Дом Дракона. Оковы

Раньше Эймонд никогда не задумывался над тем, сколько нужно времени, чтобы верхом на хорошем скакуне пересечь Вестерос. Раньше у него была Вхагар, с которой любое расстояние превращалось в занимательную и, главное, совершенно неутомляющую поездку. К хорошему привыкаешь, вот и Эймонд привык к тому, что, при желании, мог долететь за какие-то сутки хоть к Стене на Севере. Но жизнь спустила его с небес на землю — во всех смыслах этого слова — и велела познать тяготы жизни обычных людей. И теперь единственным, что его волновало, было как бы добраться до Кремнистых холмов настолько быстро, насколько это было возможно. К несчастью, они были до них настолько далеко, насколько это было возможно. Хуже было бы только, живи они в Дорне. Посовещавшись с Борросом, он отправился в путь налегке, взяв с собой только одного сира Роберта, которому доверял. Дункану же он поручил защиту самого дорогого, что у него было — своей семьи. Самым коротким путем на Север был Королевский тракт, начинавшийся в Штормовых землях и протянувшийся мимо Бронзовых Врат, через Королевский лес, далее проходивший около Королевской Гавани до самого Харренхолла. После у Перекрестка на Трезубце Королевский тракт, пересекшись с Речной и Высокой дорогами, ведущими в Ривверан и Долину Аррен соответственно, тянулся далеко на Север через плодородные земли и густые леса до самого Винтерфелла и дальше. Они скакали целыми сутками, временами переходя на лёгкую рысь, а когда на землю опускались сумерки, когда на небе зажигались первые звезды, останавливались на ночлег. Это очень напоминало ему, как несколько месяцев назад он с Анной и небольшим отрядом скакал в противоположном направлении. Только в отличии от прошлого раза, в этот раз было ощутимо холоднее, настолько, что по ночам с каждым вздохом изо рта вырывался пар. Роберт, или как его называли в кругу друзей малыш Робби за крупное сложение, хмуро говорил, что на Севере и того холоднее, и надеялся, что они не отморозят там себе пальцев или каких других частей тела. Эймонд мысленно был с ним полностью согласен. Вообще, Робби был идеальным спутником. Молчаливый, нелюдимый, говорящий всегда по делу, он не раздражал его чрезмерной жизнерадостностью, ибо с некоторых пор от вида радостных и весёлых людей у Эймонда сводило зубы. Ещё одним его неоспоримым достоинством было то, что он хорошо ориентировался в дорогах, в отличие от Эймонда, привыкшего разбираться в местности с высоты птичьего полёта. Но самое главное, Робби, закаленный в множестве битв, был всегда собран и готов в любую секунду сорваться с места. Его боевая готовность поражала даже Эймонда, педантичного в вопросах безопасности. Посему лучшего кандидата на роль компаньона ему было не сыскать. Очень быстро они преодолели Штормовых земли и оказались на землях Речных. Пейзажи, мимо которых они проезжали, полностью соответствовали угрюмому настроению Эймонда: унылые, тоскливые и сумрачные. Изредка попадавшиеся им на пути деревни выглядели потрепанными жизнью нищими, в заплатанных тряпках. Наспех построенные домики, выросшие на месте тех, что были сравнены с землёй, соседствовали с полуразрушенными и кое-как отстроенными домами. С горьким привкусом на языке оседало понимание того, что Эймонд как никто приложил руку к разорению этих земель. Это он верхом на драконе сжигал местные поля и деревни, отгоняя жителей, словно пастух овец, в Королевскую Гавань, натравляя их на свою сестру. И пусть он не убивал беззащитных людей, но он сжигал их дома, в которые они так и не смогли вернуться. Он сжигал поля с урожаем. И творилось все это в преддверии зимы. В душе от таких мыслей становилось гадко, как от запаха кошачьего лотка. Хотелось помыться, да вот вряд ли он сможет когда-нибудь смыть с себя эту грязь. Оглядываясь назад, он задумывался о том, стоило ли это того, где, на каком этапе он совершил ошибку. В голове выстраивались десятки вариантов развития событий. Если бы он не стремился так отчаянно в Харренхолл, если бы покинул его сразу же и никогда больше туда не возвращался, если бы не вступил в бой с Деймоном, не отправил Коля в Тамблтон и так далее. Он крутил эти мысли в голове подобно детской вертушке, но каждый раз в итоге вертушка останавливалась, загоняя его в очередной мысленный тупик. И оставалась только пустота, бесконечная пустыня, с постоянно перемещающимися песками, где, сделав следующий шаг, оборачиваясь, он уже не мог отыскать своих следов. И потому не знал, откуда он пришёл именно в эту точку. Он только смел надеяться, что ещё не успел дойти до точки невозврата. Они не совались в деревни среди бела дня, опасаясь, что люди узнают Одноглазого Принца, потому въезжали исключительно поздней ночью, тщательно скрывая лица под капюшонами. В местных трактирах запоздалым путникам, не желающим называться, лишних вопросов не задавали. Многое переменилось в местных жителях, обычно открытых и любознательных. Теперь слишком много стало людей, скрывавших свое лицо или имя: дезертиры или бежавшие от войны лорды с семьями, наёмники или чьи-то шпионы — все они прятали глаза за низкими капюшонами. Местные жители, что сумели вернуться домой, привыкли к новому порядку вещей, как и к тому, что в нынешние времена лучше не задавать лишних вопросов, коль голова дорога. Когда они проезжали мимо Харренхолла, Робби предложил заглянуть в замок, чтобы убедиться, что там все в порядке и новоиспеченная леди Стронг ничего там не учудила. Но Эймонд отказался, сославшись на то, что их путешествие тайное, и никто, даже союзники, не должны знать, что Эймонд Таргариен покинул Штормовой Предел. Но правда (помимо озвученной) заключалась в том, что ему до жути, до вставших дыбом волос не хотелось проезжать через Божье Око. А в том, что Риверс содержит замок в полном порядке, он не сомневался: слишком сильно, почти маниакально эта ведьма любила то мрачное сооружение прошлого. Когда от мыслей в голове становилось совсем тяжко, Эймонд развлекал себя тем, что вспоминал Анну и детей, особенно Геймона. Воспоминания о них грели его душу по ночам, перед сном он представлял себе её улыбку, и думал о том, что она скажет, когда он вернётся на спине Среброкрылой. Как бы по-детски это ни было, ему хотелось увидеть на её лице недоверчивый восторг и восхищение. Примерно на десятый день они преодолели Дарри, потом и Зелёный Зубец, старательно объезжая стороной замки Речных лордов, вроде лорда Харроуэя и Близнецы. Наконец, они достигли Перешейка. Тут Робби, уже проезжавший по Королевской Тракту, предупредил, что им стоит держаться дороги и ни при каких обстоятельствах с неё не сворачивать, ибо земля здесь коварная, а почва прожорливая. По обе стороны от тракта простирались мили болот и трясин, которые неопытный путник мог принять за обычные зелёные луга. Увязнуть в этих трясинах было проще простого. Деревья, растущие тут, приспособились к влажности, стволы некоторых из них скрывались под поверхностью тины и мха, а в ветвях этих деревьев сворачивались ядовитые змеи. Воздух здесь был влажный, тягучий и промерзлый, а холод поднимался от самой земли. Зловонный запах гнилых водорослей, похоже, впитался в эти земли безвозвратно, и ощущался даже на отдалении. Мутно-серая завеса тумана окружала все вокруг, отчего невозможно было разобрать ничего на десять шагов вперёд. Эймонд не раз про себя возрадовался тому, что поехал не один, ибо, пришлось признать, что в одиночку он непременно сбился бы с пути в тумане и сгинул бы в этом жутком месте. Но природа была не единственной угрозой в этих местах. В самом начале пути по болотам им попался по дороге местный парнишка, который предложил провести их коротким путем. Эймонд слышал, что местные жители и правда знают дороги, не указанные на картах, и все же с сомнением смотрел на вполне безобидного паренька лет двенадцати. В памяти возникли образы из сказок про всяких потусторонних существ, обитающих на болотах и, принимая человеческий облик, завлекающих случайных путников, чтобы утопить их. Но пока он размышлял о детских сказках, Робби грубо отослал мальчика прочь, заявив, что помощь им не нужна. — Королевский тракт — единственная крупная и относительно безопасная дорога в этих местах, Ваше Высочество, — пояснил он, когда они отъехали. — Потому здесь немало есть мелких разбойников, а мальчик, которого мы встретили, мог быть членом одной из этих банд. Пытался нас заманить. — Я так и подумал, — ответил Эймонд, решив умолчать, что думал вовсе не о разбойниках. Они вздохнули с облегчением, лишь когда преодолели эти территории и оказались на более благосклонных Курганах. Вот только эти холмистые равнины с дующими тут сухими, ледяными ветрами и почти полное отсутствие какой-либо растительности выше метра, утомили их не меньше болот. Ко всему прочему, у них заканчивалась питьевая вода, а найти на этой сухой земле колодец или водоём без помощи опытного проводника не представлялось возможным. Потому, когда они добрались до довольно большой деревни, оба с радостью решили переночевать там. Деревня «Каменный холм» была единственным поселением на ближайшие мили, где усталые путники, преодолевшие жуткие болота и половину пустынных Курганов, могли передохнуть. Потому хозяин местного постоялого двора почти никогда, за исключением зимы, не голодал. Эймонд и Робби для начала сняли себе комнатушки, потом спустились вниз отужинать. Остин писал в своем письме, что будет ждать их здесь. Эймонд, с момента приезда не снимавший с головы капюшон, сел за столиком спиной к залу, а Робби, усевшись напротив, время от времени оглядывал зал. Заведение было сносным, вполне чистым, хотя запах растопленного масла, впитавшийся в скатерти, перемешивающийся с запашком мужских тел, потных и зачастую немытых, заставлял с непривычки брезгливо морщиться. Начало смеркаться, и служанка разожгла масляные лампы, тускло осветившие зал. Кто-то, страшно фальшивя, завёл популярную в этих местах песенку про «дорнийскую жену», и её тут же подхватили множество голосов. Эймонд с Робби неторопливо поедали жареного гуся, запивая его элем, когда последний вполголоса проговорил: — Мой принц, не нравится мне это место. — И в ответ на чуть приподнявшуюся голову Эймонда, добавил: — Вон те, позади вас, чуть справа, уж слишком рьяно на нас поглядывают. Эймонд чуть повернулся в указанном направлении. Действительно, там за столиком сидело человек пять. Вид у них был неопрятный, одежда давно нуждалась в починке, длинные бороды, как и волосы, были грязные. Как только он повернул голову, двое из них тут же приковались к нему алчными, заинтересованными взглядами, но за капюшоном могли разглядеть разве что рот и кончик носа. Голодранцы, подумал Эймонд, снова поворачиваясь обратно. Однако под плащами этих «голодранцев» угадывались очертания мечей. Робби с аппетитом налегал на нежное мясо, и, хотя внешне выглядел совершенно этим процессом увлеченным, Эймонд не сомневался: он в любую секунду готов отражать нападение. Робби обладал каким-то поистине волчьим чутьем, будь то дикий зверь, затаившийся в кустах или вражеский отряд, готовящий им засаду. За многие месяцы Эймонд привык доверять его чутью. — Поедим и сваливаем, — согласился он. Они расслабленно продолжили трапезу, попросив у улыбчивой жены хозяина еще эля и похлебки. Робби украдкой продолжал наблюдать за подозрительными мужчинами и за входом. Остина пока нигде не было видно, и только по этой причине они тянули время. Вскоре вокруг стало слишком людно — наступила ночь, и нашлось немало желавших укрыться в тепле трактира, кто-то из жителей деревни приходил, чтобы напиться или повеселиться с друзьями. Словом, место явно пользовалось популярностью. Однако двоим, сидевшим у стены, это не добавляло спокойствия. Робби напряженно ерзал на месте, начиная кидать встревоженные взгляды на входивших и выходивших, чем немало раздражал уже Эймонда. Из-за одного из столиков встал подвыпивший и с трудом державшийся на своих двоих мужчина, одетый так тепло, будто спустился как минимум со Стены. За высоким воротником и копной густых, длинных волос невозможно было даже разглядеть лица. Опасно покачиваясь, он заковылял в сторону выхода, очевидно, желая справить нужду. По дороге незадачливый пьянчуга умудрился задеть нескольких постояльцев, едва не став причиной драки. Проходя мимо них, он снова качнулся и навалился прямо на их стол, столкнув с него кружку Эймонда. Робби тут же вскочил на ноги, схватившись за меч. Эймонд вскакивать не стал, но рука молниеносно легла на рукоять кинжала. Мужчина заплетающимся языком начал бормотать извинения и даже пристыженно попытался поправить посуду на столе. — Пошел отсюда, — прорычал Робби. — П… прошу изв… ив… изнть, — мужчина рыгнул прямо в лицо Робби, разъярив его еще больше, но, прежде чем тот успел что-то сделать, засеменил прочь. — Вот негодяй, — прошипел Робби, опускаясь на стул и прожигая взглядом спину пьяницы. — Ваше Высочество, проверьте лучше кошель. — Оставь его, — небрежно бросил Эймонд, быстро спрятав что-то в карман и поправляя капюшон, оглянул людей, чье внимание привлекла их перепалка. — Если ты доел, пора уходить. Они неторопливо поднялись и, расплатившись с хозяйкой, под «ты будешь спать, моя любовь…» покинули зал. Никто, казалось, не обратил внимания на двух мужчин, вышедших на улочку среди ночи. — Мой принц… — озадаченно начал было Робби, когда Эймонд направился в сторону противоположную конюшне, где были привязаны их кони, но Эймонд жестом велел ему молчать. — За нами идут, — прошептал Робби. — Знаю. Оборачиваться смысла не было: это были те самые оборванцы, что наблюдали за ними в трактире. Они обогнули два домика, ставни и ворота которых были негостеприимно закрыты. Обойдя третий дом, Эймонд свернул налево, с явным намерением скрыться от преследователей между домами. Но едва они свернули, как оказались в тупике, потому что между третьим и четвертым домом кто-то построил не то пристройку, не то сарай. Эймонд раздраженно выдохнул, слыша за спиной шаркающие шаги. Это же надо было так глупо попасться! Тот пьянчуга незаметно подкинул ему записку, в которой говорилось, что за ними следят, и они должны пройти в указанном направлении. И Эймонд почему-то поверил в добрые намерения отвратительного пьяницы. Видимо, тот напомнил ему Эйгона. Что ж, поделом ему. Больше не будет доверять сомнительным запискам сомнительных пьяниц. Из-за поворота вышли пятеро мужчин, дерзко ухмылявшихся, еще и их не-пьяный-сообщник, наверняка, где-то рядом ошивается. Силы явно были не на их стороне, и, хотя Эймонду приходилось сражаться и с большим количеством врагов, но война отучила его от самонадеянности. Особенно перед лицом противника, способности которого тебе не известны. — Что, господа, потерялись? Быть может, мы вам поможем? Преступники явно знали или догадывались, насколько крупная рыба попалась им в сети. Робби слева сразу напрягся, приготовившись к драке. Дело было дрянь. Шестеро на двоих. Шестеро вооруженных бандитов или наемников. В голове мелькнула неуместная мысль, что будь здесь кто-то из Ланнистеров, завели бы переговоры, и бандиты сами не поняли бы, как отдали им все деньги. Но Эймонд не был Ланнистером. Пламя Таргариенов никогда не отличалось терпением. Его пламя — и подавно. Он наполовину вынул меч из ножен, приняв стойку. — Себе помоги! — раздалось из-за забора. Никто не успел среагировать. Из-за забора вылетел нож и воткнулся в горло одному из преступников. Одновременно обладатель ножа — это был тот самый пьяница — выскочил из тени изгороди и налетел на второго, не уступая в быстроте собственному ножу. Эймонд не стал терять время на разбирательства что к чему и влился в драку, краем сознания думая, что нужно чаще прислушиваться к советам пьяных людей. Обязательно поделится этим умозаключением с Эйгоном при встрече. Вот братец подивится. Он не ошибся, эти люди, кем бы они ни были — наемники или просто разбойники — были не слабого десятка. Один из них так и вовсе не уступал Эймонду по силе. С силой врезав ему сапогом в живот, он повалил Эймонда на землю, выбив на мгновение из него весь дух. Но прежде, чем он подошел, Эймонд, опираясь на руки, резко подскочил, как кошка. Капюшон слетел с его головы, обнажая лицо и сущность. Сущность зверя, которым Эймонд всегда и являлся. Мужчина в первый миг оторопел, разглядев на лице молодого человека оскал дикого животного, почуявшего другого хищника. А Эймонд ухмыльнулся, это становилось интересно. Не так часто ему доводилось сражаться с достойными противниками. Есть что-то дико неправильное и пугающее в том, когда люди улыбаются, готовясь убивать. Есть люди, что ради развлечения выходят на арены, чтобы сразиться с дикими медведями или тиграми, или просто с подобными себе. На первый взгляд можно ошибочно решить, что делают они это исключительно ради наживы. Но это не совсем правда. При должном желании, они могли бы найти куда более безопасные способы пропитания. Но заглянув в глубину их темных душ, можно обнаружить там неукротимую тягу к опасности, к насилию. В то время, как обычные люди получают удовольствие от простых побед, вроде скачек или игры в карты, они могут достичь схожих по силе ощущений лишь играя на острие наточенного ножа. С такими же безумцами, как и они сами. Просто им необходимо бывает насытить дикого зверя внутри себя, жаждущего свободы. И Эймонд бросился в бой, предвкушая чудесную победу над сильным врагом, а необходимость уворачиваться, следить за каждым движением, молниеносно предугадывать следующий ход только подстегивали его азарт. Обостренные до предела органы чувств пьянили почти так же, как первый полет на драконе. Танец со смертью будоражил похлеще объятий любимой женщины. Но все хорошее рано или поздно заканчивается. И противник Эймонда повалился на землю, прерывисто дыша, вымотанный и признавший поражение. Эймонд, что тоже тяжело дышал, оглянулся по сторонам. Все пятеро были повержены, причем троим уже не суждено было увидеть завтрашнее утро. Робби удерживал четвертого, хотя, судя по его плачевному виду, самый больший подвиг, на который он был способен, это не упасть в обморок. Эймонд снова обернулся к своему противнику, что успел сесть на колени. — Ты хорошо сражался, — похвалил его Эймонд. Мужчина, не ожидавший похвалы, тем более столь благосклонного тона, недоверчиво покосился на него. — Зачем вы напали на нас? — Поживиться хотели, за Одноглазого принца, небось, хорошую плату откинут, — процедил мужчина, оскалив гнилые зубы. — Там, в таверне ты знал, кто я? — Предположил. Мне показалось, что я разглядел повязку на глазу, — угрюмо ответил разбойник. — Ясно, значит, больше никто не знает? — мужчина молчал, почуяв подвох. — Отвечай, мразь! — меч сильнее придался к горлу бандита. — Нет. Ежели кто еще вас узнал, то я не виноват, — прохрипел он. — Мы никому ничего не говорили, авось еще кто вздумает вас схватить. Плакало тогда наше золото. Эймонд внимательно рассматривал бородача, пытаясь уличить во лжи. Но тот, казалось, говорил правду. — Хорошо, — недобро кивнул он. — Тогда я тебя отпущу… к Неведомому. — С этими словами он коротким движением перерезал ему горло. Стряхнув с меча кровь, он вдруг вспомнил о «пьянице» и огляделся. Тот стоял в шагах в пяти и выглядел совершенно трезвым. Меховая шуба распахнулась, и Эймонд разглядел по меньшей мере полдюжины ножей, привязанных ремнями к его поясу. Мужчина сразу же поклонился, заметив внимание принца. — Ваше Высочество, простите за столь неловкую встречу в таверне, просто я сразу заметил, что, стоило вам зайти, эти люди начали вас разглядывать. Я понял, что к чему, и решил, что правильней будет заманить их сюда, учитывая, что не знаем, сколько им известно, — быстро, но с достоинством отрапортовал мужчина. — Ты все сделал правильно, — хмыкнул Эймонд. — Разве что сильно рисковал, рыгая на Робби. Как тебя зовут? — Прошу прощения, я не представился, — мужчина поклонился. — Меня зовут Даррен. Остин послал меня встретить вас. Сам он остался в Кремнистых холмах, чтобы не упустить Среброкрылую. — Не здесь, — быстро кинул Эймонд. — Поговорил в комнате. Полагаю, теперь мы можем вернуться в постоялый дом. Только ноги моей больше не будет среди этого грязного сброда, распевающего похабные песенки и распространяющего вонь своих ртов. Когда они, расправившись с последним оставшимся в живых бандитом, как ни в чем не бывало вернулись в трактир, веселье там продолжалось вовсю. Мужчины, отпуская сальные комплименты горничным девицам, собирались кутить всю ночь, не меньше. Не задерживаясь в зале, они поднялись на второй этаж, где, усевшись за столом, вокруг одинокой свечи, слушали рассказ Даррена о том, как те искали дракона все эти недели. Сначала они выяснили у жителей Тамблтона, что Среброкрылая полетела на север, что было само по себе невероятно, ведь они ожидали, что дракон королевы Алисанны полетит на Драконий Камень, где все эти годы жил. Идти по следам огромного дракона оказалось не так уж и трудно. Достаточно было, как выражался Остин, рассуждать, как дракон. Среброкрылая была ранена, пусть и не сильно. Но по этой причине она нуждалась в частых остановках и приеме пищи. Их отряд из трех человек с Остином во главе двигался все дальше на север, стараясь держаться водоемов. Иногда они осторожно расспрашивали о ней местных, прикрываясь праздным интересом или закидывая тему «говорят, в этих местах поселился дракон и пожирает весь скот». Язык уставших от войн и драконов людей очень легко развязывался. «Да, пролетал месяца два назад, сожрал несколько голов стада и улетел, но больше его не видывали. В пекло! Вестерос достаточно настрадался от этих тварей и тех, кто на них сидит». Чем крупнее зверь, тем крупнее он оставляет за собой следы. Места ее стоянок сложно было спутать с чем-то другим. Следы крупных когтей на камнях, огромные ямы, образованные там, где она приземлялась, обгорелая трава и обглоданные кости довольно крупных зверей, на которые они натыкались, говорили о том, что идут в правильном направлении. Однажды недалеко от Кремнистых холмов они обнаружили довольно большую кучу дерьма, к которой Остин не побрезговал прикоснуться, после чего удовлетворенно оповестил их, что дерьмо теплое и мягкое. Не прошло и пары дней, как они ее увидели воочию. Среброкрылая поселилась в этих ненаселенных, пустующих землях. Тогда-то они и послали Эймонду ворона. После рассказа Даррена тлевшие в душе Эймонда угольки надежды заалели вновь. Они были близки! Осталось совсем немного! Однако они потратили целых две недели, чтобы добраться досюда. Нужно было спешить. — Отличная работа, Даррен, — Эймонд хлопнул его по плечу. — А теперь отдыхайте. Завтра на рассвете мы выдвигаемся. *** Десятитысячное войско Борроса Баратеона покинуло Штормовой Предел через два дня после тайного отъезда Эймонда. Армия эта внешне слабо напоминала централизованное, хорошо организованное воинство. Это было сборище разношерстных людей, которые даже одеты были по-разному. Костяк составляли рыцари и солдаты Борроса и самого Эймонда, помимо них были бывшие дезертиры, наемники, авантюристы, бежавшие от зимы и голода мужчины. Среди них были и северяне, и штормовики, и речники, и западники. Одинаковыми формой и доспехами могли похвастаться только люди Баратеона, остальные же были одеты, кто во что. И хотя внешним видом вся эта плохо одетая армия и не могла впечатлить, вооружена она была на славу. Мужчины были сыты и хорошо подготовлены к предстоящим сражениям. Следуя за своим Лордом Командующим, они направлялись на север, на Королевскую Гавань. Сорокашестилетний Боррос в сияющих, начищенных доспехах, грозно ехал на коне впереди остальных. Взгляд его был полон решимости победить. Следуя плану, они должны были разбить лагерь на границе Штормовых земель, а Эймонд должен был вернуться с драконом не позже, чем через две-три недели. Таргариен не уточнил, где именно видели Среброкрылую, и Боррос отчего-то был уверен, что она где-то недалеко. Вариант, в котором Эймонду не удалось бы найти и приручить крылатое, огнедышащее чудище, они даже не рассматривали. Вера Эймонда в успех была столь велика, столь заразительна, что Боррос не мог ее не перенять. После возвращения Эймонда они выдвинулись бы на столицу. По их подсчетам, двигаясь по Королевскому Тракту и захватывая по пути земли, они достигли бы Королевской Гавани примерно через месяц. Был еще Эйгон, что должен был напасть со стороны пролива. Краеугольным камнем этого предприятия была одновременность. Заявись Эйгон раньше — и его обстреляют с катапульт. Двойное же нападение с моря и суши должно было сбить врагов с толку, а дракон разбить их морально, и тогда даже численное преимущество не спасло бы их. Все эти планы звучали очень складно в кабинетах, освещаемых десятками свеч и обогреваемых теплом каминов. Но вряд ли кто-нибудь из них отдавал себе отчет, что поход этот был, в сущности, построен на гневе, ярости и жажде мести. Иными словами, план Джейса сбывался, и зеленые во главе с Эймондом слепо лезли в петлю, припрятанную специально для них среди опавшей листвы. И только Среброкрылая своим пламенем смогла бы сжечь эту петлю, своевременно вступив в игру. Все события, последовавшие после покушения Алисенты были на самом деле не чем иным, как игрой в шахматы, где каждая сторона продумывала на несколько ходов вперед, пытаясь предугадать ходы противника. По пути в Королевскую Гавань Боррос успел одержать несколько стратегически важных побед, разбив армию черных, разместившуюся на севере Штормовых земель и откинув их далеко к Королевскому лесу. Они также одержали оглушительную победу, захватив замок Живописный, не понеся почти никаких потерь. Этот успех слегка опьянил Борроса, заставив увериться в непобедимости собственной армии, и когда его разведчики доложили ему о приближавшемся к ним через Королевский лес объединенном войске Речных земель под командованием молодого Кермита Талли, юного Бенджикота Блэквуда, а также его тети Алисанны Блэквуд, он уже не мог объективно судить о своих возможностях. В отличие от своего отца Эльмо, Кермит был уже с раннего возраста дик и бесстрашен, и Борросу определенно не стоило его недооценивать. Услышав весть, Боррос поначалу растерялся. Они не предполагали, что Джекейрис пошлет к ним навстречу войско. Он словно знал, что они сделают первый шаг, и сделал свой ход. Позволив Борросу захватить слона и ладью, ослабив его бдительность, возвеличив его в собственных глазах, они заманили его в хитрую ловушку, выставив против него королеву. Самым разумным для Борроса стало бы отступление к Бронзовым вратам, осада которого могла бы длиться несколько месяцев. Не подозревающие о приближающемся драконе черные развернули бы знамена под замком и попытались бы взять осажденных измором… и стали бы легкой добычей для Эймонда, вернувшегося на спине дракона. Однако Борросу претило отступление, ему претило быть осажденным. Пара побед успела вскружил ему голову. К тому же он не видел весь масштаб затеянной черными игры. Не видел он, как они играли с ним, подкормив его тщеславие и сделав своим союзником. Его лорды тщетно советовали отступить, а также написать на Драконий Камень с предупреждением о провале предприятия, чтобы Эйгон тоже не покидал своих бухт, по крайней мере пока. Но Боррос, гневно ударив могучим кулаком по столу, заявил, что нельзя ни при каких обстоятельствах отступать. Чтобы он отступил перед мальчишками и бабами! Не бывать такому! Его войско сильно, дух его солдат как никогда приподнят! И Боррос Баратеон повел войско в атаку. В итоге этой битвы, прозванной позднее Мутное Месиво, «юнец» Бенждикот Блэквуд прорвал левый фланг зеленых, его тетка Алисанна Блэквуд со своими лучниками перебила рыцарей-всадников, а когда Боррос приказал ввести в бой резерв из того самого разношерстного сброда, их командиры неожиданно отказались, поняв то, что Боррос понимать отказывался — безнадежную отчаянность этой попытки. Сам Баратеон сражался до последнего, успев перебить по меньшей мере двенадцать рыцарей и множество латников, прежде чем пал от руки Кермита Талли. Остальные солдаты зеленых бросились бежать обратно в Штормовые земли. Это происходило примерно в то же время, когда Эймонд достиг деревни Каменный Холм. Ловушка со свистом захлопнулась. *** Мариса, облаченная в чёрное шёлковое платье с неглубоким вырезом, уверенно шагала по коридору своего родового замка. Достигнув нужной ей двери, она постучалась и после приглушенного приглашения войти, повернула ручку. Её мать сидела на кушетке, слегка откинувшись назад. Как и дочь, Эленда была одета во все чёрное, только её сатиновое платье не способно было скрыть раздувшегося живота — леди Эленда должна была со дня на день родить. Служанка аккуратно кутала её ноги в тёплый плед, ибо последние недели Эленда никак не могла согреться. — Вон, — коротко приказала Мариса, даже не глядя на служанку, и та поспешила выполнить приказ, ибо леди Мариса, что и в обычное время не отличалась терпимостью к слугам, последние дни и вовсе была раздражительной и злой, срываясь на каждом, кто попадется под горячую руку. — Что случилось, Мариса? — с придыханием поинтересовалась её мать. — Ты не часто жалуешь мать своим обществом в этих покоях. — Я хочу серьёзно поговорить с вами об очень важном для всех нас вопросе, мама. — И о чем же? — О нашем будущем. О будущем нашего дома. Голос Марисы звучал твёрдо и с лёгким пафосом, который она унаследовала от отца и который проявлялся в ней лишь в моменты волнения или когда она шла в наступление. Эленда кинула на дочь быстрый взгляд и чуть слышно вздохнула. — Дорогая, твой отец отошёл в мир иной только четыре дня назад. Мы едва успели его похоронить. Не кажется ли тебе, что подобные разговоры могут подождать?.. — Ты знаешь, что нет, мама, — отбросив формальности, отрезала Мариса, начав в нетерпении мерить гостиную шагами. — Мы уже сейчас должны принять решение касательно нашего дома, иначе после, когда Талли или Старки пожалуют к нашим воротам, будет поздно! Эленда догадывалась, к чему её дочь ведёт, но, боги, как же это было не вовремя! Она совсем недавно пережила такую трагедию, стала вдовой! Да ещё и эта беременность, которая отнимает все силы, выжимает все соки, словно внутри неё не дитя, а пиявка, пьющая её кровь! Леди Эленда была из тех женщин, которых никто никогда не подумал бы назвать сильными духом. Что бы ни было причиной ее страдания — ноющая ли коленка или испорченное прислугой платье — она будет раздувать масштаб проблемы настолько, насколько ей позволят окружающие. На деле, беременность её, по сравнению со многими женщинами, протекала вполне терпимо, о чем ей не раз говорил мейстер, а Боррос Баратеон никогда не был для нее возлюбленным мужем, по которому она бы стала долго скорбеть. В сущности, с его смертью она превратилась в полноправную хозяйку Штормового Предела. Однако на людях леди Эленда разыгрывала настоящий спектакль, главной героиней в котором была убитая горем молодая вдова, чья жизнь окончена, чей ребёнок никогда не увидит отца и чьё существование является непроглядным мраком. — Мариса, мне так плохо сейчас, — она всхлипнула. — Я не могу думать ни о чем, кроме твоего отца, моего бесстрашного Борроса. Как же я буду без него жить! К тому же ты видишь, в каком я состоянии. Как ты можешь думать о чем-то, кроме нашего горя? Мариса выслушала мать с таким скептическим выражением, которому позавидовал бы Мейгор, услышь он восхваления своей доброты и милосердия. — Наше горе — результат того, что отец открыл двери не для того человека! Я скорблю об отце не меньше твоего, мама, но, смею надеяться, что я не так слепа, как он! — Как ты можешь так говорить, — залепетала скандализованная Эленда, чувствуя, что должна защитить честь мужа хотя бы из приличия. — Твой отец… — Мой отец, — резко перебила её дочь, повысив голос, — никогда не умел правильно расставлять приоритеты. А за его ошибки теперь должны расплачиваться мы! Я, ты, твои остальные дочери, твой не родившийся ещё сын! Мариса знала, куда бить, и по глазам матери видела, что попала точно в цель. — Подумай сама, мама, — Мариса решила идти до конца. — Зелёные проиграли. Все, что они делают последние месяцы подобно трепыханию рыбы, выброшенной на берег. Отец должен был это понять и присягнуть королю Джекейрису, когда была возможность. Но вместо того он зачем-то решил объявить Эймонда королем! И где он сейчас, этот пресловутый король без короны? Бросил свою семью, своих союзников и укатил в неизвестном направлении! А мы должны умирать за такого как он? Раскрой глаза, мама! Нас всех казнят, как изменников! — Что ты предлагаешь? — спросила Эленда дрожащим голосом. — Написать в Красный Замок, — Мариса снова заходила по комнате, рассуждая больше с самой собой, нежели с матерью. — Сказать им, что дом Баратеон готов присягнуть законному королю, коим является Джекейрис. Что мы сожалеем об ошибках отца и готовы их искупить. — Что на это скажет принцесса Анна? — задала её мать самый что ни есть абсурдный вопрос, на который Мариса только поджала губы. — И как ты собираешься искупать ошибки отца? Мариса остановилась перед матерью с минуту рассматривая её, словно оценивая степень её благоразумия. — Мы скажем Джекейрису, — медленно, с расстановкой заговорила она, — что готовы отдать ему последний ключ от оков принца Эймонда: его жену и ребёнка, а также дочь беглого короля Эйгона. Эленда побледнела. Чудовищность предложенного захватила её дух, и она с удовольствием лишилась бы сознания, чтобы избежать этого страшного разговора, если бы не знала свою дочь так хорошо. Мариса была не из тех, кого замучает совесть от вида грохнувшейся в обморок матери, она скорее поручит её служанкам и побежит исполнять задуманное. — То, что ты предлагаешь, предательство, — прошептала она побелевшими губами. — Даже хуже, ты обрекаешь их на смерть! В её простодушном уме не укладывалась мысль, что можно поступить настолько подло с той, кто стала ей почти подругой, и с маленькими ни в чем не повинными детьми. Но вглядываясь в совершенно равнодушные, холодные глаза дочери, в безжалостно скривившиеся губы она поразилась также тому, что совершенно не знала собственной дочери. — Если выбирать между их жизнями и жизнью нашей семьи, я выберу последнее, — холодно бросила Мариса. — И тебе, мама, тоже пора определяться. Больше нет отца, который взваливал на себя груз решений. Теперь ты — глава дома, и от твоего решения зависит, будут ли наши головы нанизаны на пики. Эленда закрыла лицо руками. Ее дочь была права, Эленда всегда предпочитала плыть по течению, позволяя другим брать ответственность за ее будущее. Перемены пугали ее, все, о чем она мечтала, это чтобы кто-то снова взял ее за руку и повел по пути, ею не выбранном. Но до тех пор, пока этот путь сулил ей спокойствие и постоянство, она готова была ему следовать. — Я не могу, не могу, — простонала она. Мариса взирала на мать сверху вниз с легким презрением. Настаивать было бесполезно, ее мать не способна ни на что. Значит, нужно было пустить в ход хитрость, как она делала обычно с отцом, когда тот упрямился. Резко сменив тактику, она присела рядом с окончательно растерявшейся матерью и нежно взяла ее за руку. — Мама, — прошептала она, — прости меня, мне не следовало расстраивать тебя в таком состоянии. Ты только потеряла отца, а дитя в твоем чреве постоянно тебя мучает. Я понимаю, какого тебе. — Да, да, все так! — всхлипнула Эленда, не понимая, что дочь лишь повторяет ее слова, сказанные пару минут назад. — Я потеряна, растеряна, никто меня не понимает! Ох, Мариса! Мариса понимающе гладила ее руку, корча сочувствующую мину, пока Эленда с наслаждением выливала на нее тяжесть своей ноши. Несколько минут Мариса только кивала и вставляла односложные фразы, пока мать распалялась все больше. — Только теперь я понимаю, как тебе тяжело, мама, — проговорила Мариса, улучив момент в монологе матери. — Позволь мне тебе помочь. Я возьму на себя управление домом, а ты пока отдыхай. Думай о здоровье дитя и своем собственном — это сейчас важнее всего. Эленда, которую выслушали и пожалели, растаяла в благодарности перед дочерью, что ее поняла. Утерев влажные глаза и всхлипывая, она кивнула. Но потом пристально взглянула на дочь, ангельское лицо которой было преисполнено жалости. Перед Элендой встал выбор: отказать и снова встать перед жестокой реальностью, где нужно брать на себя ответственность за выбор между своей семьей и совершенно чужими, по сути, ей людьми или позволить дочери делать все, что вздумается. Но тогда вся ноша предательства ляжет на плечи ее куда более сильной и решительной дочери. Она могла бы спросить у старшей дочери, что та тогда предпримет, но малодушно струсила. Дальнейшие действия Марисы были очевидны, и Эленда предпочла ничего не спрашивать. А Мариса, заручившись разрешением матери, с довольной улыбкой, в уголках которой сидел дьявол, направилась к мейстеру. Там она не терпящим возражений тоном объявила, что мать ее сильно ослабла, а здоровье ее пошатнулось после гибели отца, и что решением леди Баратеон ее старшая дочь будет управлять Штормовым Пределом, по крайней мере пока ее мать не разродится. В тот же вечер она на правах главы дома Баратеон села за написание тайного письма в Королевскую Гавань. *** Анна сидела в глубоком кресле в детской и рассеянно теребила рукав платья, пока Марко и Джейхейра, отчаявшись привлечь к себе ее внимание, затеяли игру с деревянными драконами, подключив в нее и Геймона. Анна, не отрываясь, наблюдала за ними, хотя мыслями была далеко. Между бровей у нее пролегла глубокая складка. Несколько часов назад от нее ушел сир Дункан. Они так и не смогли с ним прийти к согласию. Если после смерти Борроса и поражения от рук Талли еще можно было говорить о том, что Штормовой Предел самое безопасное для них место, то после самоназначения Марисы главой Штормового Предела, этот замок стал казаться Анне не менее опасным, чем какой-либо другой. Но когда она поделилась этими опасениями с Дунканом, ожидая получить от него поддержку и решение, вместо этого она столкнулась со снисходительным «пониманием». Мужчина воспринимал ее слова, как мнительность женщины, ничего не понимающей в политике. Еще и личную неприязнь сюда приплел, будто бы женщина способна оценивать коварство другой женщины исключительно через призму собственного к ней отношения. — Миледи, поверьте, смерть лорда Баратеона хоть и является тяжелым ударом для нас, но замок все еще неприступен. Только здесь вы и будете в безопасности. К тому же принц Эймонд, вернувшись, будет искать вас в первую очередь тут. Против холодной логики его слов она могла противопоставить только свою интуицию, кричавшую, что Мариса предаст их. Разумеется, на ее интуицию никто полагаться не стал. Более того, ей дали понять, что женский интеллект по величине не многим больше детского, потому ей настоятельно посоветовали не поддаваться предрассудкам. Все это было сказано в достаточно гибких и верченых фразах, но смысл от этого не менялся. После его ухода Анна еще некоторое время рвала и метала, но поделать ничего не могла. Как минимум, у нее не было альтернативы, которую она могла бы предложить пребыванию под протекцией Марисы Баратеон. Последние пару часов она провела в раздумьях, стараясь придумать способ выйти из опасного положения с наименьшими потерями. В таком состоянии ее и застала Кассандра. — Я не помешаю? Вместо ответа Анна рукой указала ей на соседнее кресло. Кассандра опустилась на него, поправив складки черного платья. Пока Кассандра собиралась с мыслями, Анна разглядывала девушку. Бледная, печальная, утомленная — последние дни после смерти отца все управление замком легло на плечи двух старших сестер. Большую часть выполняла Кассандра, Мариса же ограничивалась тем, что сыпала приказами направо и налево, да бранилась на нерасторопных слуг. Анна почувствовала укол совести, ей стоило поддержать дочерей Борроса (кроме Марисы, конечно) в их горе, но собственные тревоги и опасения настолько ее поглотили, что все, о чем она могла думать, это поскорей бы вернулся Эймонд. Ведь только он был способен их защитить. Так они просидели в молчании некоторое время, пока Кассандра первая не прервала его. — Иногда мне кажется, что это все кошмар, — чуть надтреснутым голосом промолвила она. — Я ложусь спать и думаю: утром я проснусь, и это окажется дурным сном. Анна молчала. Пару лет назад она начала бы утешать подругу, но теперь она выгорела. Она очень хорошо понимала чувства Кассандры. Понимала это ощущение иллюзорности происходящего, это желание спрятаться от реальности во сне и разочарование каждый раз, когда открываешь глаза, сознавая, что спасения нет. Она очень хорошо понимала бессмысленность и пустоту слов. — Временами я думаю, что лучше бы отец присягнул королю Джекейрису. Анна вскинула голову, но Кассандра смотрела в огонь с лишенным эмоций лицом. — Ты правда так думаешь? — Да. — Что ж, — кисло произнесла Анна. — Дочери Борроса еще могут исправить это недоразумение. Кассандра, наконец, перевела на нее немигающий взгляд. С минуту был слышен только треск дров в камине, да возня детей. — К сожалению, я слишком похожа на своего отца, — тихо сказала Кассандра, не отводя от Анны взора, а потом, снова отвернувшись, небрежно бросила: — А Мариса — нет. — Ты хочешь сказать, что она может выдать нас Джекейрису? — Анна стиснула подлокотники кресла, затаив дыхание. — Не знаю, почему, но она тебя на дух не переносит. И она куда практичнее отца или меня. Так что, я не удивлюсь, если так все и случится, — все это Мариса говорила с таким видом, словно они обсуждали вероятность грозы, а не судьбу Анны и детей. — Ты ведь, и сама об этом думала. Анна, привыкшая к манере девушки задавать вопросы без намека на вопросительную интонацию, кивнула. — Тогда ты понимаешь, что у тебя есть два варианта. Первый — сбежать. — Не выйдет. Сир Дункан мне не подчиняется, а он считает меня круглой дурой, — пожала плечами Анна, изо всех сил стараясь не выдать свою уязвленность. — Тогда второй, — вздохнула Кассандра и на вопросительный взгляд Анны, пояснила: — Наступить на горло своей гордости. Смысл ее слов горьковатым дымом медленно проникал в усталый мозг Анны. Они проговорили почти полночи, уложив детей спать. Это была, пожалуй, самая долгая беседа, выданная Кассандрой со дня их знакомства. Но обеим она была необходима. А на утро Анна пошла к Марисе, ей предстояло сделать свой ход в этой игре. *** Анна уже некоторое время рассматривала большой кабинет Марисы Баратеон. Было ещё утро, и когда девушка без предупреждения пришла сюда, служанка попросила её подождать, пока госпожа подготовится. Покои старшей дочери Борроса Баратеона неуловимо соответствовали своей обладательнице, как нередко домашнее животное перенимает характер своего хозяина. Просторный кабинет, отделенный от спальни дорогим гобеленом, был вычурно элегантен. Два больших окна были занавешены темно-зелеными тяжёлыми портьерами с тонкой золотой вышивкой. На стенах висели миниатюры с изображением каких-то битв, а камин, расположенный напротив гобелена, с двух сторон окруженный высокими столбами в форме могучих великанов, был украшен причудливыми лепными узорами. Барельеф присутствовал не только на камине, но и под потолком и в углах стен. Тяжёлый, громоздкий стол из кипариса смотрелся как король, среди своей свиты. Была тут и книжная полка, забитая книгами, а ещё длинная, позолоченная арфа, кокетливо выглядывающая из угла. Идеальный порядок среди вещей говорил о педантичности хозяйки. В целом, комната, несмотря на обилие вещей и утонченный вкус, была лишена главного — уюта. Изучая её придирчивым взглядом, Анна начинала лучше понимать девушку по имени Мариса Баратеон. Вот она — девушка, доведшая себя до идеальности, начитанная, умеющая играть на арфе, красивая, без единого изъяна, вылепившая себя, как скульптор лепил узоры на её камине, но при всем этом — пустая. Мариса не умела чувствовать так глубоко, чтобы понять других людей, не умела она сопереживать и испытывать искреннее сочувствие горю или радость счастью других. Умела ли она любить? В глубине своей холодной души, она любила отца, мать, сестёр. Ради их благополучия она стала бы бороться, но только до тех пор, пока оно не становилось бы препятствием к её собственным амбициям. Тогда Мариса без зазрения совести перешагнула бы через них, оправдывая себя важностью и первостепенностью своих целей. Отчаянно желая быть любимой, она не умела дарить истинную любовь, только её красиво слепленный суррогат. И как бы хорош и правдоподобен ни был этот суррогат, мужчины очень скоро чувствовали в нем подделку. А ещё в этом кабинете, как и в душе его хозяйки витало одиночество. Сквозняком гуляло у ног, оседало пылью на книгах и оставалось золой в камине. Внезапно Анне стало жаль девушку, что не умела быть иной, но всю жизнь притворялась, надевая подходящие маски, не чувствуя под ними почти ничего. За спиной послышались лёгкие шаги, и, обернувшись, Анна увидела вошедшую Марису. Ни одной выбившейся из причёски пряди, ни одной складки на платье, ни следа сонливости на лице и в меру нанесённые румяна — Мариса подготовилась к встрече, как к бою. — Принцесса Анна, прошу извинить мою нерасторопность, я не ожидала увидеть вас в столь ранний час в своих покоях, — официальным тоном произнесла она. — Вам не за что извиняться, миледи, я сама явилась без предупреждения, — в тон ей ответила Анна. С прелюдией было покончено, и Мариса взмахнула рукой, предлагая Анне сесть за стол. — Раз уж вы стали моей гостьей утром, я решила, что уместно было бы вместе позавтракать, надеюсь вы не против? Пока она говорила, служанка расставляла на столе серебряные приборы и салфетки. Анна отметила про себя, что Мариса держалась так, будто и не было между ними долгих месяцев холодной вражды и взаимного пренебрежения. Даже перед слугами притворяться уже не имело смысла — весь замок знал об их отношениях. Но Анна с готовностью приняла правила игры, тем более что они соответствовали её цели. — Прекрасная идея, леди Мариса, — улыбнулась Анна, показывая ямочки. Тем временем служанки расставляли тарелки со свежей выпечкой, разрезали ломтики сыра, разливали эль. Когда со всеми приготовлениями было покончено, Мариса небрежным взмахом руки отослала девушек. С минуту слышалось негромкое звяканье приборов. — Итак, Ваше Высочество, полагаю, только вопрос чрезвычайной важности мог привести вас в такую рань, — спросила она, нарезая сыр. Мариса уже второй раз намекала на то, что её разбудили ранним визитом. А ещё наедине она не стала вести светскую беседу, что было бы в высшей мере странно в их обстоятельствах. Анна оценила умение этой девушки тонко чувствовать грань, за которой заканчивается уместная учтивость и начинается смехотворное комедиантство. — Вы правы, миледи, я хотела поговорить с вами, как с новым главой дома Баратеон, касательно позиции вашего дома. — В отличие от Марисы, Анна почти не притронулась к еде, лишь слегка пригубив вина. — Временной главой, Ваше Высочество, — поправила её Мариса. — Я сложу с себя столь тяжкое бремя, как только моя мать будет в состоянии взвалить его на свои плечи. Но позвольте полюбопытствовать, я уже три дня как глава дома, почему же вы так медлили с этой беседой? Неужто набирались решимости? Тонкая улыбка коснулась её губ, а Анна ощутила уже знакомый прилив гнева. Не прошло и получаса, а эта девушка уже пытается её ужалить. Но поддаваться провокации ни в коем случае нельзя, от сегодняшнего разговора зависела жизнь не только Анны, но и ее детей. — Просто обдумывала способы, которыми вас можно подкупить, — с непроницаемым выражением ответила она. Брови Марисы взлетели вверх, а потом она рассмеялась, оценив шутку. — Признаться, мне сложно придумать, что бы вы могли мне предложить, — усмехнулась Мариса, откинувшись назад и глядя на Анну с нескрываемым интересом. — Когда почти два года назад ваш муж, принц Эймонд прибыл в наш дом, позиции зеленой партии были как никогда сильны. И он предложил моему отцу брак своего брата с моей сестрой. Мариса сделала короткую паузу, чтобы отпить из граненого фушера, а Анна, чувствуя, что та еще не закончила, терпеливо молчала. — С тех пор утекло много воды, обе стороны с завидной периодичностью одерживали победы и терпели поражения. Но что мы имеем в итоге? Ни у одной из сторон больше нет драконов, страну раздирают междоусобицы, а дом Таргариен стоит на грани полного исчезновения, — она снова замолчала на мгновение. — На железном троне сидит бастард Рейниры, которого поддерживают шесть королевств из семи. Будь мой отец чуть лучшим стратегом, он бы понял, когда нужно остановиться и признать свое поражение. И выдал бы вас новому королю, еще когда вы заявились сюда полгода назад с кучкой рыцарей, еще готовых следовать за вами — то есть всем, что у вас еще оставалось. Он этого не сделал и поплатился за это жизнью. А где был ваш муж, когда мой отец за него сражался? Где он сейчас? Так скажите мне, леди Анна, что вы можете мне предложить, кроме бед, которые вы приносите в наш дом с самого начала? Анна молчала. Она не могла не признать, что, вероятно, впервые Мариса говорила с ней с пугающей, но в то же время непостижимым образом подкупающей откровенностью. Однако Анна не зря потратила полночи, обдумывая этот разговор. — Вы правы, миледи. Дом Таргариен принес беды не только в ваш дом, но и во многие дома Вестероса, и вы в своем праве нас ненавидеть, — не сводя с Марисы глаз, заговорила она. — Но вы умны, куда умнее многих мужчин. И наверняка понимаете, что не все беды были нашей виной. Ваш отец и половина нашей армии, с таким трудом собранной, погибли, потому что он вовремя не послушал советов людей, предлагавших ему отступление. Послушай он их, а не свою гордыню, все могло бы быть иначе. Ни один мускул не дрогнул на лице Марисы, словно высеченном из мрамора, и Анна поспешно продолжила. — Но обсуждать кто больше виновен, можно до бесконечности. Я здесь не для этого. — Анна в отличие от Марисы подалась вперед, чуть опустив голову и пристально, без улыбки, глядя на нее, спросила: — Не думаете же вы, Мариса, что Эймонд сбежал бы на пороге судьбоносной битвы? Или что ваш покойный отец смирился бы с этим? — Если вам есть, что мне поведать, миледи, я внимаю, — небрежно отозвалась Мариса, однако Анна слишком внимательно за ней наблюдала — за обманчивым безразличием мелькнула заинтересованность. — Думаю, это письмо объяснит вам все лучше меня, — она вытащила из складок платья небольшой запечатанный свиток и протянула его Марисе. Та, быстро взяв его в руки, внимательно изучила сургучную печать с изображением трехглавого дракона. Кинув взгляд на короткий Анну, она сломала печать и развернула свиток. По мере того, как она читала, ее брови ползли вверх. Это письмо было написано Эймондом еще до его отъезда из Штормового Предела, и Анна прекрасно знала его содержимое. Они с Эймондом решили подстраховаться на случай подобного непредвиденного недоверия. И если Анна однажды почувствует приближение катастрофы, если ее прижмут к стенке, а слова Борроса окажется недостаточно, это письмо должно было стать ее спасением. В нем Эймонд пресекал все возможные домыслы о причинах своего отъезда и объяснял, что отправляется к своим друзьям, которые смогут обеспечить безоговорочную победу. О драконе — ни слова. Но уверенность в неизбежном успехе, сквозившая в каждой строчке письма заставила бы усомниться даже закостенелых скептиков. — Теперь вы видите, что Эймонд припрятал в рукаве козырь, способный поставить на колени всех его врагов. Он вернется, леди Мариса, и когда это случится, те, кто оставался ему верен до конца, будут вознаграждены, а предатели отправятся на плаху. Несколько минут Мариса ошеломленно молчала, сдвинув брови и напряженно думая. Было только одно место, где Эймонд мог искать помощи, и находилось оно не в Вестеросе. — Ваш муж в Эссосе? — предположила она. — Я не знаю, где он сейчас, миледи. Возможно, он уже на пути домой, — уклончиво ответила Анна, но весь ее вид подтверждал предположение Марисы, ибо было крайне важно, чтобы догадка о Среброкрылой не пришла в голову врагов раньше времени. — Ваши слова, как и это письмо — лишь голословные утверждения, — бросила Мариса неожиданно резко. — У вас нет доказательств, как и нет гарантий успеха. Анна видела, что девушка занервничала, и это подкрепило ее уверенность, что она ступила на твердую почву. Если бы Мариса легко согласилась, Анна бы предпочла сбежать. — Назовите мне хоть раз, когда мой муж бросал слова на ветер, — сдержанно ответила она и продолжила, когда ответа не последовало: — Миледи, вы не обязаны мне верить на слово. У нас с вами сразу не заладились отношение, и я обязана признать, что половина вины лежит на мне. Но мы обе умные женщины, и что бы о нас не думали мужчины, а умные женщины умеют признавать свои ошибки. У нас с вами никогда не было причин враждовать, и я предлагаю закопать топор войны. А вместо этого объединиться и помочь друг другу. Вы могли бы стать прекрасной главой дома Баратеон, главой, подобного которому этот замок еще не видел, — это Анна говорила искренне. — Вы могли бы доказать мужчинам, что женщины куда сильнее и мудрее них. Что женщины могут склонять перед собой мужчин. Помогите нам сейчас, и я обещаю, что, когда придет время, вы останетесь главой, даже если ваша мать родит сына. Это был еще один маленький козырь, который она решила пустить в ход, пока изучала комнату Марисы. В этой красивой девушке была жажда власти, она умела и желала управлять. Звонкий смех хозяйки огласил комнату. — Какая ирония, — кривоватая улыбка скривила губы Марисы Баратеон. — Вы сейчас обещаете мне то, из-за чего дом Таргариен и развязал войну, причем на войне этой ваша партия защищала права сына, а не дочери. Неужто вы в таком отчаянии? Мариса ожидаемо уцепилась за брошенный крючок, ибо у Анны был ответ на этот вопрос. — Отчаянии? — она покачала головой, словно Мариса ее слегка разочаровала. — Отчаянные времена требуют отчаянных решений, дорогая, это верно. А на войне победа остается за тем, кто умеет принимать отчаянные решения, а не цепляется за изжившие себя идеи и бесполезные лозунги. Побеждает тот, кто может в отчаянный момент наступить на горло своей гордости и отречься от собственных же слов. Рейнира этого не понимала, и где она теперь? — Анна выдержала паузу, чтобы продолжить: — Ради победы мой муж способен на любой поступок, который иные назовут безумством, а я ради своей семьи способна на любое действо, которое они окрестят подлостью. Теперь подумайте сами, что лучше сражаться за благородных глупцов или за беспринципных негодяев? Анна перевела дыхание, стараясь, чтобы волнение не слишком явно бросалось в глаза. Она и сама не взялась бы сказать, сколько в ее словах было правды. Когда-то она сказала одной ведьме, что ради возвращения любимого готова пожертвовать жизнями многих других людей, но человек никогда не знает, где заканчиваются для него границы дозволенного, пока не приблизится к ним. Вот и Анна этого не знала. Однако в тот момент было важно убедить Марису в том, что она способна на все. В глазах же Марисы что-то дрогнуло. Кажется, это была ее уверенность в собственной уникальности. — С чего вы взяли, что я хочу этого? — как-то неуверенно усмехнулась Мариса. — Думаете выживанию я предпочту подобную подачку? — Если вы дождетесь Эймонда, вам не придется выбирать. Все, что я прошу, это чтобы вы дали нам немного времени, пока Эймонд не вернется. Мариса хмуро рассматривала ее, решая. — Сколько вы хотите времени? — Две недели, — Анна старалась, чтобы голос звучал увереннее. Повисло долгое молчание. Мариса взвешивала все «за» и «против», а Анна ее не торопила, хотя сердце внутри грозило выпрыгнуть из грудной клетки — так взволнованна она была. Анна выставила все свои козыри и пошла ва-банк. Если Мариса решит, что предложение выдуто из пальца, у Анны больше не будет возможности даже сбежать. Идя сюда утром, она перерезала себе путь к побегу. — Хорошо, — голос Марисы прозвучал внезапно, и Анна даже удивилась, что смогла его расслышать за гулом в ушах. — Я подожду еще две недели. Но если принц Эймонд не вернется, я попрошу вас покинуть мой замок. Анна не верила своим ушам. Это правда? Мариса не просто согласилась, она еще и обещала отпустить их в случае, если Эймонд не вернется. Это было столь неожиданно, и столь огромное облегчение затопило Анну, что на глаза ей навернулись слезы. Она опустила голову, часто моргая. — Топор войны, я так и быть, закопаю. Только не думайте, что мы теперь станем закадычными подругами, — прохладно произнесла Мариса, деликатно не замечая состояния Анны. — Мне и этого будет достаточно, — улыбнулась Анна. Покидая покои Марисы, Анна молила Эймонда успеть вернуться за эти две недели, которые она для него выиграла.