Дочь культа

      Когда я только прибыла в корпорацию, Джек Краузер не был наполнен ничем, кроме отчаяния и злости, но потом превратился в подопытного Вескера, быстро переняв все его интересы. Когда меня ещё не было на роботе в «Амбрелле», первыми подопытными были кролики и крысы, и нулевого пациента звали Люси — это был пушистый белый грызун с шоколадными разводами на светлой шёрстке. Его полюбила местная лаборантка почти сразу, и почти сразу он превратился в зияющее нечто, что пугало одним своим видом — на нём испытывали вирус Биркина, ему отрезали и вшивали лапы, ему вкалывали образцы, его мучали никчёмной жизнью, и она готова была спасти.       Но вместо Люси спасли Джека, и исследования с экспериментами обратились успехом нежданно. Все отрезанные конечности крольчихи срослись, все кричащие раны затянулись, голубые глаза облачились в алый — это драма и заноза — Альберт считал, это серьёзно. Он обдал Джека надеждой, не бросил пыль ему в глаза, не маялся, но помог, хотя для него даже быть с ним в одной комнате было невыносимо. Он убил Люси ради своего мнимого помощника, он украл её из лаборатории вместе с образцом вируса, он чуть не рассыпал то, что казалось его карьерой. Люси бы жила, но пришлось разорвать её сердце — это серьёзно.       Люси жила задолго до меня и успела оставить внушительное мутировавшее потомство. Джек был до меня и успел выжить. А действительно ли он жив? Или вирус убил его, чтобы жить дальше? Я не знала, но то, что осталось, было мне дорого. Его не хоронили спиной в почву после операции «Хавьер» вместе с погибшими соратниками, он не умер. Он жалеет об этом.       Он не видел их имена на могилах, не ставил цветы на надгробиях даже заразившейся девчонки, что не спас. Что убил. Он думал встретить меня однажды на кладбище, где его второй раз погребли живьём, хотя он тут. Хотя я встретила его в «Амбрелле», пошла за ним в деревню, с ним, — ради него? План Вескера мне неизвестен, но я догадываюсь. Два шпиона ему — неспроста. Джек смотрит и видит, как Эшли склонили над алтарём, обрисовали различными знаками смазливое лицо, Леон ворвался в тронный зал, и жалкий Рамон приказал продолжать спектакль.       Леон весь в слизи, непонятной субстанции убитых Новистадоров — незримых, — эксперимент местного учёного, что одобрил Саддлер и приручил Рамон. Такой жук может запросто пресекать десятки километров, быстро летает и имеет безупречную реакцию. Такой жук — появился из утробы. Чистая душа — податливое и гибкое создание. Что делал с этими душами Исидро Талавера, можно со страхом и слезами лишь гадать. Но Леон — неприлично красивый даже в грязи и крови, завихренными от бега волосами и напряжённым взбухшими желваками лицом. Зал немой, Эшли — прима, вскрикнувшая в тишине. Он убил для неё много, кровь лилась реками, смотрит по сторонам, кроме неё — ни одного человечного взгляда.       — Эшли! — это настоящая драма. Трагедия во всём действии. Течёт рекой чёрная вода. Она течёт не для неё одной.       Я стояла рядом с Эшли, но Леон смотрел на меня вскользь, как будто я не его потерянная искра, погибшая где-то в Раккуне. Когда он наконец-то перевёл взор на меня, Грехэм уже была на коленях, её склонили местные фанатики, и та ударилась ободранными ногами о мраморный пол. Меня никто не склонил, и я уже могла сбежать в объятия Кеннеди, но знала — посреди тронного зала большая ловушка — прикрытая яма. И агент тоже заметил, а Рамон хохотал на фоне, когда из ширм густых алых штор позади появилась чья-то высокая тень, мозолистая рука охватила моё предплечье, и я задрожала. Так, как дрожало моё тело, жалостливо заурчал под сердцем паразит, учуявший сильного сородича, что-то родное. Я дёрнула головой в сторону и приподняла подбородок, рассматривая своего охранника — настоящего, не фантома, не приставленного культиста, — он сжимал пальцы вокруг моего плеча несильно.       Он отвлёкся от наблюдения за ритуалом и посмотрел на меня, — слёзы хлынули, — слёзы Яры. Перед лицом пронеслась его улыбка, окрашенная кровью любимого стейка, и причитания за злоупотребление виски, но только в полупьянстве я отменно готовила для него посоле. Он думает, я его солнце и земля. Выплачь мне реку, развались ради меня. Я всё знаю, тебе не всё равно. Ты хочешь. В его руке материализуется ещё одна миска с чёрной водой, меня передёргивает.       — Яра, не слушай его! Это он украл дочь президента, это всё он… — Леон не успел договорить, когда его откуда-то сверху придавила красная мантия напавшего Вердуго. Прижала лицом в землю, надавила на затылок когтистой лапой, и я встрепенулась, как стриж, но свободной рукой Джек схватил меня, притягивая к себе.       — Ох, прошу, продолжайте. Мне нравится спектакль! — Салазар захлопал в ладоши, мерзко растянув потрескавшиеся губы, обнажая жёлтые-жёлтые, никогда не чищенные зубы.       Забрал право на мои чувства. Я не смогла возразить или выкрикнуть, вцепиться в глотку Рамону, мне казалось, мне нравился запах воды — запутаны мысли и пряди. Джек хочет начать там, где всё может закончиться. Но не для паразитов. Леон кряхтит, прижатый к полу, но всё видит, молвит тихо слышное «Яра», когда не отталкиваю Краузера, он смотрит внутрь моего естества своими чёткими синими глазами, тянет губы в лисьей улыбке, но он волк, а не лиса, и где-то внутри — подопытный кролик, что вырвался из клетки в лаборатории.       — Тебе нужно поесть. — Кто-то из толпы культистов проговорил точно не наяву. На частоте транслировалось подобие женского голоса. Я растерялась ещё больше, отшатнулась назад под плач Эшли, как её руки развели в разные стороны, насильно открыли рот. Я уставилась на воду, она приятно пахла сладостями, но только для меня — Грехэм щедро проблевалась, когда в неё влили чёрную воду, покрылась синими венами — паразиту нравится. Смотри на это, потому что — не можешь двинуться с места, потому что голодна, в ступоре, голова кружится, а всё вокруг не имеет значение. Я не смогла, сдалась под напором мечущейся плаги — меня, она сильная и сильно требует. Я вцепилась пальцами с ноготками в тяжёлую миску, влила в себя её содержимое сама, пила, не кашляя, очень хотелось пить, а жидкость утоляла голод и жажду молниеносно. Рамон радостно хлопнул в ладоши, размышляя, что я заразилась только теперь.       Краузер, как огромный урчащий кот, допивает остатки, что я оставила в посудине, я смотрю на него, не слыша, как Орлёнок на фоне всё ещё пытается откашляться, я ничего не вижу, кроме него и того, как стекает чёрная вода с его пухлых губ, он всё понимает. Он теперь знает, Яра здесь, и она довольствуется его присутствием как никогда. В его рту ещё смоляная жидкость, когда он склоняется, грубо тянет и целует, так глубоко и грубо, как будто жаждал этого, как самой воды. Вода переливается мне в рот, мне вкусно, и я кусаю учителя в ответ. Я снова дрожу, паразит внутри меня сходит с ума и мечется от мыслей Яры Мендез. Рамон довольно смеётся, он хочет продолжения, но Джек сам отрывается от болезненного поедания моего рта и снова улыбается, но не ехидно.       — Проголодалась, Малявка… — Констатирует, а не спрашивает. Может, он прав — это всё, чем я могу быть.       — Теперь ты одна из нас. — Протянул Рамон вальяжно.       — Всегда была.       Он сбрасывает Леона в открывшуюся яму. Только тогда я вернулась в себя. Поломанная картина поломанного мира, я думала, мне будет легко действовать, но мои ноги словно сломаны. Оно охотится на меня, и мне тяжело дышать. Желание слиться с культом воедино, возглавить его.       — У тебя ничего не выйдет, блудное дитя… Предателя Мендеза я уже наказал по всей строгости нашего священного культа. Я не позволю тебе портить мои планы, подпитывать свою силу. Ты что-то сотворила с Рамоном, я не могу с ним связаться. Это значит, я займусь тобой лично.       Осмунд Саддлер — мерзкий дед, что является на периферии зрения, лезет ко мне в голову — единственный, кто может. Рамон даёт Джеку указание на фоне, чтобы тот присматривал за мной и увёл Эшли в часовую башню. Там готовится что-то грандиозное. Никто за мной не присматривает, а я присматриваю за качающейся в яме цепью. Я не понимаю, как влиять на сильных паразитов, кроме как косвенно, поэтому все мои стенания не увенчиваются успехом, и Грехэм куда-то уводят.       Не меня. Прости, Эшли. Пользуясь моментом, я решаюсь податься в бегство, спрыгиваю с платформы, с разгона цепляюсь за висящую с потолка цепь — Вердуго не успевает меня поймать. Может, я не могу открыть свой потенциал из-за того, что Яра не хочет. Прости, Джек. Я съезжаю по цепи, царапая ладони о необработанный металл, останавливаюсь над глыбами камней и скал подземелья — тут едва пробивается свет, холодно и сыро, и меня греет лишь мысль, что Леон недалеко, когда спрыгиваю в вонючую воду.       Глубоко вздохнув, я приготовилась к предстоящей задаче. Ныряя в тёмную бездну, я почувствовала, как меня окутала волна холодного воздуха, сырость просачивалась в мои кости. Темнота была гнетущей, но сдержать её было невозможно, как и дрожь. Влажный запах разложения ударил ноздри, но я продолжала идти, не испугавшись, ведь ощущала его не впервые, и засохшие трупы уже казались чем-то обыденным. Я осматривала тускло освещённое пространство в поисках каких-либо следов Леона, но без фонарика это было сделать почти невозможно, благо путь был лишь один — вперёд, там, где вдали светились синие лампы.       Моё сердце бешено колотилось, когда я переступала один труп за другим, а потом вступила в воде в жижу из огромного насекомого, напоминающего взорвавшуюся в микроволновке муху; редкое свечение обнажало старые ржавые прутья и цепи, свисающие со скал. Здесь Рамон пытал и запирал всех неугодных — может, он так и планировал сделать со мной.       По мере того как я продолжала двигаться в глубину, тьма, казалось, на миг поглотила всё вокруг целиком, но я не позволила ей поглотить себя. Наконец, я нашла сломанную лестницу, ведущую на платформу вверху. Освещение там тоже оставляло желать лучшего, лампы жутко мигали, но всё ещё дышали редким и таким нужным светом. Ступени стонали под моей тяжестью, возраст конструкции был очевиден в каждом скрипящем звуке.       — Леон?! — крикнула я, и мой голос пронёсся сквозь тьму вдали. «Я найду тебя».       Я слушала капанье и шум воды, отсчитывая пульс, когда стояла на платформе, источник света освещал окрестности слабым светом. Отсутствие Леона вызывало дикий страх, но казалось временной отсрочкой хаоса, мимолётным моментом затишья перед бурей, что он, возможно, уже переживает где-то вдали. Без меня. В голове метались мысли о стратегии дальнейших действий, взвешивая доступные варианты — Рамон точно послал за мной и агентом своих Вердуго. Но среди хаоса и адреналина внутри снова вспыхнуло смятение другого рода. Воспоминание о поцелуе с Джеком преследовало, чувство вины тяжёлым якорем висело на моей совести, болело за Леона, знала, что причинила ему боль в минуту слабости и уязвимости. Я не знаю, прощу ли себя, потому что не жалею.       Мой взгляд упал на сломанную дверь и ржавую лестницу, ведущую выше. Леон двигался очень спешно, разметал на ошмётки местных Незримых — жужжащих маскировщиков, что отлично прятались в воде, или, может, они всё ещё здесь, облепили стены и потолки, скалы и глыбы — даже их глаза не светились предупреждающе. За всю свою жизнь в Испании, Яра поняла, что от неё всегда что-то хотят и требуют, и всё из-за того, что она родилась в треклятом pueblo. Чувства внутри дарят бесконечную тревогу — я не знаю, что внутри. Я? Я уже не могу без этого. Плага больше не хлещет сердце, она спокойна, когда взбираюсь по лестнице, но руки дрожат от тёмных частей моего ума — не забывай обо мне, Леон. Даже если ты злишься, я не смогу без тебя.       Оказываюсь наверху, иду вдоль пещеры, тут ещё холоднее, но в груди всегда тепло — тут факел торговца, но его нет. Я надеялась лишь, что успел обслужить агента. Леон, прости меня. Я нашёптывала разные фразы, чтобы успокоиться, но я знала, американец всё видел — он мне дорог, а Яре дорог Джек, и она всё сделает ради Вескера. Она не против его плана, хотя вряд ли в нём полностью осведомлена, но я знаю, что счёт пойдёт на миллионы, нет, миллиарды. И даже Ада — только догадывается.       Ты нужен, чтобы заполнить мою пустоту, чтобы чувствовать себя собой. Разделяясь с Леоном, каждый раз у меня чувство, что я потеряла паразита, и меня это пугает. Потому что без него я уже тоже не смогу. Не буду. Не будет меня. А если останется Яра, она не станет сражаться бок о бок с Саддлером — она просто пойдёт за Альбертом, как тот и приговаривал — всё ещё на цепи, и она так разочаровалась в происходящем, что уже не против, чтобы всё умерло. «Что есть человечество — кучка бездарей, колония бактерий в чашке Петри… Почему бы не оставить лучших? Взять всё под контроль: рождаемость, болезни — саму биологию!», — сказал бы почтенный учёный Альберт. Но он ещё не знает, что у него появился конкурент в виде Саддлера на завоевание мира — они оба клишированные злодеи из глупых романов. А я в этой сказке — навсегда дракон, которого таскают за нити с двух сторон.       И я хочу защитить рыцаря, чтобы тот спас принцессу. А тогда я останусь. Мне не место на побережье Болгарии и даже в США — только тут мой дом. Я стану монстром или возглавлю их, в любом случае, Вескера нужно остановить, не дать ему до меня добраться и извлечь образец, не дать Саддлеру превратить Эшли в марионетку. Не сдаться под напором Осмунда и не стать такой же. Мои умения развиваются слишком медленно, скорее всего, из-за двойственности моего сознания. В туннеле ещё холоднее, чем в пещере. Тут бочки с жидким азотом, а вдали лифт, тут звуки и выстрелы, и страшное рокотание. Тут — хранитель Салазара. Тут Леон.       Это ужасное-ужасное существо. Совершенное существо. От человека у него остались только глаза, и то покраснели, точно два рубина. Я брякаю золотым браслетом, который всё ещё со мной, и оно дёргается, выпущенные когти и накаченное тело содрогается, машет хвостом грозно, но не нападает — метра два в высоту. Я стою перед ним со своим сто шестьдесят роста, как сурок перед хищником, но не дрожу. Держу ладонь на кобуре «Чернохвоста». Вердуго не двигается, а потом медленно наклоняется, делает несколько движений, похожие на кошачьи, выгибается в спине, смотрит пристально своими зияющими алым кристалликами — просто смотрит. Едва слышно рокочет, не поднимая когтистых лап. В тишине коридора слышно только моё прерывистое дыхание — а создание напротив словно не дышит. Уходит, открывая преграждаемый ранее путь. Со спины раненное — выело азотом. Леон рядом.       Я бегу к лифту, ведь знание локации из игры ещё меня ни разу не подводило, бегу со всех ног, ведь уже слышу, как тот натужно открылся. Бегу, обвивая бочки и коробки, контейнеры и грязную технику. Бегу и влетаю внутрь, сталкиваюсь с кем-то, буквально нападаю, обездвиживая жертву так, что та не успела бы ни выхватить пистолет, ни нож. Пачули, мандарин, ладан, пот и кровь. Это я — это его Яра, и второй врезавшийся в грудь паразит. Он бы сказал мне уйти, проваливать, имел право, но вместо этого выбросил тихое «Яра» и быстро нажал на кнопку лифта.       — Как ты сюда попала? По своей воле или тебя за мной подослали твои новые приятели? — Кеннеди был во всём своём наполненном подозрений образе, но злоба едва выхватывалась из-под приоткрытых из-за разящей в упор лампочки век. Жёлтые ресницы пестрили на свету, обрамляя серьёзный взгляд. Он отошёл от меня немного дальше, расположившись в другом конце тесного лифта, пока тот медленно двигался по шахте. — Я хочу в первую очередь услышать, откуда ты знаешь майора Краузера? И как давно. А что там между вами, меня не сильно беспокоит.       — Правда не беспокоит? — Лифт неожиданно остановился посреди шахты, когда я незаметно нажала кнопку стопа.       — Что ты творишь? — Он не кричит, но хочет обратно запустить лифт, когда я его отталкиваю.       — Я просто хочу спокойно поговорить, — отвечаю устало, но уверенно. Леон сдаётся очень быстро, молча кивает, давая мне продолжить диалог. — Я рассказывала тебе о своём учителе, что обучал меня ножевому бою. Это и есть Джек. Он тоже работает на «Амбреллу», и его прислал сюда мой босс, чтобы… присматривать за культом. Внедриться.       — Я тоже знаком с майором, и он тоже меня обучал. До операции «Хавьер» и своей гибели. Что за чертовщина? — Кеннеди начал казаться злее прежнего, а на лице заиграли желваки от стиснутых зубов, на лбу появились полосы, как на буханке хлеба, окрашенные взбухшими венами.       — Он пришёл в корпорацию ещё когда филиал работал в Америке. В Испании он только два месяца.       — Я отлично знаю, почему в США больше нет «Амбреллы», но вдруг осознал, что совершенно не знаю тебя. Почему ты сразу не сказала? — Леон протараторил всем своим командным тоном.       — Потому что знала, что это и твой бывший наставник тоже. Я не имела понятия, как тебе это преподнести… Совсем не было повода, потому что ещё я знала, вы встретитесь и я быстро объяснюсь. Но Джек, он уже другой. — Я виновато покачала головой, что-то в моих догадках расстроило плагу так, что та разок толкнула меня в грудной клетке. Меня расстраивала вся эта ситуация, задумавшийся образ Леона, его взгляд такой, словно в утро нашей встречи. Но он верит, я ощущала, он тянется, он хочет обнять, и я хочу невыносимо, хотя не знаю, как исправить возникшую между нами неловкость. — Прости меня.       — За что? — Кеннеди быстро пробуждается.       — За то, что было с Джеком… Это был паразит, я… Не знаю, что делала. И эта вода, мне так её хотелось, что я потеряла контроль. Вообще над всем.       Агент внимательно выслушал моё признание, умение слушать передалось со старой работы. Обвёл меня задумчивым взором, оценивающе осмотрел с ног до головы разок, покачал головой, пытаясь справиться с откуда-то взявшимся внутренним смятением. Это… ревность? Мне виделось, у него не было сил на подобные чувства.       — Мне дорог только ты. Я ещё никогда так быстро не… — Я запнулась, когда американец впервые за пребывание в лифте заглянул мне глубоко в душу и глаза.       — Быстро — что? — Переспросил, внимательно уставившись. Заинтересованный взгляд выглядывал из-под растрёпанной пшеничной челки. Мне было жарко, хотя в кабине было несносно холодно.       — Не влюблялась. — Выпалила, немного отвела взор в сторону, захотелось нажать на кнопку и поскорее выбежать из лифта — но он слишком медленный, чтобы сделать это так быстро. Отчего-то прониклась жалостью к себе, захотелось плакать. Я не надеялась на никакой ответ, потому что привыкла любить тех, кто не любит меня, уже слишком давно. Мне всегда вешали лапшу на уши, чтобы к себе привязать, а с разбитым сердцем в итоге всегда оставалась я… и Яра. — Всегда слишком быстро привязываюсь, цепляюсь, как летучая мышь к дереву.       Я задрожала и затараторила от настигшей неловкости и стыда, призналась во всех смыслах, ничего не ждала, тем более после того, что исполнила с Джеком прямо на глазах почти умиравшего от тяжести Вердуго Леона. Я ничего не ждала, и я испугалась, когда агент приблизился в упор, его рост и плечи спрятали меня от света единственной лампочки. Подняв мой подбородок облачённой в перчатку ладонью, он заставил меня посмотреть ему в глаза, и от этой щемящей картины я отчего-то улыбнулась. Ему было жаль.       — Я тоже. — Он выпалил перед тем, как впиться своими сухими губами в мои, не менее сухие после спавшей посыпавшейся помады и недавнего забега. Я прикрыла глаза и передо мной возник Вердуго, Рамон, но Саддлер не смог меня достать — я заблокировала все свои мысли, пытаясь отдаться моменту.       Пока Леон продолжал целовать меня, моя рука слишком смело для недотроги вроде меня скользнула под его водолазку, исследуя тёплую кожу его твёрдого живота. Ощущение его мышц под кончиками пальцев вызвало трепет, зажигая внутри что-то новое. Я вздохнула ему в рот, пока фалангами пальцев чертила круги на его прессе под тесной одеждой. Электричество между нами было ощутимым, и я не могла отрицать, что оно ощущалось даже где-то ниже живота. Я слышала чётко, как сердце Леона забилось сильнее, когда мои движения вызвали в нём волну удовольствия и лёгкой дрожи, ведь он так долго ждал этого момента, лелея ощущение наших объятий.       Чувство нескончаемой тревоги притупилось, когда я добралась до его груди, начертила замысловатые узоры на торсе, сильнее сжала губы своими, немного прикусила нижнюю. Ощущения стали сильнее, когда он прижал меня к стене лифта, и тот немного качнулся в шахте. Леон не обратил на это внимание, ведь ему было всё равно — паразиту внутри было хорошо. Я просто надеялась, что агент осознавал свои действия хотя бы наполовину. Доминантная плага и её верный подчинённый: Кеннеди повторил моё бесцеремонное действие и нырнул горячей ладонью в перчатке под мою прилипшую к телу майку. Он сжал мою грудь разок и вдруг попытался добраться до лямки лифчика, как я его немного замедлила, проговорив прямо в губы:       — Разве безопасно делать что-то подобное в лифте?       — А мы делаем что-то плохое? — Леон улыбнулся, быстро вернув темп чавкающего поцелуя, нити слюны соединяли нас воедино, и мне мгновениями казалось, это уже почти не Леон, а то, что пытается соединиться с себе подобным. Но я не сопротивлялась, ничто во мне не сопротивлялось, хотя с трудом знала, во что выльется такой миг слабости. Продолжала целовать и позволила ему разомкнуть петли бюстгальтера. Мужчина быстро нащупал под майкой два мягких шарика, стал сжимать по очереди, и мои ноги стали поочерёдно подкашиваться от ощущения мощных рук на себе, от того, как он задевал затвердевшие соски, играл с большими ореолами, рисуя на них понятные только ему рисунки.       Я задышала чаще, когда рука Леона нежданно скользнула в мои брюки, его прикосновение было электрическим и целеустремлённым. Пальцы Леона коснулись моего белья, и прикосновения эти одновременно нежные и смелые. Это был жест близости, которого мы никогда раньше не разделяли, он хотел полностью изучить меня, не останавливаясь лишь на лице и груди. Его пальцы проследили изгиб моего бедра, прикосновения стали медленными и неторопливыми, он наблюдал и оценивал обстановку.        — Ты в порядке? — Прошептал он, его голос был едва слышен из-за быстрого дыхания. — Я не хочу давить на тебя, если тебе некомфортно. — В его словах чувствовалось беспокойство, напоминание о том, что, несмотря на желание, поглощающее его, он уважал мои границы. Это был не страстный испанец, коих много приставало к Яре, едва принимая отказы, но выросший в тяжёлых условиях американец, что умел ловко манипулировать психикой.       — Мне комфортно. — Я мигом выпалила и не успела сообразить, как пальцы Леона ловко оказались в моём белье. Он скользнул в мои трусы, не выпуская из зоны видимости мой взгляд, он хотел видеть реакцию, поэтому надавил на клитор немного сильнее, начиная двигаться поступательными движениями в круговую. Я выпустила воздух, тихо ахнув, вцепившись рукой в его плечо, пытаясь опереться и шире расставить ноги. Морщась и выдавая гримасы довольства, я всё отчётливее ощущала, как он не сбивается с темпа и смотрит, рука его в моих тактических шуршащих брюках исследует мои половые губы и играет с клитором. Кругом, по бокам, тогда снова кругом, я едва дышу и краснею, от настигающего пика, но Леон смотрит, даже улыбка слабо касается его лица, и целует, вдруг наращивая темп, и я быстро кончаю, упираясь носом в его торс, растрёпывая волосы.       Кеннеди сполоснул руки мятной настойкой, на одной из них был след моего удовольствия, когда я неловко нажала на кнопку лифта. Через пару секунд он разрушил неловкое молчание, не дав ему начаться. В штанах было неприятно мокро.       — Я бы сделал больше, но для этого нам понадобится душ… — Ехидно улыбнулся агент, почти что с ужасом напомнив мне улыбку бывшего майора. Я вздрогнула и откинула смятение и страх. Леон покрылся чёрными ветками, когда лифт остановился на нужном этаже.       Лисья улыбка испанца выражала больше, чем радость. Он взмахнул наконец-то приготовленной колбой с блокатором. Моего паразита больше не усыпыть.