дрожащие пальцы подносят кусочек ближе к лицу. Синими чернилами по белому сверкают текст с указанием знакомой улицы и времени, а в левом углу чудаковатый эскиз лилии.«Твой Илья».