К разговорам о вежливости

      Даниц оборачивается, чтобы бросить прощальный взгляд на Золотую Мечту, тонущую в сумеречной темноте поднимающегося тумана. Мелкий дождь накрапывает тихими тревожными каплями по его плечам. Мягкий ветер подхватывает порывами рукава слишком широкой рубашки, пытаясь утянуть пирата с обрыва к далеким домам Байама, тающим в свете загорающихся фонарей.       Ему не нравится то, что он чувствует.       Даниц поджимает губы. Просьба Капитана была самой обычной. В конце концов, получить информацию от Германа — это привычное дело, не отличающиеся от того, как часто он таскается за авантюристом без какого-либо смысла вообще, не отказывая ему даже в самой малейшей просьбе. Сами действия Германа меняют мир: его ландшафт, его иерархию, его историю, и быть рядом с ним в такие моменты неосознанно приводит его в восторг.       Наверное, Адмирал Айсберг поняла это намного раньше него самого.       И Даниц может отрицать в бессмысленности, но каждый раз, стоит Капитану произнести знакомое имя, и его сердце трепещет наивной глупостью детства, перпеолненном сказками о бушующем море. Он вспоминает о нем, когда пьян, когда слова льются из его рта необдуманным ностальгическим потоком истинной восхищенности.       Герман — это безумие в чистом виде, адреналиновая эйфория, пускаемая по венам в мозг, и Даниц не может от этого отказаться.       Он всегда ждет, ждет, когда его позовут, но сейчас, отворачиваясь от силуэта корабля, ставшего для него домом, ему не хочется двигаться с места. И этому нет никаких причин.       Даниц поправляет нервно воротник плаща, выдыхая беспокойно и начиная спускаться вниз. Тени кладбища бросают пятна печали на землю, на траву, размытую в тусклые цвета дождем.       Он никогда не задумывался о таких вещах. Верить своей интуиции, но соблюдать осторожность он научился, наблюдая за тем, как невидимые враги падают разбитыми телами к его ногам под равнодушный гонг Похоронного звона.       Ему сейчас нужно просто увидеть Германа, его спокойное лицо, чтящее бессмысленность страха апатичным оттенком пронзительных карих глаз.       Даниц поднимает голову, окидывая пространство из скопища могил взглядом, и замечает нужное ему здание в стороне поворота со склона, почти незаметное среди переплетенных крон отсыревших деревьев.       Он идет по вытоптанной дорожке среди надгробий, каменными обломками вонзившимися в спину земли, как в тушу огромного чудища, выброшенного из глубин мрачных вод на древнее мелководье. Его шаг выверен почти параноидально, Даниц оглядывается через плечо, ощущая прикосновения призраков к своим плечам, дыхание смерти, ласкающее замерзшие скулы, и шепот тоски, опадающий вниз с дождем.       Он кивает сторожу кладбища, игнорирующего его существование подобно очередному духу, бродящему по побережью жизни.       Стеклянные витражи забиты урнами с прахом. Словно музейные экспонаты они стоят в тишине, покрытые пылью и навеянным забытьем, на полках в месте стоимостью всего в пять сулов.       Даниц смотрит в пол. Узкий коридор не позволяет ему петлять, пока он не сворачивает налево, натыкаясь на фигуру, выделанную из черноты. Единственная свеча трепыхается в могильном смраде от сквозняка, карабкающегося сквозь стеклянные витражи, переполненные умертвиями. Ее пламя дрожащим безмолвным плачем одиноко содрогается в пустом углу.       Герман не поворачивается к нему, и Даниц ведет линию от его темных глаз, чтобы увидеть фотографию молодой девушки.       Бурди.       Пират не знает, кто это, не знает, кто она для безумного авантюриста, и не осмеливается задать вопрос, но он цепляется за эпитафию, срывая недоумение с обветренных губ в своей обыденной бесцеремонности:       -«Она — человек»?       -Да,- спокойный голос заставляет его дернуться, разворачиваясь лицом к тому, кого он мог бы считать другом.- Она человек.       Даниц осторожно кивает. Герман очевидно не злится, хотя по нему никогда ничего нельзя сказать наверняка.       В отблеске стекла догорает залитый воском фитиль.       -Твоя знакомая?       -Нет.       Если бы они только встретились, он не осмелился бы продолжать, испуганный и виноватый в безнадежной атмосфере стылого беспокойства, но, совершая ошибки из приключений на грани смерти до приключений на грани потери контроля, Даниц научился этому: осознавать, когда можно задавать вопросы, и не быть выброшенным за борт к приглашенным силой Кальветуа оголодавшим монстрам.       Ему свойственна легкомысленность, но теперь со всеми, кроме Германа Спэрроу. Потому что ужасы спят с ним в одной кровати по особенно холодным ночам. Ему не нужно нырять на дно, чтобы достать кошмар, от которого кровь стынет в венах и распускается мясными цветами на опаленных солнцем предплечьях.       Личный террариум Пламенного — черви духа, ползущие изнутри лица безумного авантюриста.       -Тогда зачем ты здесь?       Герман молчит, молчит не так, словно не считает нужным ответить — не может произнести вслух окарябанные душой слова.       -Вспомнить, кто я.       Даниц направляется к свече, чтобы погасить ее.       -Вспомнить, что ты — человек?       Это нормально, с Германом все, что угодно, имеет смысл.       Пират огибает плечом своего друга, продолжая аккуратно за ним наблюдать. Иногда он чувствует себя работником лечебницы для душевнобольных: соблюдайте тишину и осторожность, не провоцируйте и кормите с рук, если потребуется.       Авантюрист слегка склоняет голову набок, обдумывая вопрос, а затем усмехается бесшумно и криво, в безобразной улыбке скривляя рот.       -Нет,- произносит он.- Я не.       Сердце Даница замирает на миг, чтобы тут же продолжить биться. Он не знает, было ли это чем-то, как выразилась бы Эдвина, образным или метафорическим или в самом деле являлось для авантюриста правдой. Он бы не удивился тому, что Герман и не человек вовсе.       Мог ли Ангел Господень считаться чем-то подобным? Или он имел в виду то, что он изначально нечто совсем иное?       Дрожь скатывается по лопаткам вниз, и Даниц выдыхает, задувая утопающую свечу.       Это неважно. Наверное, они сблизились слишком сильно, чтобы пират мог пожелать уйти и забиться в шкаф, когда чудовище снова вылезет из-под его кровати. Теперь Даниц помогает ему подняться и чистит одежду от пятен крови, когда то слишком сильно проголодается.       Он не понимает, кто он для Германа.       В темноте авантюрист делает шаг в сторону выхода, и пират плетется за ним молчаливо, пока они не пройдут сторожа и надгробия кладбища на застывшем в предночном воздухе склона.       Они идут рядом, по аллеям среди деревьев по витьеватой дороге вниз, протоптанной необъяснимым зигзагом местными. Никого нет, и во всепоглощающей черноте алая луна омывает шуршащие листья сквозь едва заметные проблески нависших дождевых облаков.       Холодная вода рассекает кожу.       -Что твой Капитан хотела узнать?       Голос Германа снова тускл, холоден до нуля по Цельсию по шкале циклического сумасшествия. Даниц не видит смысла молчать.       -Забытые Земли Богов.       Авантюрист моргает, капли дождя скатываются по его ресницам невыплаканными слезами.       -Я передам письмо.       Пират только кивает.       Когда они выходят на каменистую улицу, дождь превращается в ливень. Туман, оседающий под его тяжестью чем-то напоминает Баклунд.       Герман не торопится перемещаться, словно ждет, пока спускающаяся с небес вода не вымочит его насквозь. Трость не стучит по земле, не разносятся звуки его шагов.       Даниц просто идет рядом, не касаясь плеча плечом. Не горят свечи-фонари, лишь свет из оконных рам разгоняет тени, заставляя их тела переливаться на белой пелене тумана.       Вскоре авантюрист заворачивает в какой-то дом: не близко и недалеко от моря, достаточно далеко от главной улицы и ближе к району Сопротивления. Пират ставит галочку у себя в сознании, наблюдая за тем, как руки в перчатках открывают дверь.       Они петляют по лестнице три пролета, поднимаясь на самый высокий этаж, и Герман толкает без ключа створки.       Небольшая квартира пуста, и, когда Герман снимает полуцилиндр, Даниц понимает, что она его.       -Снял?- он старается не звучать удивленно, в этом нет ничего удивительного, учитывая как часто авантюрист появляется в Байаме, но у него все равно не получается.       -Купил.       Дом старый. Его безлюдное существование держится на металлическом каркасе, деревянном брусе и каменистых блоках, изображая что-то Лоэновское, но не особо с этим справляющееся.       Внутри лишь три комнаты: ванная, кухня и спальня, и это ужасно напоминает номер в гостинице или даже каюту на Белом Агате — в намного тесном и устаревшем их варианте.       Даниц вздыхает. Как бы ни выглядел Герман, единственные действительные запросы, которые он имеет, относятся исключительно ко вкусной еде.       Он вешает свое промокшее пальто рядом с таким же сырым плащом авантюриста и запускает в пространство маленькую огненную птицу. Она летает под потолком в однометровой прихожей, изображая магический вариант отопления. Пирату не хотелось бы ходить в мокрой одежде, учитывая, что это его единственный комплект на данный момент.       Пироманьяком всегда было удобно быть.       Герман не задерживается на месте, бросает один взгляд на потолок, чтобы убедиться в том, что птица не собирается ничего сжигать, и проходит на кухню, не задумываясь о том, что с его мокрых волос вода капает ему на плечи. Ботинки с тростью оставлены в коридоре, он проходит к раковине босиком, чтобы вымыть руки и достать продукты.       Даниц прикидывает, что он может сделать, чтобы не получить пулю в лоб и соответствовать чужим ожиданиям, не раздражая лишней возней, поэтому проскальзывает в узкую ванную и моет руки там. Ему тоже приходится плестись без сапогов, но пол предвиденно чистый.       Он останавливается чуть позади высокой и худой спины, на которой по рубашке в момент изгиба можно пересчитать позвонки, и нерешительно открывает рот:       -Мне помочь?       Герман смотрит на него. Кажется, сегодня ему не особенно хочется разговаривать, и это даже хуже чем обычно. Но черви не ползают под рукавами и шея не покрывается облезлыми мерзкими струпьями.       -Налей подсолнечного масла.       Даниц послушно наливает масло в кастрюлю, пытаясь припомнить в деталях, как авантюрист проворачивал такое раньше. Изобретение похоже на странную печь, и он неловко поджигает дрова за заслонкой, убеждаясь, что это доисторическое произведение искусства действительно аналог современной газовой плиты.       Даниц чувствует себя гордым, пока ему не вручают морковь с теркой, и он откровенно смущен.       Легкая улыбка непроизвольно расползается по его лицу. Он чувствует как чужое доверие холодом легкого прикосновения растекается по его сердцу.       Ему действительно позволили готовить рядом. Человек, который ожидает удара в спину даже от собственного отражения.       Даниц ощущает приятную тяжесть, словно за бесчисленные тысячи потраченных фунтов он наконец получил желаемый им артефакт.       Пират отодвигается чуть в сторону и трет морковь, наблюдая за тем, как тонкие бледные пальцы, смертельно больного пациента судьбы, нарезают баклажан и лук, ведут кончиками фаланг, чтобы сбросить последний в кастрюлю. Зелень жарится и шипит.       Даниц вздрагивает, когда на чужой разделочной доске появляются шампиньоны. Он останавливается, сгребая оранжевый гербарий моркови в сторону.       Герман и грибы после Земли, оставленной Богом, понятия не совместимые.       -Эм,- он правда не знает, как об этом спросить, но его волнение переходит границы своей неловкости,- Герман, ты уверен, что сможешь съесть их?       Авантюрист оценивает взглядом горку натертой моркови и молча выхватывает посуду у него из рук, отправляя рыжий к зеленому, и возвращая доску обратно. Даниц все еще ждет ответа, когда смесь засыпается шампиньонами и перемешивается пару раз. Затем Герман передает пирату картофель, очищенный и помытый.       Пират неуверенно переводит на него взгляд.       -Я уверен. Режь кубиками.       И после этого авантюрист возвращается обратно, кидает соль, перец и льет... молоко.       Даниц стругает мимо картофеля себе по пальцам, шипит и тут же засовывает их в рот. Металл крови знакомым привкусом разливается по языку.       -С тобой точно все в порядке?       Авантюрист продолжает безэмоционально обжаривать баклажаны.       -Я не выхожу из-под контроля,- слова почти бессмысленны.       Дерьмо собачье.       Пират только хмурится, продолжая вырезать кубики. Герман кидает на него странный взгляд, когда он подходит к нему с результатом.       -Ты делал каждый отдельно?       Даниц чувствует необъяснимое смущение и торопливо дергается в направлении кастрюли.       -Это важно? Бросать сюда?       Получив кивок, он тут же отходит в сторону, засучив рукава и начиная мыть посуду. Пират слышит смешок краем уха и взволнованно трет усерднее.       Этот сумасшедший сукин сын.       Авантюрист скидывает все в единую консистенцию и спокойно мешает, прежде чем накрыть крышкой и сесть за стол. Он наблюдает за Даницем, и Даниц счастлив, что мыть особенно нечего. Он домывает сковороду и оставляет ее сушиться, прежде чем рухнуть на противоположный конец стола.       Он смотрит в окно, изрисованное дождливыми каплями, и видит за ним лишь колодец старых домов и торчащие трубы печек.       Птица в коридоре гаснет, опуская на кухню мрак, и ему приходится подобрать спички с подоконника, чтобы зажечь свечу. Ее бледно-желтое пламя тут же раскрашивает окно их причудливыми отражениями.       Ему хочется знать.       -Почему ты встретил меня? Письма с адресом было бы достаточно.       Сегодня что-то не так.       Герман разворачивается, выпрямленный и в то же время во всех местах переломленный, как лист бумаги согнутый множество раз. Такой можно разорвать, не пытаясь играться с ножницами.       Рядом с коробком лежат свежий выпуск Соня Морнинг Пост и Ньюс Репорт.       -Это обычная вежливость.       Даниц жаждет по-грубому рассмеяться, потому что не может с этим спорить. Приятный запах наполняет комнату, пока кастрюля продолжает кипеть.       -Тогда,- пират закидывает локти на стол, упираясь в деревянную поверхность, как школьник перед учителем в очередной нелепой привычке,- что с тобой сегодня?       Герман молчит. Они сидят в тишине непосчитанные минуты, пока авантюрист не поднимается с места, чтобы выключить огонь и наполнить тарелку супом. И только, когда она приземляется перед Даницем, он слышит ответ на заданный им вопрос:       -Не знаю. Мой психотерапевт недостаточно высокой последовательности, чтобы меня проверить.       Если бы пират начал есть, то сейчас бы он подавился. Взгляд Даница наполняется недоверием, прежде чем обрести нужную долю трезвости.       Почему он всегда поражается тому, чего ему следует ожидать?       -Я, конечно, не Зритель,- он не представляет, стоит ли ему продолжать мысль дальше, но слова срываются с его губ раньше, чем он успевает о них подумать,- однако мы можем поговорить. Знаешь, как друзья.       Даниц почти бьет себя по лицу к концу своего нелепого предложения. Стыд ползет по его щекам. Он берет ложку, лежащую рядом с тврелкой, и утыкается в бульон взглядом.       Он произнес это вслух, назвал их друзьями с человеком, которому наверняка плевать.       Для абсурдного контраста к горечи его сожаления суп оказывается потрясающе вкусным.       Несправедливо.       Ему хочется злиться, но текстура, лишенная множества специй и остроты, почти силой тянет его к смирению.       -Хорошо. Давай поговорим.       В этот раз пират давится по-настоящему, и ароматный нежный вкус застревает у него в глотке. Герман тянется к графину, чтобы налить ему прохладной воды, — Герман, который не отверг ничего из сказанного и косвенно признал их друзьями.       Когда он вернется на Золотую Мечту, ему следует проконсультироваться с Капитаном.       Даниц залпом выпивает стакан воды и заторможено оглядывается, пытаясь уверить себя в реальности происходящего.       Авантюрист по прежнему ничего не ест. Пират предполагает, что это что-то вроде медленного привыкания перед избавлением от неприязни.       -Ладно, э-э,- он концентрируется на изящном вкусе, пытаясь завести разговор,- что самое ужасное ты когда-либо пробовал?       Герман странно помешан на вежливости, и Даниц никогда не имел дел с психическими проблемами, чтобы знать наверняка, как можно к ним подступиться. Он не уверен, примет ли авантюрист его прямые вопросы, и могут ли они сделать хуже.       Его попытка сродни аристократической болтовне о погоде, и Герману не требуется много времени, чтобы ответить:       -Себя.       Пират замирает на секунду, думая, что ослышался или что это нелепая безумная шутка, но, когда собеседник продолжает молчать, ожидая продолжения диалога, Даниц понимает, что это не так.       Это...       Он теряется, непроизвольно пытаясь представить себе ситуацию, эти знакомые глаза, эти зубы... От взгляда в тарелку его вдруг начинает тошнить, и он сжимает губы в тонкую линию, подавляя воображение и настойчивый позыв рвоты, разрывающий его горло.       Высоким последовательностям не нужно есть и спать месяцами, если нужно вообще, поэтому в какой бы ситуации обесточения еды не оказался Герман подобное не случилось бы. Но для низких последовательностей и средних — это возможно, и так близко к потери контроля, что его друг перед ним сейчас не сидел бы.       В голову Даница сочится самый плохой вариант и скверный: неважно, какая последовательность, если твой противник сильнее тебя.       Если твой противник так же безумен, но намного более неимоверно жесток.       Пирату хочется выйти на улицу, с вопросами о погоде он надолго официально покончил.       -Этого слишком много?       Даниц собирается признать, что слишком, но Герман сказал всего одно слово, и, если он сдастся, не сделав и шагу, к чему он вообще все это тогда начал?       Была бы Капитан в нем разочарована?       -Нет. Все отлично.       Возможно, именно поражения от Даница Герман желает больше всего, и больше всего на свете этого не желает.       -Имеют ли те события что-то общее с тем, что происходит с тобой сейчас?       Даниц, откровенно говоря, мелет чепуху, пытаясь выбраться из пропасти, в которую себя загнал. Он ничего не понимает, и от этого осознания страх навредить лезет по трахеям наружу, карябая виной сердце.       Герман, что еще хуже, относится к нему серьезно.       -Есть одно.       Пират опускает взгляд на чужие руки, скрещенные на груди. Они худые и бледные, кожа на них прозрачным мрамором просвечивает сосуды.       Даниц поджимает губы.       Синяки распускаются на таких чернявыми пятнами.       -Ты не обязан говорить мне.       Авантюрист игнорирует его, карие глаза подернуты блеклой дымкой ясного воспоминания.       -Меня заставляют делать то, что я не хочу.       Даниц снова чувствует ком, острым лезвием, вспарывающем ему связки.       По крайней мере, это не может быть Господин Дурак. Такой ярый фанатик как Герман принял бы любое поручение за высшую почесть. Однако он до сих пор не обратился к Нему по какой-то причине. Хочет ли он справиться с этим сам?       Пират думает, что это неправильно. Пират думает, что все, что неправильно, — в стиле Германа.       -И как ты тогда с этим справился?       Авантюрист задумывается на пару минут, поглощая дрожащей тенью пространство на бежевой стене, в приближающейся ночи ставшей каменисто-серой.       Даниц неуверенно хватается за ложку, продолжая есть. Несмотря на происходящее, он знает, что авантюрист будет доволен пустой тарелкой.       В тишине пират представляет себе Андерсона, но иллюзия Андерсона лишь смеется, говорит, что он сам тот еще псих, если осмелился полезть в это гиблое дело, и предлагает смотать удочки, пока еще полностью не облажался.       Даниц не считает побег помощью, потому что его другу нужно помочь сбежать.       Капли дождя бьются в окно, их тела стекают вниз, оставляя свой прозрачный кровавый дождевой след.       -Я очень долго терпел и очень долго ждал.       Герман сужает глаза, нечто ядовитое плескается в его чернильных зрачках, и огонь свечи создает в них искры больного блеска, возбужденные безобразными мыслями о деликатной бесчеловечности.       Блядство.       Пират ощущает страх, прервавший на мгновение его дыхание. Он давит в себе инстинктивное желание убежать, поднимаясь с места, чтобы прибрать со стола.       Сквозняк цепляется за его щиколотки когтями, оставляя жгучий холодный оттиск.       -Если бы мне не помогли, я был бы паразитирован как кукла для Его вечного развлечения.       Даниц молчит, он домывает посуду, тщетно пытаясь думать, убирает посуду, тщетно пытаясь думать, и разворачивается к чужой спине.       Если не смотреть авантюристу в лицо, он кажется слабым и тонким, как человечек, вырезанный из бумаги.       -Чай?       Даницу нужно больше времени. Герман, наверное, видит его насквозь, потому что совсем не возражает.       Он берет со столешницы металлический чайник и ставит его на огонь.       Герман поднимается, чтобы достать из верхнего шкафчика коробку с чаем и кидает в фарфоровый заварник зеленые листья. Пират видит среди них разноцветные прутики и белые лепестки.       Авантюрист замечает его заинтересованный взгляд и улыбается.       -Из тебя плохой Зритель.       Даниц хочет что-то сказать, но закрывает рот, не в силах ничего этому противопоставить. Он действительно не знает, куда вести линию, которую так опрометчиво успел начать.       -Я думал, можно провести параллели между тем решением проблемы и этим,- в своей безнадежности Даниц копирует Эдвину, сам этого не замечая.       -Нет, в этот раз я вынужден справиться сам. Нет способа помочь мне с этим,- Герман смотрит в окно, дождь продолжает стучать по раме,- выход из ситуации тогда и сейчас не может быть одним и тем же. Если я позволю себе такую помощь, я точно всех подведу, понимаешь?       Он не понимает, но то, как авантюрист разговаривает с ним сейчас — не то, как разговаривает сумасшедший, помешанный на деньгах и собственной выдуманной морали.       Нет, этот человек сер, как и стена позади него. Это тот, кто живет как Герман, тот самый Провидец, что отбросил свое лицо.       Они стоят рядом, облокотившись на край столешницы.       -Почему ты стал,- Даниц заводит руки за спину, его голос неестественно тих,- таким?       Тишина ползет между ними ленивым зверем, широко разевая пасть перед ветром, носящимся в поисках тепла по половицам.       -Все было в порядке,- Герман пожимает плечами,- а потом я умер.       Судьба несправедлива, она слепа, глуха и бездушна. Ее вопли уродуют чуткий разум, ранят сердце, забитое под клапаны кротостью как осколками, и коверкают хрупкое тело, отдавшееся равнодушному зверству ее нежных рук.       Даниц поднимает голову вверх, чтобы запечатлеть выражение на привычной хладнокровной глади, но видит нечто самоироничное, спутанное в безграничном клубке меланхолии.       Чайник начинает кипеть, и пират вздрагивает, мгновенно двигаясь с места, чтобы потушить огонь. Авантюрист только наклоняется, одним плавным движением, наливая в заварник воду.       Голос Германа безмятежен, когда пират ставит две найденные чашки. Две.       -Это фруктово-цветочный чай. Такой вид смеси есть только здесь, в Байаме.       Даниц смотрит, как цвета смешиваются перед глазами, и чувствует себя потерянным.       Дождь разбивается о стекло. Фитиль низкой свечи колышется на сквозняке.       Пират обхватывает чашку руками, пытаясь согреться и прекратить внезапную дрожь, сотрясающую его руки. От тела его друга веет могильной мглой, и он едва различимо хрипит во внезапном страхе, ужасом с паром ползущим вверх от его оголенных ног:       -Что значит «умер»?       Даниц встречается взглядом с провалами дыр глубоких безумных глаз.       Аромат чая бархатными прикосновениями ласкает щеки подобно призракам на далеком кладбище.       Герман растягивает рот в улыбке:       -Спрашивать о таком невежливо.