Секрет серого

Весь наш город, от лакового центра до облупившихся предместий, всегда казался мне одним большим тазом, в который сумасшедшая хозяйка льёт и льёт воду. Если свернуть с общей трассы, проехать пару-тройку автозаправок, обогнуть два бара-близнеца «Вытрись и ешь» и «У мокрого официанта», то попадешь в наш залитый дождем город. Так бывает, что тщательно вычищенный ботинок с размаху становится в лужу на дороге. Но тут и хорошо тоже. Мне, по крайней мере. Люблю вечера, затянутые сырой дымкой, но по-своему приятные, с неспешно падающими каплями, мглой вместо неба, с батискафами фонарей. В такие вечера я сижу в кабинете, рядом с теплой лампой, перебираю бумаги и пью кофе. Очередной окурок дымится в пепельнице – я так и не сумел бросить. Дежурный иногда поглядывает – новенький, еще не знает, что я поздно ухожу с работы, если вообще ухожу. Сегодня вот позвонили, сказали, что кто-то там буянит не то в «Вытрись и ешь», не то «У мокрого официанта». «Не то бегает из бара в бар, то там побуянит, то тут», – ответил я сердито. Я и сам был мокрый, как тот официант – ничего не сохло, хотя прошло достаточно времени с тех пор, как я вымок, сидя в засаде. Да шучу… Не в засаде. Выходил пообедать, а вернулся уже в дождь. Я обычно не занимаюсь такими случаями, но тут захотелось промяться. В «Вытрись и ешь» мне показали обычную компанию горлопанов, а потом и самого буйного, сообщив, что он не только вытерся и поел, но и сильно выпил. Да, ты и правда здорово напился, Хаус! – Не заплатил, – услышал я голос хозяина бара. – И подрался, а потом… Я осторожно покосился на тебя и снова уставился в окно, на улицу, где дождь избивал мостовую. – Он тот ещё тип, – объяснял хозяин. – Увожу, – буркнул я. – Пропустите. Не слушая, что он ещё говорит, я повел тебя к двери. Суровый полицейский Триттер и покорный задержанный: рубашка испачкана, волосы всклокочены, вместо трости – бильярдный кий. Спохватившись, я забрал кий и положил на чей-то стол, а потом вышел с тобой на улицу. – Узнал тебя, Триттер, – весело сказал ты. – Ничуть не изменился. А я думал, ты постареешь, согнешься… – С чего бы? – пробормотал я. – И потеряешь потенцию. – Да? – И полысеешь. Но нет, ты не лысый. А ты не думал о том, что будешь делать, если полысеешь? – А ты не думал о том, чтобы закрыть рот? – Твой отец был лысым? – Прекрати, – сказал я. – Я тебе открою секрет, – усмехнулся ты. – На голову можно пересадить волосы. Только не чужие. Лучше – свои же, с головы. Или с рук. У тебя ведь есть волосы на руках? Я промолчал, думая, как прекратить этот дурацкий разговор. Мы мчались мимо мокрых, дождем зашторенных домов окраины. Потом, продираясь сквозь стыд и растерянность, я постараюсь осмыслить этот диковинный вечер, который кто-то подсовывает в мои сны с пугающей настойчивостью. С такой же настойчивостью у меня в голове иногда вертятся обрывки стихов. Хотя Хаус не похож на героя стихотворения, скорее уж на героя полицейской сводки… Я вёл, ты болтал и издевался надо мной. Я не знал, куда себя деть, такого дурака и урода. Потом мы подъехали к твоему дому, я открыл дверь твоим ключом и втолкнул тебя в прихожую. Квартира, когда-то дотошно мною обысканная, мрачно глянула на нас запыленными стеклами. Здесь кто-нибудь убирает? Я с трудом протолкался к дивану через вещи на полу. Ты посоветовал ничего не пинать – в гостиной ты обычно разрабатываешь биологическое оружие, и я могу разлить образцы, заражённые вирусом бубонной чумы. Я похвалил тебя за остроумие и посоветовал заткнуться. К моему удивлению, ты умолк – просто тебя на диване потянуло в сон. Я молча стянул с тебя куртку, рубашку. Ты спал. Я растолкал тебя и снял твою идиотскую футболку с нарисованной коровой – если это, конечно, не муравьед. Ты захохотал, объясняя, что нарисован вовсе не муравьед – а что, угадай, Триттер? Угадывай сам, сказал я, тяжело дыша в борьбе с брючной пуговицей. «Зачем ты меня раздеваешь?» – беспечно спросил ты, помогая мне. Я закрыл тебе рот рукой. Ты меня укусил. Я тоже тебя укусил, потом облизал укушенное место, подышал на него. «Щекотно». «Щекотно» – повторил ты, бухаясь на диван. Я осторожно погладил тебя по бедрам. Интересно, верно ли я делал? Ты же не женщина. Вдруг только женщинам нравится такое. Ты сбросил мои ладони и прикрыл шрам на ноге. Я обхватил тебя за пояс. Мы двигались в ритме, нарушаемом моими сглатываниями. Я отпустил тебя, поцеловал в живот, в плечо. Я заплакал. Ты спал, а я сел на пол, прислонился спиной к дивану, накинув себе на плечи твою куртку. Этот вечер всегда вспоминался мне каким-то мелькающим круговоротом – ты, я, дождь.