Как ты захочешь

По телу разливается необыкновенная лёгкость, тяжёлый узел невыносимой боли в груди отпускает, развязывается, в глаза бьёт яркий свет, Андрей бежит навстречу чему-то… нет, кому-то. — Мишка! — в сердце что-то замирает, обрывается, что-то, что, казалось, умерло давно и болеть не может. Он делает шаг, другой, боясь, что сейчас всё это рассыплется в пыль. Касается руки, такой тёплой, живой. — Ну я, я, чего тебе? — ловит насмешливый взгляд. Разве это может быть сном? — Андрюх, ты… Хорошо, что ты пришёл. — Миша, Мих, — заглядывает ему в глаза, — скажи, это же всё не по-настоящему, да? Горшок отвечает ему долгим серьёзным взглядом, говорит: — Как ты захочешь. — Как… я захочу? — непонимающе хмурится Андрей. — Ну да. Это же твой мир. Сказочный, понимаешь, да? Князь окидывает взглядом деревья, холмы, далёкий горизонт. «Вот, значит, как…» — шепчет он, дыхание перехватывает от восторга. Андрей переводит взгляд на Мишу, который, кажется, только того и хотел увидеть, этот восхищённый блеск в глазах. — Наш мир, — улыбается он, не отпуская Мишиной руки. Какая разница, что осталось между ними там, в жизни, в реальности, что казалась теперь такой далёкой? — А где могилы и кресты, мертвецы где? — смеётся Князь. — Хочешь — покажу, — с азартом предлагает Горшок. — Будут тебе и мертвецы, и что захочешь. Андрей смотрит на Миху, вновь чувствует себя шестнадцатилетним пацаном, весёлые смешинки в карих глазах напротив сносят крышу, подстрекают к самому настоящему безумству. — Подожди, — он наклоняется к губам друга, сердце топит бесконечная нежность. Миша замирает, шумно сглатывает и пододвигается ближе. Смотрит на него, будто говоря «здесь всё можно». Андрей накрывает его губы своими, не закрывает глаза — ловит его взгляд, пытается прочесть там… что? Осторожно притягивает его ближе к себе, замирает, чувствуя биение его сердца. Вдруг понимает, как же он, оказывается, хотел этого все эти годы, только никогда, никогда бы не осмелился. Да и Миша… Смог бы он это принять? А здесь будто стёрлись все условности, все границы, остались лишь чувства, обнажённые и искренние, напряжённые до предела. Миха отстраняется, смотрит на него с интересом, чуть склонив голову, насмешливо спрашивает: — И чё это ты сейчас делаешь? — Целую тебя, — невозмутимо отвечает Андрей. — Зачем? — Потому что люблю, наверное, — улыбается он, тянет Мишу к раскидистому дереву, ложится на траву и смеётся от того, как легко на душе. Горшок ложится рядом, Андрей щекочет его травинкой, утыкается в его шею, к глазам подступают слёзы. — Люблю тебя, идиота… — в горле встаёт ком. — Знаешь, как люблю… Миша кивает, задумчиво барабанит подушечками пальцев по его руке, тихо говорит: — Я знаю, Андрюх. Миха поднимается на локтях, аккуратно аккуратно накрывает его губы своими, шепчет с довольной улыбкой: — И чё мы с тобой творим, а? А Князь чувствует солёную влагу на губах, потому что в голову врывается мысль, что этого никогда не было и не будет, ведь Михи… Михи нет… Образ Горшка начинает таять, растворяется, Андрей шепчет: — Только не сейчас, нет… А как же сказочный мир? Андрей просыпается и вспоминает неслучившийся поцелуй с привкусом слёз. — Сон… Это всего лишь сон… Теперь стало только хуже, будто недостающий кусочек пазла наконец встал на место, а потом вдруг всё разрушилось в одночасье. Будто дали наконец что-то очень важное, а потом отняли. Будто развортили душу, оставив лишь пустоту в груди. Хочется снова окунуться в сон, вновь почувствовать вкус родных губ, побежать смотреть сказочную страну, держась за руки, и никогда-никогда не расцепляться… Поздно… Теперь уже всё поздно. — Этот сон… Мне никогда такие не снились… Андрей вспоминает дуновение ветра, мягкую траву, солнце, и взгляд, улыбку… поцелуй. Как он мог это всё почувствовать, запомнить, разве его подсознание могло выдать такое? За все эти годы он так привык мысленно обращаться к другу, вести долгие диалоги, рассказывать что-то, представлять, что бы он мог сказать. Представлять, как бы тот рассмеялся над его шуткой, например, представлять, как звучит его голос — слышать его в голове, как живой. — Мих, ты… не издевайся, а? Не трави душу, — вот и сейчас шепчет Князь. Иногда кажется, что так можно сойти с ума, но нет… Наверное, он скорее сойдёт с ума, если вдруг оборвётся и эта связь, если он перестанет чувствовать, что Миха… рядом. — Андрей, ты какой-то сам не свой, — замечает за завтраком Агата. — Что, сильно заметно? — Ну… заметно, — жена мягко касается его руки. — Расскажешь? Андрей только качает головой. У него с женой всегда были странные отношения. Они, поженившись, довольно скоро осознали, что испытывают друг к другу исключительно дружеские тёплые чувства. Расходиться они, однако, не стали, так и жили, создавая видимость семьи — в конце концов, Агата была очень понимающим, удивительно близким по духу человеком, и Андрей считал, что ему с ней очень повезло. Она бы поняла, конечно, и поддержала, но рассказывать о таком? Ему казалось, что этот сон, это воспоминание было самым личным, самым сокровенным и таким… таким важным. — Понятно, — говорит Агата, садится рядом, берёт за руку. — Миша? — Понимаешь, он как будто здесь, рядом, а я… — говорит Князь, теряется, но потом тихо заканчивает. — А я не с ним… — Его нет десять лет. Неужели ты не научился жить без него? — Никогда не научусь, — ровно, без всяких эмоций говорит Андрей. — Скажешь, так нельзя? — Сам же всё понимаешь, — вздыхает Агата. — И что толку? — он вскидывает на жену усталый взгляд. — Ты не желаешь признавать реальность, Андрей. Ты будто всё ещё не веришь… — осторожно подбирая слова, говорит Агата. — Не верю. Лучше сдохнуть, чем такую реальность… — Князь бессильно роняет голову на руки. Нигровская садится рядом, гладит его по спине, тихо шепчет: — Он очень дорог тебе, я знаю… Но это не повод… Андрей молчит, не спорит — кажется, в этом его не поймёт даже она. Да он и сам давно перестал себя понимать, только знает — никогда не закроется эта вечная рана на сердце, ведь Миха заслуживает того, чтобы о нём не забывали. Чтобы он, Андрей, никогда его не забывал. Агата уходит, напоследок тронув его руку, и вновь мозг захватывают картины… чего? Сна, воображения, какой-то странной реальности? Жутко завывает ветер, до костей пробирает холод, вокруг непроглядная темень. К нему тихо подкрадывается кто-то, Князь вздрагивает и слышит хохот за спиной. — Испугался, да? Смешной, кого тебе здесь бояться? Андрей узнаёт Мишин голос, тихо шепчет: — Значит… — Да-да, — кивает Горшок, строит страшную гримасу. — Так тебе больше нравится, сказочник? — Мне нравится, что ты рядом, — отвечает Андрей. Но Миша закрывает ему рот рукой, шепчет: — Тихо. Смотри вон. Тёмный лес освещает молния, яркая, во всё небо. Рядом пробегает взъерошенный парень с безумным взглядом. — Сейчас поймаю тебя в сумку… — бормочет тот. — Как гроза, так он и бегает, — улыбается Горшок. — Дурак, что с него возьмёшь? Какое-то время они стоят молча, потом Миша говорит: — Промокнешь ведь, — он обнимает Андрея, пытается закрыть руками его спину, дождь всё равно льётся ручьями за шиворот, а ему так уютно и тепло. Вдалеке раздаётся мелодия, и лунной ненастной ночью слышится Князю что-то жуткое в звуках скрипки, что-то печальное, отзывающееся старой незабытой болью. — Это с кладбища, — уточняет Миха. Андрей вслушивается в мелодию, полную пронзительной грусти, ближе прижимается к нему, нежно проводит рукой по мокрым волосам и шепчет, уткнувшись ему в плечо, одно-единственное слово: — Прости… По щеке катится капля дождя… или слеза? — Не думай об этом, не надо, — шепчет Миша. — А то сказка кончится. Князь кивает, обвивает руками его шею. Когда Миша рядом, такой близкий, такой родной, можно вообще ни о чём не думать. Миха набрасывает ему на плечи свой кожаный плащ. — А давай к леснику заглянем, — предлагает он. — Уверен, что это хорошая идея? — округляет глаза Андрей. — Да ладно тебе, он добрый на самом деле, — говорит Миша, с усмешкой добавляет. — Зверей любит. — Зверей, значит, любит, — нервно уточняет он. — И истории расскажет, да? — Расскажет, коль желаешь. Пойдём — скучно небось старику, порадуем его. Да и погодка сам видишь какая. — Если нас сожрут, виноват будешь ты, — сдаётся Андрей. Ночью восемнадцатого июля Андрею не спится, он сидит и пьёт на кухне. Крепкий алкоголь обжигает горло, а ему… Ему больше всего на свете сейчас хочется не думать, не чувствовать. Только как, как это возможно? — Вот так вот десять лет прошло, Мишка, а ты… А я… Никак тебя забыть не могу… Да и не хочу, Мих… — задумчиво говорит Андрей. Да, конечно, сидеть на пустой кухне, говорить сам с собой — странно. Ещё более странно, наверное, чувствовать, что его слушают, что говорит он не в пустоту. Откуда это чувство — какая разница, если оно так нужно? — Херово мне без тебя, знаешь как… Так хочется иногда поговорить с тобой хоть немного, — тихо шепчет Андрей, вдруг чувствует лёгкое, холодное прикосновение к руке. — Сегодня можно. Идём, — слышит он голос, и сердце пропускает удар, опьянение слетает вмиг. Голос разума твердит, конечно, что ему стоит полечить голову, если мерещится такое, но… Андрей делает неуверенный шаг вперёд, и вдруг понимает, что стены квартиры куда исчезли, и он стоит на крыше дома. С неё открывается вид на город — абсолютно серый, тонущий в тумане, мощённую камнями дорогу, паутину на домах. Пустой мёртвый город, где никто не живёт. Он поднимает взгляд на небо — такое же серое, по которому неспешно плывут одинаково тяжёлые сизые облака, через которые, казалось, никогда не сможет пробиться ни один луч солнца. Вдруг он замечает одинокую фигуру на краю крыши. «Миха…» — вновь замирает сердце. Андрей тихо подходит, садится рядом, берёт за руку. Миша смотрит на него, кивает и вновь устремляет взгляд вдаль. Здесь стоит мёртвая тишина — её некому нарушить, кроме них двоих, и Князь молчит, боится пошевелиться, вздохнуть. Боится что-то сломать, разрушить. Он осторожно гладит его руку, и не понимает, сколько прошло времени — может, пять минут, а может, час. Потом всё же решается спросить, получается лишь тихий полушёпот: — А мы где? — Нигде. — Как это? — Так, — меланхолично отвечает Миха. — Мы Нигде. И нас нет. Ну, сейчас нет, понимаешь? — Ага, понимаю, — кивает Андрей. — А скажи, тот сказочный мир — это всё просто моя фантазия, да? — Да, но не совсем. Это твоя фантазия, конечно, на самом деле, но ты вдохнул в этих героев жизнь, создал, поэтому всё это теперь немного… реальное и само по себе. Понимаешь, да? — объясняет Миша. — Параллельный мир, типа? — Ну да, наверное, — кивает он и вновь замолкает. Андрей приобнимает его за плечи, что-то болезненно сжимается от мысли, что Миша сидит тут вот так один, смотрит на серый безликий город. Он тихо спрашивает: — Ты здесь… живёшь? — Не знаю. Я вообще не живу. — Неправда, — говорит он в полный голос и сам пугается того, как громко это прозвучало. — Я ведь сейчас с тобой разговариваю… Горшок только пожимает плечами, мол, как скажешь. А Андрей думает о том, как уютно и хорошо вот так сидеть с Михой плечом к плечу, тихо разговаривать, просто молчать, смотреть на облака, что отражаются в его глазах. Думает о том, что это же так просто — выпить пачку снотворного, например, чтоб заснуть и не проснуться. И совсем не страшно — страшнее жить в мире, где его нет. — Даже не думай, — строго говорит Миша, будто читая его намерения. — Почему? — Нельзя так. Сам разве не понимаешь? Не получится, вот и всё, Андрюх, — вздыхает он. — А ты… скучаешь, Мих? — Андрей заглядывает ему в глаза, касается щеки. — Жалеешь? — Очень скучаю. Но не жалею ни о чём. Горшок отводит взгляд, тихо качает головой, говорит: — Пора тебе, Андро. Ещё увидимся, может. Только на тот свет раньше времени не спеши, ладно? Князь рассеянно кивает и вдруг осознаёт, что сидит у себя на кухне, а за окном уже светло. — Миша, Миша, Миша… — задумчиво шепчет Андрей. — Где же ты сейчас? На кухню заходит Агата, кладёт руку мужу на плечо, тихо вздыхает, качает головой. Андрей видит неподдельную тревогу в её глазах, замечает, как та поджимает губы, отводит взгляд, будто не решаясь что-то сказать. Андрей понимает, конечно, что. Значит, слышала всё, что он наговорил, разумеется, волнуется, да кто б не заволновался на её месте? — Считаешь, я с катушек съехал, да? — прямо спрашивает Князь. — Я… — на мгновение смущается она, потом продолжает мягко, но уверенно. — Я считаю, что тебе стоит его отпустить. Андрей только горько усмехается на это, молчит. Отпустить… Как забыть человека, что спустя годы вновь и вновь вызывает столько чувств, от злости до бесконечной нежности? Как заставить себя не думать о человеке, который занимает все мысли? Заставить себя не думать, чёрт, о Мише… Говорят, что время лечит, вот только ему за эти десять лет не стало легче ни на секунду. — Отпустить… Ты знаешь, как? — бормочет Андрей, но ответа не получает. Он и не замечает, что Агата ушла, решив оставить его одного. — Конечно, ничего ты не понимаешь. Никто не понимает. Зато жизни поучить все любят, — вздыхает Андрей. Андрей настраивается на памятный концерт. Он вспоминал, как казалось, что всё это — какая-то ошибка, что вот сейчас Миха выбежит на свою законную половину сцены, закинет руку ему на плечо, потому что — как иначе? Андрею всегда казалось, будто не хватает чего-то, когда он выходил на сцену без него, а уж теперь… — Ну вот зачем это всё, Мишка? Зачем? — тоскливо спрашивает Князь. Он прекрасно знает, что бы ему ответил Горшок, так привычно представляет его ответ, улыбается, качает головой: — Конечно, ты бы хотел, чтобы наши песни жили, чтоб их пели. Значит, так и будет, Миш. Андрей выходит на сцену под восторженный рёв зрителей. К горлу подкатывает ком, опять, вновь. Неважно. Песни идут одна за другой, всё так обыденно, так, сука, привычно. Десять лет… Солидный срок. Легче не становилось ни на миг. После концерта Андрей возвращается на пустую сцену, смотрит на опустевший зрительный зал. Безмолвная тишина, кровь гулко стучит в висках. А в груди — острая болезненная пустота, рваная рана. «Почему так тихо?» — спрашивает себя Князь, садится на край сцены. Вдруг ему на плечо ложится тяжёлая рука, Андрей вздрагивает от неожиданности, а потом — ещё раз, когда видит Миху, сидящего с ним рядом. — Андро, чё ты, блять, как призрака увидел, ё-моё, — ржёт Горшок. Он хочет что-то сказать, замирает на полуслове, мысли путаются, мозг выдаёт неуверенное: — Ты умер так-то. — Умер? Прикольно, — вновь смеётся Миха, потом хватает его за руку и прикладывает её к своей груди. — Ну ладно, — выдавливает Князь, чувствуя, как гулко стучит чужое сердце. Миша закуривает, смотрит на него и улыбается такой невыносимо родной улыбкой. «Я сошёл с ума, определённо. Но разве покойники могут так улыбаться?» — думает Князь. Молчит, потом осторожно спрашивает: — Ты здесь откуда? — Соскучился, — пожимает плечами Миша, достаёт откуда-то банку пива, протягивает Андрею. — Что-то ты, Княже, совсем расклеился. — Из-за тебя всё. Это ты тут являешься и говоришь, что соскучился. Душу тревожишь. — А что, не надо являться и тревожить? — спрашивает Горшок. Андрей закусывает губу, молча качает головой. «Тревожь». Миха, кажется, понимает ответ без слов. — И вообще, чё это я-то? Это всё ты сам. Князь не спрашивает, что это значит. Он вспоминает свой недавний сон, гигантское раскидистое дерево, под которым они целовались, вспоминает слова: «Как ты захочешь». Миша отхлёбывает пива, как тоненькая струйка тянется по подбородку, по шее. Андрей смотрит на его губы, ему хочется слизать с них пенку. Князь не решается, конечно, облизывает губы и смотрит, пристально, даже слишком. В сознание врывается мысль, в общем-то логичная, но какая-то запоздалая, что всё это неправда, мираж, что Миша, чёрт бы всё побрал, мёртв, и он никак, никак не может с ним разговаривать. Будто в ответ на эти мысли Горшок молча встаёт и уходит куда-то за кулисы, Андрей — за ним, но даже как-то не удивляется, видя лишь пустоту. Оглядывается на пустой зал, и вдруг его бросает в дрожь. Всё произошедшее отдаляется, кажется совершенно нереальным. — Князь, ты там с кем, сам с собой разговариваешь, что ли? — окликает его кто-то. — Блять, да забудь, — отмахивается Андрей. — Хотя… Чёрт, да, похоже пора мне сдаваться санитарам… Князь задумчиво подходит к краю сцены и вдруг замечает ещё тлеющую сигарету. Которую мог нечаянно обронить кто угодно или… Или нет?